В поисках потерянной религии

Традиционная религия, постулирующая своей основой связь человека и сверхчеловеческого, постоянно привлекает к себе внимание ученых. В попытке рационализировать эту связь, они находят все более точные определения, выявляют общие черты и функции, приводят чудеса к общенаучному объяснению и выявляют то социальные, то психологические корни объектов религиозного мира. 

Если вера ещё может быть сведена к объяснению «ибо абсурдно», то религия оказывается слишком системной и чересчур насыщенной связями с объективным и твердым миром социальных институтов. И её объяснения в какой-то момент уже описывают не сами религии, а то место, которое они занимают в жизни общества или сознании человека. Получается, что сама религия – это очень удобный миф, который выражает и сам себя, и мировоззренческие установки, национальную ментальность, а заодно – политические и культурные парадигмы. Правда, по другой версии, религия из них же и возникает. 

При этом регулярно идут разговоры о кризисе религии, а то и вовсе – ее исчезновении. 

Павел Костылев, главный редактор журнала «Религивоедческие исследования», в своей статье «Танго для узурпатора» подтверждает эти догадки о религиозном конце света. Религии больше нет, и «пусть о ней говорят историки», утверждает он. Аргументация его выглядит весьма спорным. 

Попробуем восстановить кардиограмму религиозной жизни – как знать, может быть она и начнет пульсировать снова? 

Ни слова о белой обезьяне 

Ещё лет двести назад говорить о религии и не говорить о боге или на худой конец о богах казалось по меньшей мере странным. Религия вместе с ее источником могла отрицаться вовсе, но признать, что источником ее может стать что-то земное и вполне осязаемое казалось невозможным. В самом деле, откуда ещё, если не свыше или изнутри могли появиться столь тонкие материи религиозного чувства, так необъяснимо связанные со стройными, но отнюдь не тонкими социальными образованиями, которые вроде как эти чувства поддерживают, и уж по крайней мере придают им форму, благодаря которой те вписываются в некоторую общую тенденцию? 

Но рациональная наука препарировала тот самый «внутренний мир», из которого происходят чувства и стараниями социологов – общественные образования. Религия оказалась не связующим звеном, а промежуточным образованием. И именно тогда её взялись изучать со всех точек зрения. По сей день при упоминании самого понятия «религия» мы требуем описания научного контекста, в котором идет разговор. Запутаны в множественности толкований не только ученые, но и обыватели. Поклоняется ли он абстрактному «Богу в себе» или привлечен эстетикой окружающего ореола, а может быть – просто следует традиции отцов? Само по себе признание в том, что есть нечто, захватывающее человека целиком и дающее связь со смыслом жизни, о чем писал Тиллих – это признание происходит без объяснений и схем, но то, что за ним следует, будь то регулярное посещение храмов, почитание божества или произнесение молитв – это уже требует вхождения в культуру и язык религии. И если речь идет о традиционной религии, то необходимость оформления жизни в соответствии с правилами подтверждается историей бога, данной нам в книгах или традиции. 

Как бы ученые ни пытались игнорировать субъектность этого самого бога, религиозному человеку от неё не уйти. Впрочем, нужно сделать оговорку – сейчас и далее речь идет в первую очередь о Европе, и, следовательно, об авраамических религиях, в первую очередь – о христианстве. Европа интересна нам в первую очередь тем, что именно здесь обретение религиозной идентичности происходит зачастую не в соответствии с непреложной традицией, а в процессе взросления. На Востоке, а также, например, и в Африке процесс обретения религии построен несколько иначе, хотя и там происходят изменения в этой сфере. 

Итак, мы в любом случае, рассуждая ли с точки зрения науки или обыденного знания, придем к разделению веры и религии. И если такое разделение возможно, то эти элементы, по всей видимости, могут существовать самостоятельно? 

Думать о белой обезьяне 

Костылев в своей статье удивляется тому, что религия, если она является результатом стечения некоторых социальных и политических условий, продолжает существовать и после того, как они изменяются. Конечно, самым простым возражением ему было бы утверждение о трансцендентности Бога, которое проявляется уже и в том, что поклонение Ему, один раз оформившись в некоторый культ, в каждой новой эпохи обрастает лишь дополнительными обстоятельствами. Но такой ответ мог быть дан только если автор его проявляет себя как представитель одной из религий. Я же пытаюсь говорить скорее отстраненно. 

Впрочем, и с позиции исследователя это удивление: как, мол, одни и те же католицизм и православие существуют и в XVII веке, и в XXI заслуживает интереса. В самом деле, может быть, это разные православия, разные исламы, католицизмы, а протестантизмы – очевидно разные, слишком их много? 

Конечно, ничего подобного в статье не утверждается. Уже хотя бы потому, что католики, сжигавшие книги пять веков назад, и католики, вяло ворчащие по поводу книг Дэна Брауна, произносят один и тот же символ веры, славят тех же святых, учат одни заповеди, и в общем-то наследуют друг другу. То есть вторые – первым. В хронологическом порядке. Но эти аргументы связаны скорее с Богом, чем с системой его почитания. Так, может быть, действительно, идея бога не зависит от контекста эпохи, в то время, как религия каждый раз оказывается новой? 

И тогда можно делать вывод о том, что бог без религии – возможен. Мы не будем приносить ему внешних даров, но оставляем за собой возможность просить, мы сможем посвятить ему жизнь, не заботясь о том, чтобы наши дети поступили так же. Такую точку зрения с удовольствием поддержат те, кто определяет себя как православных, посещая при этом церковь несколько раз в жизни. И мы можем сколько угодно говорить о том, что это неправильно, но статистика упорно доказывает: таково большинство. В их жизни есть место даже разговору о Боге, и никто не сможет отрицать, что присутствует и рефлексия. Проверить это пока невозможно – слишком мало веков прошло в таких условиях. Впрочем, это не мешает просвещенным кругам заявлять о полной секуляризации европейского общества. 

Что интересно – и атеисты, и верующие люди говорят о такой секуляризации то с презрением, то с негодованием. Очевидно, их возмущает лень, из-за которой люди не посещают храмы и безразличие к культурному наследию каждой из религий. Но только ли в них дело? 

Мутации времени 

Предположим, что религия в самом деле связана с контекстом эпохи несколько сильнее, чем предполагают богословы, утверждающие универсальность культурных кодов каждой религиозной системы, их надмирность и потому – способность к переходу из одной эпохи в другую. Другое дело, что потенциал к изменению религии всегда сталкивается с её же внутренней и внешней инертностью. Человеку представляется и хочется видеть религию как связь с вечным, оправдание смерти и её означение чем-то большим, чем исчезновение человека в конкретный год и день. На кладбище нас пугает не молчание и четкая геометрия могил, а убийственная точность дат на табличках. Поэтому привязка человека к единственному и короткому отрезку лет на оси времени – это основа страха, ответом на который становится связующая эпохи и людей религия. Не то, чтобы мы верили, что чудом избежим этой участи, но продолжение жизни, пусть и после ее физического завершения – кажется необходимым щитом от страха стать вмиг конкретным объектом со сроком годности. И табличка будет на кресте. Или сверху окажется полумесяц. 

Поэтому внутренняя целостность религии, ее стойкость в ответ на соблазны «контекста эпохи» всякий раз оказывается нужнее временных страстей и смутных желаний «здесь и сейчас». И веками религия в самом деле не менялась. А если мы возьмем осью координат не только время, но и пространство, то где-то она в самом деле неизменно. 

Однако, параллельно со страхом смерти есть, как убедительно доказывают нам психоаналитики, и влечение к ней, радость от признания собственной конечности. И потому – желание с одной стороны продлить себя в потомстве (привет дедушке Фрейду, Эросу и Танатосу), а с другой – здесь взять от жизни, как бы коротка она ни была – как можно больше. И фактически человек всю жизнь оказывается раздираем этими совершенно противоположными побуждениями. 

Традиционно религия стояла на службе первого и защищала человека от смерти. Но неужели она не может послужить и второму? Ведь в недрах религии накапливался веками потенциал к оправданию земной активности. Сначала – для того, чтоб на том свете отчитаться перед судьями за не напрасно прожитые годы. Позже – чтобы найти компромисс между светским и духовным, сегодня – и для первого, и для второго. В самом деле, что такое та же семья для христианского мирянина – не монаха? Согласно апостолу Павлу, семья – удел тех многих, кто не может вынести монашескую, идеальную жизнь. Позже взаимное душеспасение в семейной ячейке будет признано богословами всех конфессий. Попутно государство будет подтверждать её необходимость, хотя и не заставляя своих граждан, подобно древним грекам, жениться почти в обязательном порядке, но настойчиво напоминая о долге каждого – заботиться не только о себе, но и о ближнем. И уже сегодня религия настойчиво защищает институт семьи и брака как оплот здорового религиозного общества. Почти идеального. Что сказал бы о таком идеале апостол Павел? 

Не вдаваясь в мистицизм, признаем, что сама религия оказалась очень глубоко интегрирована с пресловутыми социальными институтами. И разница между нею и общественными нормами вполне позволила Дюркгейму признать в свое время, что в основе религиозного лежит социальное. 

Но религия оказалась меж двух огней, да и никаких предложений по устройству загробной жизни, кроме вульгарного эзотеризма предложено не было. И медленно религиозная форма стала придаваться вполне себе бытовым вещам. 

Свято место и пустота 

Тиллих, как верно упомянуто в статье, называл такое движение от религий с центром-богом к религиям с центром-вне-бога – квазирелигиями. То есть формальными двойниками религий, содержательно совершенно от них отличными. Но Тиллих во многом писал, ориентируясь на политический контекст своего времени. И в первую очередь имел в виду нацизм, коммунизм и либеральную демократию. Причем, что интересно, он выделял две возможные формы существования такой квазирелигии – пассивную, при которой, в общем-то, о религиозности политического учения можно лишь догадываться по семантике речи и образов и активную – когда эта семантика вкупе с риторикой и декларируемыми целями оказывается подобна религии более, чем сама религия. 

Но Тиллих не учитывал того, что оказывается над политическими направлениями и движениями. Антипода религиозному стремлению оказаться в вечности. Желанию остаться навсегда – но в дне сегодняшнем. А это вполне возможно, если окружить себя вещами настолько, что и сам становишься овеществленным. Можно не бояться смерти, если ты связан мириадами нитей торгово-экономического пространства, а заодно – рынка идеологий. На этот рынок не идут более за средством к пропитанию. Сами по себе – еда, вода, секс и крыша над головой доступны немалой части европейцев, причем для их получения не нужно прикладывать сверхъестественных усилий. Поэтому для того, чтобы все же продать именно тот или иной товар, нужно придать ему статус немого сакрального. Все понимают, что это немного – только надпись на этикетке, не более того. Но надписи, картинки, все эти элементы, означивающие пространство, делающие его живым и бессмертным – они нужнее предсказуемого и увы, однообразного нутра. 

Видя эту тенденцию, сторонники традиционных религий, начали бить в набат и говорить о приходе Антихриста, мирового зла и прочей нечисти, которая приветствует конец мира и финальную битву между добром и злом. Что же в самом деле может быть более злого, чем шоколадная плитка с обещанием рая и дезодорант с лейблом «власть над миром»? Это же вроде как и погубило одну из первых женщин и заодно все человечество. 

Рагнарёк, которого не случилось 

Но время идет, а финальной битвы не происходит. Даже наоборот, где-то в храмах растет количество прихожан, а где-то мусульмане (а Марокко и Турция тоже не остались в стороне от своеобразной секуляризации) спокойно преумножают вполне верующее население, в конце концов возникают новые религиозные объединения. И какие-то из них – как знать, наши правнуки назовут религиями. А может быть, и другим словом, но от бога они, скорее всего, не откажутся. Только форма отношений с ним изменилась. Храм становится все более похож на бюро услуг, куда приходят за какой-то надобностью. И отчасти – за спасением от смерти. Но его же находят и в джинсах, которые, по словам современных православных публицистов, вовсе не мешают спасению. 

Учитывая инертность религии и скорость прогресса, между троном с чередой заместителей и его изначальным владельцем скорее всего вспыхнет распря. Но оба ее участника отлично понимают, что поодиночке сразиться они не смогут. И каждая попытка разыграть партию до победного конца обернется всего-навсего патом, позорным для обоих. Поэтому им проще оказывается договориться. В конце концов, они вместе создают социальные общности и борются со смертью. Пусть и попадая чаще друг в друга. Да и религия – это по-прежнему очень достойное употребления понятие. 

Что же до умения различать, то оно как и прежде, дано немногим, но избранным.

Полина Колозариди 

Russian Journal
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе