Зачем нам классические университеты? И какими они должны быть?

РI c большим удовольствием представляет статью постоянного автора нашего сайта, философа Рустема Вахитова, открывая этой публикацией серию материалов о консервативных основах высшего образования, необходимого для воспитания будущей российской элиты, той, что должна будет вернуть нашей стране лидирующие позиции в науке, культуре, экономике.

Обратим внимание на две идеи автора, заслуживающие глубокого осмысления. Прежде всего это идея, что европейскую цивилизацию создали университеты, что ее создала традиция неангажированного, свободного критического мышления, не отягощенного заботой о практической пользе. Вторая идея – это указание на важнейшую роль университетов в процессе нациестроительства, что Вахитов иллюстрирует на примере роли системы Гумбольдта в процессе национального сплочения Германии в конце XIX века. В этом смысле, видимо, конфликт национальной и имперской идей явно вторичен – пример бисмарковской Германии показывает нам, как посредством развития университетской культуры империя сама трансформируется в нацию.

 Единственное, как хотелось бы возразить автору – это немного оспорить его скепсис в отношении русских дореволюционных университетов — в частности, Московского, который в лучшую эпоху его истории – в годы попечительства графа С.Г. Строганова (1835-1847 гг.), кажется, стал играть ровно ту же нациеобразующую роль, какую автор отводит немецким университетам. Но после ухода Строганова началась семилетняя реакция, а вслед за ней наступила эпоха господства материализма, который до сих пор является неформальной философией естественных факультетов, и ее русская идеалистическая метафизиа, увы, не смогла преодолеть. Поэтому Московский университет, да и другие российские университеты имеют сложную, но богатую историю, которая не может быть сведена лишь к бюрократическому давлению и студенческим беспорядкам. Надеемся, что и будущее российских университетов окажется не менее величественным.

***
В последние годы в России наметилась опасная тенденция ликвидации региональных классических университетов под видом слияния их с техническими вузами (понятно, в итоге получается широкопрофильный, но технический вуз, гуманитарная составляющая источается и вскоре сходит на нет).

В 2015 году по инициативе тогдашнего губернатора Самарской области Меркушкина были слиты Самарский государственный университет и Самарский государственный аэрокосмический университет. Сколько коллектив классического университета ни сопротивлялся, ни писал петиций в Москву, ни звонил во все колокола, московское министерство поддержало амбициозного губернатора, вознамерившегося создать у себя под рукой «вуз высшей категории».

Теперь то же самое происходит в соседней с Самарской областью Башкирии. Руководство региона заявило о своем желании объединить два ведущих вуза Башкирии – классический Башкирский государственный университет и Уфимский государственный авиационный технический университет (бывший Уфимский авиационный институт имени Серго Орджоникидзе). Мотивируется это тем, что региону нужен «супервуз», который притягивал бы абитуриентов, уезжающих пока в Москву, Петербург и Казань.

Сразу же в республике разгорелись споры. Участники дискуссии преимущественно сконцентрировались на прагматичных вопросах: пойдут ли выпускники школ в новый супервуз? Как отразится объединение на судьбе научных и преподавательских коллективов? Насколько пострадают гуманитарии при объединении с техническим вузом?

Вместе с тем и в случае с Башкирией и в случае с Самарой упускается общий, философский момент, касающийся самого предназначения университетов. Зачем нужны классические университеты в регионах и особенно – нацрегионах России?

Зачем вообще нужны классические университеты? – вот вопросы, которые требуется поставить прежде всего. Ведь если уж говорить прямо и честно, то результатом таких объединений становится исчезновение университетов. Все нынешние «технические университеты» на самом деле до 90-х годов носили название институтов и, что еще важнее, по сути своей были (и остались) институтами (в этом утверждении ничего обидного нет, ведь бывают хорошие институты и плохие университеты). В 90-е годы пошла мода на красивые названия, институты стали переименовываться в университеты, ПТУ – в лицеи, школы – в гимназии. Тогда и возникла необходимость ввести понятия «технический университет» и «классический университет». Благо, постсоветский закон о высшем образовании это позволял: создай в техническом вузе «гуманитарный факультет» и зовись на здоровье университетом!

Но согласитесь от переименования сущность вещи не меняется. Средняя школа, даже названная гимназией, не становится, гимназией, то есть средним учебным заведением с гуманитарным уклоном, где упор делается на историю, литературу, классические языки (это традиция существовала в империи, где средние школы делились на гимназии и реальные школы, то есть школы с естественно-научным уклоном). И институт не становится университетом, даже если на его вывеске заменить одно слово на другое.

Университет и институт – это два разных типа вуза с разным предназначением.

***
Университеты появились раньше – в Средние века. Первым был Болонский университет, 900-летие которого праздновали в 1988 году (именно тогда ректоры европейских университетов подписали «Болонское соглашение»).


Фома Аквинский


Можно сказать, что университеты появились одновременно с западноевропейской схоластической философией – и это не случайность. Схоластика породила своеобразный христианский идеал «цельного», «универсального знания», который воплотился и в форме средневековых ученых трактатов (имеется в виду жанр «Сумм», наиболее известные среди которых – «Суммы» Фомы Аквинского), и в представлениях о системе наук (тривиум и квадривиум), и наконец, в структуре университета.


«Сумма теологии»


Средневековый университет включал в себя 4 факультета. Три из них назывались высшими – теологический, медицинский и юридический. Но чтобы поступить на них нужно было закончить низший факультет – философский (или факультет свободных искусств). Там изучались логика, диалектика, риторика, там прививалась культура научной дискуссии. Уставы университетов запрещали дискутантам обвинять друг друга в ереси, дабы они не стали жертвами инквизиции. Так в университете, который возник как институция, находящаяся под контролем церкви, изначально был заложен дух интеллектуальной свободы. Проще говоря, философский факультет был основой университета, его душой. Именно на философском факультете (миновать который не могли будущие теологи, медики и юристы) прививались навыки и основы рационального мышления – средневековое универсальное знание, идеал «чистого разума», который лежал в основе разума практического.

Но этим все не ограничивалось. Средневековое знание было иерархичным: внизу этой лестницы располагалось знание эмпирическое, полученное человеком через чувственный опыт, а наверху – знание мистическое, полученное через опыт веры, который открывает человеку истины Божьи, недоступные ограниченному уму человека. И эта вера была христианством в его западноевропейской, католической версии. Она объединяла всю европейскую цивилизацию, делая ее особым культурно-духовным миром, отличным от православного Востока или востока исламского.

Поскольку продуцирование правильных трактовок вопросов веры западная Церковь считала прерогативой университетов (которые опирались при этом на схоластически-аристотелианскую рациональную, философскую технику), то университет превратился в ту «фабрику мысли», которая в средние века создавала общеевропейскую идентичность.

Универсум знаний (от грамматики до богословия), объединенный философией, становился основой универсума, единства культуры.

С падением средневековой цивилизации, появлением светских государств, революцией в науке, приведшей на смену натурфилософии математическое экспериментальное естествознание, с реформацией самого западного христианства изменились представления о религии, рациональности, их роли в обществе, о культуре и европейской цивилизации, наконец, о предназначении человека. Средневековый университет, который и в постсредневековую эпоху нес в себе дух церковной схоластики, стал восприниматься как архаическая институция, от которой новая, модернистская Европа должна избавиться. Тогда и возникает проект институтов – специализированных высших школ, которые лишены философских и тем более богословских отделений и обучают конкретным, узким профессиональным навыкам.

Что же касается научных исследований, то для этого есть академии – свободные объединения ученых, которые сами возникли в рамках науки нового типа.

Идейные вожди Просвещения утверждали, что университеты уже отжили свое, и договаривались до призывов их вообще закрывать. В связи с этим современный философ Виталий Куренной остроумно назвал университеты «бастардами Просвещения». Дальше всего в этом антиуниверситетском пафосе пошли французы: революционеры закрыли Сорбонну, а при Наполеоне перестали существовать и остальные университеты Франции. До сих пор в Пятой Республике высшие школы (гранд эколи) считаются гораздо более престижными, чем университеты, которые потом открыли, но своего былого величия, что у них было до революции, они так и не вернули.

Однако университеты в Европе сохранились. Для этого им пришлось пережить революцию. И ее совершили немцы, которые в рамках своей великой классической философии сначала разработали несколько проектов нового модернистского исследовательского Университета (к этому приложили руку все гении немецкой философии – и Кант, и Фихте, и Шеллинг, и Гегель), а потом провели гумбольдтовскую реформу, породившую современный университет.


В популярной статье, да еще написанной по актуальному поводу, я, конечно, не могу и не буду рассматривать все эти проекты. Но обойти вниманием Канта с его классическим трудом «Спор факультетов» невозможно. Кант там провозгласил «университет разума», который так или иначе остается идеалом для всех обществ, прошедших модернизацию. Кант со свойственной ему немецкой основательностью дал и ответ тем, кто критикует университетский идеал с позиций прагматизма (а это не только французские революционеры или раннесоветские большевики, это — и современные неолиберальные управленцы, которые понимают, зачем нужны технические вузы, но не понимают, зачем нужны университеты). У Канта это показано в виде спора «высших факультетов» – богословского, юридического и медицинского, чьей задачей является непосредственная польза обществу и государству (в обретении духовного спасения, гражданского благополучия и физического здоровья), и философского факультета, чья цель носит неутилитарный характер – поиск истины при опоре лишь на разум и правила рациональности.


«Спор факультетов»


«Высшие факультеты» здесь прообраз современных институтов, специализированных высших школ, а философский факультет – современного университета, тем более что исторически из философского факультета постсредневекового университета вышли современные естественнонаучные, гуманитарные и социальные факультеты. Отсюда уже ясно, зачем нужны университеты как универсумы наук, объединенные философией. Авиационный, медицинский, сельскохозяйственный и прочие институты, конечно, приносят пользу обществу, но польза эта основана на неочевидном для большинства «идеальном» гуманитарном базисе – на системе ценностей, которую сами воспроизвести специализированные высшие школы не в состоянии.

Авиационный институт готовит специалистов для самолетостроения, но его доценты и профессора, умеющие объяснить, как устроены двигатели и «электроника» самолета, не могут да не должны объяснять, зачем вообще нужно самолетостроение, современная индустрия, модернизация, в чем ценность науки и прогресса. Они исходят из этого как из аксиом. Но это не аксиомы – это результаты долгих и страстных дискуссий представителей философского универсума наук, который воплощает университет (не в номинальном формальном, а в сущностном смысле). Европа вырвалась вперед и стала первой модернистской цивилизацией не только за счет развития технических школ, но и за счет развития университетской культуры. Те, кто этого не понимают, обрекают свою страну на отставание и деградацию, хоть они иногда прикрываются маской защитников прогресса.

Если уж мы заговорили о культуре, то нам нужно перейти от проекта Канта к проекту Гумбольдта.

Современный историк университетов Билл Реддингс пишет, что Кант создал университет разума, а Гумбольдт – университет культуры. Действительно, гумбольдтовский университет (исследовательский, немецкий университет, модель которого потом распространилась по всему Западу) стал генератором национальный идентичности, как средневековый университет – генератором общеевропейской католической идентичности. В реформированный Гумбольдтом университет приходили баварцы, саксонцы, прусаки, эльзасцы, а выходили немцы. Университет связал воедино такое пестрое и сложное образование как добисмарковская Германия – с десятками карликовых государств и субэтнических групп. Он связал их нитями различных наук – истории, лингвистики, литературоведения, философии, вплетенными в ковер национальной культуры.

Единство универсума знаний стало основой единства национально-культурного.

***
В России университетской идее не повезло. Университеты были перенесены на русскую почву в XVIII веке, в очень неудачное время, когда классический гумбольдтовский университет еще не возник, а старый деградировал. С позиций разных историков первым университетом был у нас то ли Академический университет в Петербурге (основан в 1725 году), то ли Московский университет (1755 год). Характерной особенностью российских университетов сразу стало то, что они создавались как учреждения, которые должны готовить кадры для прохождения государственной службы, то есть как некие аналоги современных академий госслужбы. Таковыми они и остались до 1917 года, так что по сути именоваться университетами в западным смысле (за некоторыми исключениями) они, конечно, не могли.

Министр просвещения Российской империи П. М. фон Кауфман прямо говорил, что для государства в России свойственен «взгляд на университет как на правительственную школу для приготовления лиц к поступлению на государственную службу».

При этом государство российское часто вмешивалось в саму деятельность университетов, трансформируя их, запрещая те или иные факультеты, предметы, что свидетельствует о полном отсутствии такой характерной черты университетов как автономия (вытекающей из кантовской идеи автономии разума).

При Николае I были упразднены философские факультеты и запрещено преподавание философии в университетах из-за боязни распространения революционных идей. Философские факультеты так и не были восстановлены до конца дореволюционного периода (при Александре II появились лишь философские кафедры на историко-филологических факультетах). Вместо философских факультетов были учреждены естественно-математические, к ним добавлялись историко-филологические, юридические и медицинские (богословское образование у нас изначально было в ведение церкви).

При всех попытках ввести свободу учебы в разные периоды, государство российское активно вмешивалось в учебный процесс, стремясь его контролировать. Русские западники, хорошо знакомые с жизнью университетов Европы, как, например, историк Константин Кавелин, предупреждали, что это даст лишь противоположный эффект. В своих записках, подготовленных для комиссии, занимающейся университетской реформой, Кавелин писал, что свобода учебы немецких студентов вовсе не приводит к превращению их в политических радикалов. Наоборот, изучая сочинения анархистов в аудитории под руководством преподавателя, они научаются разбирать их критически, находить в них не только достоинства, но и недостатки. Для русских же студентов из-за запретов правительства на определённые сочинения и курсы такие книги – «запретный плод», они воспринимаются с восторгом, некритически, в их идеи верят и ради них готовы идти на жертвы. Кавелин оказался прав, русские университеты превратились в «инкубаторы революционеров».

Наконец, правительство весь императорский период стремилось ограничить попадание в университеты представителей простонародья, повышая цены за обучение, предоставляя привилегии детям дворян. Оно опасалось давать образование выходцам из простонародья – и тем самым увеличивало разрыв между верхами и низами. Недемократичность была важным дополнением к бюрократическому, государственническому, догматическому духу российских университетов.

Итак, никакими университетами наши дореволюционные учреждения, носившие это имя, не были. Они не были корпорациями, пользующимися автономией, объединёнными вокруг идеала универсального знания, формирующего единство культуры. В своей монографии «Судьбы университета в России» я предложил их назвать мультиинститутами – собранием институтов-факультетов, объединённых лишь внешне, общим администрированием, а вовсе не духом рационального универсализма.

Самое любопытное, что империя как раз нуждалась в подлинных университетах. Одним из главных пороков дореволюционного общества был страшный культурный разрыв между европеизированной верхушкой и простонародными низами, жившими остатками византийско-московской старины. На это обратили внимание еще славянофилы, а русские евразийцы 1920-х годов утверждали, что этот разрыв стал главной причиной революционного катаклизма. «Закончившая императорский период революция отнюдь не дикий и бессмысленный бунт…. который будто бы прервал мирное, идиллическими красками изображаемое развитие России – писали они в манифесте «Евразийство (опыт систематического изложения)»… Она – глубокий и существенный процесс, который дает последнее и последовательное выражение отрицательным тенденциям, исказившим великое дело Петра… В революционной анархии… обнаружился давний трагический разрыв между народом, который со времени Петра не хотел европейской культуры… и правящим слоем, который в европеизации утрачивал свою народность».


Владимир Соловьев


Этот разрыв можно было преодолеть в XVIII-XIX вв. и оружием, при помощи которого можно было это сделать был университет. Подобно немецкому российский университет мог бы выработать общероссийскую национальную и цивилизационную идентичность и предотвратить столкновение низов и верхов. Увы, своей политикой в области высшего образования царское государство исключило такую возможность. К тому же теоретическая база русского «универсума знания» — философия всеединства, созданная Вл.С. Соловьёвым и развитая С.Н. Трубецким, П.А. Флоренским, А.Ф. Лосевым, возникла, когда было слишком поздно.


