Потом составляли отчет, получали от старшего товарища благодарность и новое задание. И при этом никаких, говоря современным языком, материальных стимулов. Наоборот. У нашего гостя даже через столько лет, когда он вспоминал о том времени, появлялось на лице, обычно мрачном и потухшем, что-то вроде хоть и жалкой и ироничной, но улыбки.

“Мы тогда испытывали непередаваемый эмоциональный подъем. Это даже не энтузиазм, это что-то большее. Мы чувствовали себя вовлеченными в дело исторической важности. Нас распирала гордость от оказанного доверия. От причастности к Истории. Мы готовы были доказать свою преданность делу партии, делу строительства нового светлого общества. И мы этих троцкистов по-настоящему ненавидели.

Так продолжалось года три-четыре. Потом с троцкизмом было идейно и организационно покончено. Самого Троцкого выслали из страны, и о нас, — рассказывал гость, — стали понемногу забывать. Кто-то взялся за учебу, кто-то уехал, кто-то продолжал делать партийную карьеру. А потом нас стали по одному вызывать в серьезное учреждение. И строгий дядя в форме, под протокол задавал вопросы.

— Вы обвиняетесь в принадлежности к троцкистской антипартийной организации. Признаете ли вы свою вину?

— Да что вы, гражданин следователь. Я всегда разделял и разделяю генеральную линию партии.

— Но вы же не станете отрицать, что такого-то числа присутствовали на троцкистском собрании?

— Не буду отрицать. Действительно присутствовал. Но мы выполняли партийное поручение, и мы это собрание сорвали.

— А чье же поручение?

— А вот этого. Нашего старшего партийного товарища.

— Ах, этого… Так он же уже изобличен нашими органами как активный троцкист. Разве вам это неизвестно? Он уже во всем сознался и получил заслуженное наказание. А потом… Почему вы говорите, что вы то собрание сорвали?

— А как же? Мы тогда устроили драку, шум, все разбежались. Собрание не состоялось, никто даже не выступил. Я сам это все видел.

— Ну, это только ваши слова. А у нас есть документ. Протокол того самого собрания. Вот он. Состоялось. Присутствовали. Приняли резолюцию: “Полностью поддержать борьбу вождя мирового пролетариата товарища Троцкого”. И так далее. Подписи: председатель собрания, секретарь.

…Сейчас-то я понимаю, что организаторы тех собраний тоже делали карьеру. Ну не могли же они написать своему начальству, что собрание сорвано какими-то молокососами. Вот они и гнали наверх липовые протоколы и резолюции. Наверное, и следователь это знал. В общем, не помогли мне ни ссылки на мои заслуги в разгроме троцкистской антипартийной оппозиции, ни ссылки на мои знакомства с ответственными товарищами. Получил я, что в таких случаях тогда полагалось, и провел пять лет на поселении в Восточной Сибири. Вернулся на Украину. Год жил в небольшом городке. Пытался устроить жизнь. Ну а потом меня уже взяли в оборот по полной программе. Получил на всю катушку за КРТД. Был такой пункт в 58-й статье — “контрреволюционная троцкистская деятельность”.

Про лагерную свою жизнь он рассказывал очень мало. “Колымских рассказов” я тогда от него не услышал. Зато он рассказывал о встречах в лагерях с идейными троцкистами. Они опять много спорили, правда, уже не дрались. Постепенно в этой своеобразной дискуссии на тему, кто же из двух вождей был прав, кто же лучше — Сталин или Троцкий, — они пришли к выводу, что “оба хуже”.

Между прочим, от него я тогда впервые услышал так поразивший меня рассказ о том, что, оказывается, Сталин нарочно оставил Троцкого живым и на свободе, хоть и выгнал из страны. Он мог его посадить уже в 29-м и полностью изолировать, он мог тогда же его расстрелять. Но Сталин выбрал другой путь: он дал возможность Троцкому уехать из страны, чтобы демонизировать его личность, превратить его в главного врага народа, чтобы можно было валить на него все трудности, неудачи, просчеты, ошибки и преступления власти. И чтобы за связь с ним, реальную или вымышленную, можно было ликвидировать любого из своих политических противников.

Так появилась КРТД — самая свирепая часть безразмерной 58-й статьи. И только после того, как поставленная задача была выполнена, после московских процессов, когда политических противников в стране у Сталина не осталось, он дал приказ уничтожить Троцкого. Помню, как меня тогда поразила иезуитская изощренность ума, способного на годы вперед задумать и в точности реализовать подобный замысел.

Кстати, хотя я потом несколько раз и встречал похожие объяснения мотивов политики Сталина по отношению к Троцкому, я до сих пор не уверен, существовал ли подобный план вообще или его выдумал не менее изощренный ум.

После смерти Сталина наш гость был реабилитирован “за отсутствием состава преступления”. Когда мы с ним встречались, ему еще не было и шестидесяти, но выглядел он глубоким стариком. Совершенно седой, лицо землистого цвета, целый букет болезней. У него не было ни семьи, ни работы, ни жилья.

— Вот так и прошла жизнь, — несколько раз повторил он.

Вскоре он уехал на Украину. Больше я о нем никогда не слышал.

Эта давняя история вспомнилась мне 31 мая, когда я был на Триумфальной площади, видел, как милиция пресекала митинг оппозиции, и разговаривал с организаторами молодежного мероприятия “День поколения”, которые там в этот момент изображали энтузиазм по поводу сдачи крови…

материал: Александр Музыкантский

Московский комсомолец