27 апреля 2010 ● Александр Архангельский
Что-то слишком часто нам приходится прощаться и грустить. То взрывы, то аварии; на днях похоронили судью Эдуарда Чувашова, который вел в Москве дела об экстремизме. И все чаще слышны голоса: как бы ни были ужасны все эти ОТДЕЛЬНЫЕ события, они разрозненны и существуют сами по себе. Соединяет их в единую цепочку наше сознание, наш внутренний навигатор, настроенный на катастрофизм. И вообще. Журналистское сообщество унаследовало худшие черты советской интеллигенции; оно любит расковыривать раны, самозабвенно токует о плохом, ужасном и опасном. Из разнородного прошлого выбирает Катынь, из разнообразной современности – опять же Катынь, в будущем – сплошное ожидание провала. Причем касается все это лишь России; китайское землетрясение уносит тысячи жизней – молчок, три строки в стакане новостей. О том, что поляки пишут о нас – молчок, а мы перед ними почему-то сладострастно извиняемся, втаптывая в грязь свою историю и собственную современность. Сколько можно?
Как водится, в идеологических упреках аккуратно смешаны правда и ложь. Отвергнешь сходу, оптом – продемонстрируешь комсомольскую глупость, неумение считать до трех. Примешь – вляпаешься в грязь. Начнешь разбирать детально – увязнешь. Поэтому разумнее всего не возражать, не принимать, не анализировать чужие доводы, а попробовать самостоятельно понять: что несет в себе тревожно-мнительное состояние отечественной публицистики? Депрессию, скепсис, истерику? Трезвость, энергию сопротивления, идеал перемен? Или все вместе, сразу, нераздельно?