«Критика отвлеченных начал»


То же самое касается и советского периода. Подлинный советский университет, основанный на идеях марксистской версии философии всеединства (к ее создателям я отношу Э.В. Ильенкова и М.А. Лифшица) мог бы создать базу для советской идентичности, для закрепления новой культурной общности – советского народа, который ведь существовал в реальности (и в определенной мере доживает свои дни и сегодня). Советский университет как реализация идеала универсума знаний на марксистской подкладке мог бы предотвратить разрыв советской цивилизации этнонационализмами входивших в нее народов, который начался еще в 1960-1970-е годы (перестройка и ельцинщина были лишь завершающими стадиями этого процесса). Но увы, советский университет (в подлинном смысле слова) тоже оказался в большой степени симулякром. Он складывался, он даже фрагментарно существовал, его черты просматривались в различных событиях жизни различных наших «университетов де юре». Но его полному раскрытию препятствовали догматизм советской философии, отсутствие академических свобод, прессинг государства.

Сейчас все повторяется. Даже те площадки, на которых еще можно выстроить здание нового российского университета – так называемые классические университеты России, разрушаются нашими управленцами-неолибералами. Они подобно французским якобинцам и раннесоветским большевикам движимы антиуниверситетским пафосом, прагматической парадигмой высшего образования, теперь еще замешанной на диком капитализме. Дело ведь не в инициативе команды Хабирова в Башкирии. Она отражает взгляды на высшее образование всей когорты наших политиков-технократов. Ничего кроме денежной выгоды, которую должны принести узкоспециальные вузы, они не желают.

При этом сама российская цивилизация расползается по швам, лишенная смысловых скреп, которые должны и могли бы выработать университеты.

***
Собственно, на этом можно было и закончить, но еще в начале статьи мы поставили также вопрос: «зачем нужны университеты в нацрегионах, таких как Башкирия?».

Действительно, если мы обратимся к истории, то увидим, что именно во второй половине 1950-х, в хрущевскую «оттепель», в нацреспубликах стали создаваться такие университеты как БашГУ (сам БашГУ был основан в 1957). Это не случайность. Стоило в оттепель партии ослабить цензуру, как стали очевидными те же деструктивные тенденции, которые через 20 лет разорвут СССР, а именно – эскалация национализмов. К этому времени в нацрегионах уже сформировались «коренные интеллигенции», и их мировоззрение начало приобретать явно националистический уклон…

Процесс перехода нерусских традиционных народов в урабанистическое состояние был объективным. В этом состоянии они нуждались в некоей цивильной форме этничности. Своеобразный культурный национализм был в той ситуации неизбежен. Но требовались добиться того, чтоб он не перешел в национализм политический. И это как раз позволял сделать механизм регионального нацуниверситета. В каждом из них был свой национальный факультет или отделение (а то и несколько, так, до перестройки на филфаке БашГУ было три отделения – башкирское, татарское и русское). Они выполняли огромную роль, ведь они делали нациестроительство управляемым. На том же башкирском отделении филфака создавались словари, учебники башкирского языка, подготовились учителя нацшкол и журналисты соответствующих СМИ, преподавалась нацлитература – разумеется, в ключе, позволяющем сохранить межэтнический мир.

Теперь представим себе, что будет, если в РБ останутся лишь технические или специальные вузы (руководство, правда, обещает сохранить в супервузе башкирскую филологию, но это звучит совсем уж нереально). Нациестроительство пойдет стихийно, и конечно, обязательно приобретет политические, да еще и радикальные формы. Молодые башкирские парни и девушки, у которых был свой факультет в классическом университете, могли под руководством преподавателей читать Хобсбаума и Геллнера, и это позволяло им критично походить к опусам радикальных националистических публицистов. Теперь у них останутся лишь националистические публицисты, которые будут восприниматься совершенно некритично.

Такова будет расплата за убийство «бастарда Просвещения».
_______________________


АВТОР
Рустем Вахитов
Кандидат философских наук, доцент Башкирского государственного университета (г. Уфа), исследователь евразийства и традиционализма, политический публицист

Автор
Рустем Вахитов
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе