Преосвященнейшие владыки, отцы, братья и сестры, в этом зале не раз и не только во время нынешних Чтений уже звучало такое понятие, которое стало, к сожалению, почти официальным, Русский крест. Русский крест это когда на графике линия рождаемости идет неуклонно вниз, а линия смертности неизменно идет вверх, пересекаясь с линией рождаемости. В декабре ушедшего года общественное движение "Деловая Россия. Предприниматели России" представило общественности итоги демографического обследования, которое оно в течение года проводило. Но только две цифры из этого трехсотстраничного доклада я сейчас назову: к 25-му году предполагается, что продолжительность жизни мужчин в нашей стране сократится с 58 до 51 года. Что же касается рождаемости, то в Москве и Петербурге, в самых богатых городах России, уже сейчас рождаемость 0,5 ребенка на женщину родотворного периода. Для воспроизводства народонаселения необходимо как минимум 2,11 ребеночка на семью в условиях России, то есть в условиях низкой детской смертности. Вот это Русский крест. И для меня это означает, что любые общественные и даже внутрицерковные дискуссии должны проходить под знаком Русского креста.
В частности, это означает следующее: я просто вижу прозорливым глазом, что в конце XXI века призрак Дарвина прольет горькую слезу над могилой последнего атеиста. Атеисты вымрут в XXI веке, как мамонты. Просто по той причине, что атеисты это, оказывается, тупиковая ветвь эволюции, они размножаться не умеют.
Соответственно надежда на выживание русского народа есть, только если ставку сделать на религиозные семьи, людей сверхмотивированных, людей, живущих в мире сверхценностей и поэтому готовых нести крест многочадия. И с этой точки зрения я хотел бы иметь возможность высказать в лицо министру образования Фурсенко и его коллегам некоторые свои аргументы по поводу предполагаемой замены основ православной культуры учебником "История мировых религий". Я сам работаю в МГУ на кафедре религиоведения и готов вести этот курс с православных позиций. Но дело вот в чем: во-первых, школа это не университет. В университете студенты уже могут играться в бисер, могут позволить себе феноменологический анализ, могут понимать логику мифа, внутреннюю красоту художественного произведения.
А подростки ставят вопрос: "Это правда или нет?" Это главный вопрос. И что на этот вопрос скажет учительница Мария Ивановна? Когда они ее спросят: "Мария Ивановна, подождите. Вы нам в прошлом месяце рассказывали, что с душой после смерти, согласно христианству, вот это происходит, а сейчас рассказываете, что с душой после смерти, согласно буддизму, вот это происходит. Так что на самом деле?!" Мария Ивановна в лучшем случае скажет: "Вы знаете, все правы", а в худшем случае, то есть наиболее вероятном, она скажет: "Да все они дураки. Все умрем, все протухнем. Эх, дубинушка, ухнем!" Вот и все.
А дети максималисты. Но из этого их максимализма вырастает и подростковый нигилизм. Если на уроках толерантности, на уроках истории религии им говорить, что все одинаково, все хорошо, все по-своему правы и не правы, то это будет провоцировать, простите, подростковый суицид. Потому что для подростков главный вопрос: смысл в моей жизни есть? Мне имеет смысл дожить до понедельника или сейчас какой-нибудь гадостью мне надышаться? И тут на уроке ему говорят: "Ты знаешь, и религии-то на самом деле все одинаковые, и в общем они все относительно правы и относительно не правы. Нет правды, нет истины, нет добра все относительно".
Поэтому я считаю, что с точки зрения возрастной психологии введение в школах уроков истории религий некорректно. Ну а второй вопрос у меня чисто профессиональный, религиоведческий: кто будет автором этих учебников? Есть два подхода к истории религии.
Первый когда излагается история религий как история социальных образований, земная история религиозных общин, и здесь уместно описывать и взлеты, и падения, и преступления, и подвиги. Второй тип изложения истории религии изложение доктрин: во что люди верили и внутренняя логика той или иной религиозной доктрины.
Так вот, почему-то у нас сегодня учебники по религиоведению пишутся так: изложение буддизма идет на метафизическом уровне, а изложение христианства на уровне историческом. И простите, такая методологическая чересполосица не вызывает у меня научного доверия к авторам такого рода продуктов. Я готов взять свои возражения назад, я готов сказать, что да, пусть везде и всюду будет история религий но при одном условии: если кто-нибудь когда-нибудь мне покажет учебник по истории религий из ныне существующих, в котором бы рассказывалась история войны желтошапочных и красношапочных буддистов в Тибете. Про крестовые походы все знают, про инквизицию все знают, а про войну в Бирме за обладание зубом Будды кто знает? Так почему такое методологическое разнообразие?
Извините, я в ответ говорю: нечестные учебники. И вот этих людей, которые не могут честный учебник для университетов написать, пускать в школы? Нет, не хочется! И еще одна маленькая деталька: если вы посмотрите вузовские, рекомендованные Министерством образования учебники по истории религий, в них есть одна интересная подробность, из учебника в учебник. Они вроде бы строятся по хронологическому признаку: шаманизм, внеисторические религии, Египет, Шумер, Греция, Ветхий Завет, Новый Завет, ислам. А кончается все чем? Буддизмом!
Простите, я не понимаю. Если уж вы строите исторически, то кончайте исламом. Почему буддизмом? Ислам моложе буддизма. Но нет, обязательно именно вот эта очень розовая, очень симпатичная главка про Будду венчает собой учебники истории религий, тем самым намекая: вот она, вершина эволюции религиозной мысли человечества. Так что такого рода наблюдения, плюс масса других частностей не позволяют мне присоединиться к аплодирующему окружению нашего министра образования.
И вновь говорю: это не просто научные споры, это споры под знаком Русского креста. Потому что если мы и дальше оставляем школу вне влияния Церкви, мы тем самым оставляем наших детей, обрекаем их на бессилие перед властью рекламы определенного образа жизни, который не позволяет размножаться и продолжать жизнь русскому народу. Однако я бы не хотел только показывать на кого-то пальцем. Очевидная формула "Православие или смерть" это сегодня не формула фанатиков, это формула математическая, формула этнографическая. Вот эта формула заставляет признать, что есть еще и наша ответственность, а может быть, и наша вина в том, что происходит с нашим народом.
Небольшой эпизод: неделю назад иду я где-то в 9 вечера около моего метро. Навстречу мне двое ребят студенческого вида, студенческого возраста. У каждого по бутылке пива в руке. Они видят меня, реагируют на мою спецодежду и на их языке это, кажется, называется "приколоться" вытягивают руку в нацистском приветствии, начинают чеканить шаг и, проходя мимо меня, говорят: "Аллах акбар!" Я спокойно реагирую: "Воистину акбар". У них руки опускаются, они поворачиваются, приглядываются ко мне, и один другого толкает: "Слушай, это же Андрей Кураев, он наш, он не православный". Я понимаю, сомнительный комплимент, но очень серьезный. Для меня это действительно одна из главных проблем.
У сегодняшнего Православия, простите, слишком женское лицо. И это огромная педагогическая проблема. Как из православного мальчика воспитать русского воина? Одна из причин симпатий русских подростков к исламу заключается ведь именно в том, что ислам открыто призывает реализовать их мужское, воинское, агрессивное начало. Значит, и нам надо подумать. Надо разрешить многообразие стилей благочестия в наших приходах. Не только бабушкин стиль великий поклон им за их подвиг выстаивания в Церкви, в вере, но все же их стиль не должен навязываться всем. Как молодому человеку остаться молодым в Церкви? Как мужчине остаться мужчиной в Церкви, не утратив воинское начало?
И вот здесь следующий мой тезис: я полагаю, что сегодня от Церкви зависит, выживет русский народ или нет. И для этого нам нужно выйти к людям. Обращаться к нашим традиционным прихожанам, к нашим бабушкам с проповедью о вреде абортов немножко поздновато. Значит, надо идти к молодым людям. Обращаться горячо к молодежи с той же самой проповедью: о защите Православия, о том, что должны быть многодетные семьи.
Но с церковного амвона, храмового это тоже не получится, потому что молодежь не в храме, она далеко за пределами храма. Значит, вывод вполне очевидный, но до сих пор не всеми церковными людьми принятый с болью, может быть, но принятый: надо, чтобы церковное слово вышло в места, где живет молодежь. Это школа, это университет, это, страшно сказать, рок-площадки, это спортивные площадки. И надо идти туда к молодежи и говорить с ней на ее языке.
Я бы хотел, чтобы мы проявили к нашим детям хотя бы десятую толику терпимости, которую мы проявляем к нашим бабушкам или к нашим высшим государственным чиновникам, чьи выкрутасы мы все время терпим, покрываем молчанием, пробуем оправдать.
Поймите, речь идет не об уступках в вере, речь идет о том, чтобы прекратить гражданскую войну по поводу джинсов, например. Разрешить детям быть детьми, иметь свою культуру, свои вкусы. Но не просто разрешить. То, что я хотел бы предложить, напомнить, я называю новым словом, а именно: "агрессивное миссионерство".
Словечко новое, но я попробую вам показать, что это не есть новая тактика. Агрессивное миссионерство означает следующее: разрешить христианскому миссионеру добрым глазом смотреть на феномены, рожденные вне церковной культуры.
Во-первых, в современном мире бывает необходимо усилие толкователя, чтобы обнажить для нецерковных слушателей и зрителей христианский подтекст, который присутствует в этих произведениях искусства, но незаметен для массового зрителя. Именно это происходит сегодня с замечательным фильмом "Хроники Нарнии", снятым по сказкам Клайва Льюиса. Я специально пошел в кинотеатр посмотреть этот фильм и могу вам свидетельствовать: дети не поняли, о чем эта сказка. Наши постсоветские дети, не знающие Закона Божия, не знающие Евангелия, не понимают евангельских аллюзий. Значит, здесь необходимы усилия христианского педагога и толкователя.
Второй вариант: когда речь идет о том, чтобы обнажить христианский смысл, который сам автор спрятал. Льюис не прятал этот смысл своей сказки, а Толкиен прятал, для того чтобы не быть навязчивым. Но все-таки Толкиен обращался к людям, которые проходили Закон Божий в английских школах. Увы, mea culpa, моя вина в том, что сегодня движение толкинистов стало в России языческим. Моя вина в том, что я знал, что Толкиен христианин, написал христианскую сказку. И лежит она у меня на полке, я ее сам не читал десять лет и не давал комментариев, а язычники подсуетились, они дали свои комментарии к этой христианской сказке. И в итоге книгу, написанную христианином, стали использовать, чтобы уводить молодежь подальше от Церкви. Значит, опять необходимо объяснять.
Другой пример, когда необходимо усилие христианского интерпретатора, чтобы замаскированный христианский подтекст выявить наружу: "Мастер и Маргарита" Михаила Булгакова. Здесь автор из цензурных соображений прячет свой христианский подтекст. Вы знаете, я только недавно узнал интереснейшую вещь. Наверное, многие из вас видели дискуссионную передачу на Российском телевидении, когда Владимир Бортко, Басилашвили, я и Мариетта Чудакова по итогам телесериала пробовали вести дискуссию между собою. К сожалению, на ту минуту я не знал очень важной детали: что, оказывается, Мариетта Чудакова, используя свою близость к ельцинским демократическим кругам в начале 90-х годов, провела проект по засекречиванию архива Михаила Булгакова начиная с 36-го года. То есть именно время активной работы Булгакова над своим романом. Чудакова, крайне либеральный человек, сочла, что это публиковать нельзя. И литературоведы я потом спрашивал считают, что есть основания полагать, что текст булгаковского романа до некоторой степени фальсифицирован публикаторами советской поры, в том числе и Мариеттой Чудаковой. Значит, здесь тем более необходимо усилие христианского интерпретатора для того, чтобы показать, как в подцензурных условиях Булгаков пробовал отстоять наши святыни.
Третье направление такого рода агрессивного миссионерства: произведение чисто светское, автор этого произведения не является христианином. Но это же не означает, что произведение лишено связей с миром христианской культуры. И как задача психолога показать человеку, что одни его психологические проблемы тесно связаны со многими другими обстоятельствами его жизни, так же работает культуролог, показывая, что в культуре все органично и все связано друг с другом, друг в друге отражается. Иногда людям кажется, что они создают нечто новое и никак не связанное с христианством. А на самом деле это связано. Я полагаю, что много таких произведений было создано в лоне советской культуры. И надо вернуть им их христианский подтекст.
Весной минувшего года была замечательная презентация десять лет журналу "Фома", и владыка Нижегородский Георгий привез с собой гимназистов, мальчишек из гимназии, в черных кительках. Программа их выступления была предельно проста, четыре номера: они спели замечательную песню на слова архидиакона Романа Тамберга "Русь называют святой", дальше они спели песенку из репертуара современного рокера Расторгуева "Выйду я на поле с конем", и они спели песню "Я люблю тебя, жизнь". А потом разыграли "Василия Теркина" Твардовского. И я считаю, что миссионерски это было очень точно сделано. Это была очень серьезная заявка. Церковь наследница всего лучшего, что было в советской культуре. Значит, это тоже одна из форм агрессивного миссионерства: показать христианские токи, которые пронизывали и пронизывают до сих пор многие произведения светской культуры.
И наконец, четвертое направление: иногда необходимо наделить нехристианский текст христианскими смыслами, даже в том случае, когда автор не подозревал об их существовании. В качестве примера могу привести тактику апостола Павла. Четыре раза в своих посланиях апостол Павел цитирует языческих поэтов. Например, Послание Титу, 1-я глава, 12-й стих: "лгут критяне всегда" это из Каллимаха. Но если обратиться к контексту этой языческой поэмы, он будет следующий. Почему сложилась такая поговорка? А дело в том, что в ту пору начинает складываться паломнический бизнес. Киприоты гордятся тем, что у них Афродита вышла на брег из пенного моря. А на Крите говорят: "А у нас Зевс родился, но за отдельную плату мы можем показать не только пещеру, где он родился, но и пещеру, где он похоронен". Естественно, с точки зрения греков, веривших в бессмертие олимпийских богов, это было просто нечестно, радикально нечестно. Отсюда и поговорка. И Каллимах так и пишет: "Врут критяне, ты же бессмертен, о Зевс, наш присносущный владыка!"
Какая-нибудь газета типа "Русского Вестника" прицепилась бы и сказала: "Павел, что ты говоришь? Ты что, согласен с Каллимахом? Он утверждает, что ошибка критян в том, что они отрицали бессмертие Зевса. Значит, Павел, ты веришь в бессмертие олимпийских богов? Ух! язычник какой!" Так вот, несколько раз Павел делает такого рода вещь: когда он цитирует, например, в Послании Филипписием, 1-я глава, 21-й стих: "для меня... смерть приобретение". Источник цитаты это платоновский текст "Апология Сократа", но там контекст следующий. Платон пишет: "Сколько есть надежд, что смерть это благо. А смерть это одно из двух: или умереть значит стать ничем, так что умерший ничего не чувствует, либо же это переселение в другое место. Если ничего не чувствуешь, вот тогда смерть это приобретение". Но ведь понятное дело, что для апостола Павла не так понимаемая смерть "есть приобретение", не сон без сновидений, а, напротив, пробуждение сознания, наконец-то бодрствующего со Христом.
То есть в данном случае мы видим, что берется красивая фраза, емкая, броская, интересная, к которой с уважением относятся в мире нецерковной культуры, но эта фраза нагружается не тем смыслом, что имел языческий ее автор. Вот это одна из тактик так называемого агрессивного миссионерства.
Итак, мой призыв простой: под знаком Русского креста от каждого из нас зависит, сможем ли мы сделать нашу веру убедительной для наших детей.
Сможем ли мы пояснить нашим детям, что мы идем к ним подарить, а не отобрать, что мы идем к ним, чтобы сделать богаче их мир. Когда я прихожу на рок-концерты или читаю пэтэушникам лекции про фильм "Матрица" или "Титаник", моя задача простая: я пробую рокеров сделать большими рокерами, чем они были. Я говорю: "Ребята, вы не просто децибелы через себя пропускайте, вы подумайте, что для того же Кинчева или Шевчука, когда он о душе поет, о Боге, для него это серьезно. И если вы его любите, уважаете, пусть это и для вас будет серьезно".
Только в минувшую субботу я получил удивительное письмо: мальчишка один, как я потом понял, москвич, пишет, что он был осенью 2003 года в Петербурге на концерте, там Кинчев был, Шевчук и так далее. И мальчик этот пишет: "Меня поразило Ваше появление на этом рок-концерте. Я заинтересовался, начал после этого книги читать о христианстве. Отец Андрей, я завтра решил пойти креститься". И потом в воскресенье вечером пишет: "Да, крестился, все нормально". В понедельник получаю по электронной почте такое же письмо от девчонки. Она свой путь рассказывает: тоже сначала вот так впервые на концерте встретилась с каким-то словом Церкви, потом заинтересовалась и так далее.
У нас еще будет возможность на круглых столах обсуждать это, дискутировать. Но с самого начала хочу сказать: для меня глаза этих ребят (а я их лично видел, и не одного, с такими рассказами), для меня они важнее любых цитат и схоластических аргументов. Итак, у меня просьба: давайте будем радоваться нашему Православию. И так радоваться, чтобы это было заметно нашим детям.
Вопрос, который гложет сердце любого человека, живущего здесь: как нам передать веру нашим дорогим неверам – родным, близким?! Я завершу одним советом: мы должны пробуждать в наших неверующих близких чувство зависти, чтобы они завидовали нашей вере. Чтобы они видели, что для меня моя вера это не рюкзак с запретными кирпичами, который я тащу за спиной, а это крылья, которые позволяют воспарять над житейскими трудностями. Представляете: внучок-подросток просыпается. У него хмурое воскресное утро (полдень, ясное дело). Неважно, есть солнышко на дворе или нет, но после тяжелой, трудовой дискотечной ночи для подростка воскресное утро мрачно. И вот он на ощупь, с тяжелой головой пробирается к ванной а тут бабушка пролетает мимо него. Из храма вернулась, причастилась. И важно, чтобы внучок посмотрел вслед и сказал бы: "Ну, бабушка, "колись": чем ты колешься? Я тоже хочу быть таким радостным!"
От нас зависит, как мы переживаем нашу веру. Пусть люди нам завидуют. И будем надеяться, что не только мы сохраним Православие.
Дай Бог, чтобы и Православие сохранило нас.