Наш собеседник – доктор историко-филологических наук, профессор Свято-Сергиевского православного богословского института в Париже и Русской духовной семинарии во Франции князь Дмитрий Михайлович ШАХОВСКИЙ.
– Дмитрий Михайлович, в чём, на ваш взгляд, особенность истории русской мысли, русской философии?
– История русской философии – это почти всегда поиск Бога. Интересуясь русской мыслью, равно как и отечественной историей, нельзя пройти мимо духовности. Что спасало, что поддерживало русских на протяжении многих веков? Эсхатологический образ мышления.
– Напомним читателям, что эсхатология (от греческого ??????? – «конечный», «последний» и ????? – «слово», «знание») – это система взглядов и представлений о конце света, искуплении и загробной жизни, о судьбе Вселенной или её переходе в качественно новое состояние.
– На Руси все, от простолюдина до царя, смотрели в будущее и думали о Спасении. Секуляризация ослабила остроту эсхатологического ожидания, но основная мысль русской философии – поиск настоящей Сущности – осталась неизменной.
– Но именно период до секуляризации – с XI по XVII век – в учебниках истории русской философии, как правило, называется «предысторией русской философской мысли». Когда, по вашему мнению, родилась отечественная философия?
– Считается, что самое главное в философии – это система. Если нет оригинальной систематизации – нет и философии. Например, в книге отца Василия Зеньковского «История русской философии» русская философская мысль рассматривается с XVIII века, и то очень осторожно. Но когда мы читаем древнерусскую литературу, то понимаем: в каждом тексте религиозная мысль тесно переплетена с заботами о человеке, о его жизни. Следовательно, это не только литература, но и философия в том числе. Вспомните «Слово о законе и благодати» митрополита Иллариона Киевского, творчество Владимира Мономаха.
В своё время на меня очень повлияли сочинения князя Курбского – основоположника понятий «Святорусская земля», «Святая Русь». Помните знаменитую переписку Ивана Грозного с Курбским? В этой переписке важны не столько исторические и политические моменты, сколько обеспокоенность Ивана Грозного своим Спасением. Князь и царь призывают друг друга свидетельствовать на Страшном суде! Трудно найти что-то более впечатляющее…
– А «Житие протопопа Аввакума»? У раскольников, по словам отца Сергия Булгакова, «эсхатологическая паника» проявилась особенно ярко…
– Всегда питал огромное уважение к раскольникам. Это, увы, очень обидная история! Греки, в лице патриарха Антиохийского, толкали бедного Никона на реформы, тогда как раскольники боялись самого страшного – десакрализации. Я говорил об этом с владыкой Никодимом, митрополитом Ленинградским и Новгородским, когда зашла речь о замене церковных текстов на старославянский язык. Владыка сказал: «Когда внедряешь что-то новое, надо думать о том, не как разъединить людей, а как их объединить». Разногласия – это первый этап, второй этап – это раскол. Увы, это касается всех сфер нашей жизни.
– Да, раскол Гражданской войны способствовал изгнанию из страны цвета отечественной философии. Но именно в эмиграции у русских религиозных мыслителей появляются их лучшие философские работы, происходят творческие откровения. Как бы вы объяснили этот феномен?
– Для русских мыслителей, оказавшихся в эмиграции, характерен прежде всего настрой патриотический. Они горячо любили свою Родину и поддерживали себя своим христианским, чисто православным духом. Находясь в тяжелейших условиях, они сохраняли веру в своё Отечество, думали о его будущем, о его Спасении. Всё мышление Ивана Ильина было направлено на воссоздание духовной России, и вера «в грядущую Россию» стала основой его мировоззрения. Николай Бердяев, находясь в либеральной по духу Франции, написал небольшую, но, на мой взгляд, гениальную работу под названием «Философия неравенства». Митрополит Евлогий, возглавлявший Русскую православную церковь за рубежом, говорил, что русские философы того времени чувствовали Россию в себе. И сделали многое, чтобы передать это ощущение молодому поколению, понимая, что все они в эмиграции надолго. Прежде всего надо было думать о духовном будущем молодых православных соотечественников. Вместе с эмигрантской общественностью, которая в середине 20-х годов становится более организованной, философы издают журналы и учреждают в 1925 году в Париже особое учебное заведение – Свято-Сергиевский православный богословский институт.
– В чём же была его особость?
– Богословский институт был задуман как учебное заведение высшего духовного образования, как Духовная академия, но вместе с тем он выполнял и функцию семинарии. Он практически создал первую когорту русских священников в эмиграции, которые в основном происходили из интеллигенции или из военной среды. Это были люди тонкого ума, блестяще образованные, но, что самое главное, – с богатым человеческим и жизненным опытом. Я бы сказал, что своими духовными пастырями эмиграция порой была просто избалована!
– Кто же преподавал в институте?
– Практически весь цвет русской религиозной философии: Карташов, Зеньковский, Федотов, Булгаков… Пожалуй, самую заметную роль сыграл Антон Владимирович Карташов. В течение первых десяти лет работы института он являлся своеобразным стержнем, инициатором и организатором деятельности своих коллег, оставаясь прежде всего блестящим историком и богословом. В 1956 году Антон Владимирович написал удивительную книгу, которая дышит и эсхатологией, и действительностью, – «Воссоздание Святой Руси». Интересно и необычно то, что в процессе написания он обсуждал её со своими студентами, практически создавая её вместе с ними. Мне кажется, что в России на эту книгу обратили мало внимания…
– К сожалению, мы только начинаем оценивать духовное наследие эмиграции, в то время как Богословскому институту уже 87 лет… За этот серьёзный срок всё ли, заложенное «отцами», удалось сохранить «детям»?
– К сожалению, после войны студенты-богословы перестали в большинстве случаев посвящать себя священству, хотя институт мог, как и ранее, выполнять функции семинарии. Когда я стал преподавать в институте (в 1981 году), то уже несколько десятков лет, как обучение велось – за редким исключением – на французском языке. Новое поколение студентов в большинстве своём не знало русского языка! Моя специальность – история Русской православной церкви и история русской философии. Как можно преподавать эти предметы, не основываясь на источниках на оригинальном языке! Кроме того, научной литературы по истории православной церкви очень мало, на иностранных языках – почти нет. Некоторые русские философы вообще не переведены! Вырастают поколения, которые воспитываются на переводной литературе. Это очень мешает их развитию, их мироощущению, это определённо их форматирует, но они этого даже не осознают!
– Это новое поколение – потомки русских эмигрантов или иностранные студенты?
– Среди них не только русские по происхождению, но и арабы, сербы, румыны, греки и другие национальности… Но два года назад произошло, как я считаю, чудо – Русская православная церковь создала в Париже семинарию. Я тоже там преподаю. Отбор слушателей очень жёсткий. Семинаристы своё первое образование – чаще высшее – уже получили в России. И если в Богословском институте я читаю лекции на французском языке и перевожу русские и древнерусские тексты с листа, то в семинарии я просто даю ссылку и говорю: «Читайте!» Это другой уровень, другой настрой! Для меня будет огромной радостью, если богословы и семинаристы станут общаться, помогать друг другу, в том числе и в более глубоком понимании оригинальных текстов!
– Очень сложно, наверное, прочувствовать в переводе, например, полные боли слова из воспоминаний отца Сергия Булгакова о его родных орловских Ливнах…
– К счастью, есть блестящий перевод почти всех произведений Булгакова, сделанный моим коллегой и другом князем Андронниковым. Сам я с трудами отца Сергия Булгакова познакомился ещё в школьные годы. Я учился в католической школе в Париже и считал, что должен отстаивать своё православие. За поддержкой я отправился в Богословский институт к моему будущему наставнику отцу Киприану Керну, который и порекомендовал мне прочесть книгу Булгакова «Апостолы Пётр и Иоанн». Потом я прочёл «Автобиографию»… Я открывал для себя Булгакова, поражаясь его блестящему уму, размаху!
– Вы имеете в виду пройденный им путь от легального марксизма до богословия?
– Нет, я имею в виду размах его богословской мысли.
– В 30-х годах отца Сергия фактически обвинили в ереси…
– Его оппоненты считали, что он якобы открывает новый догмат или ставит свою точку зрения наравне с догматом. Я как историк уверен, что это отнюдь не так. И хотя эта история потом заглаживалась, но осадок сохранился до сих пор. Многие мои коллеги и сегодня с большим опасением относятся или просто отвергают взгляды отца Сергия Булгакова. Не надо отвергать, надо читать! Надо смотреть на этот вопрос с исторической точки зрения. Дух и мысли философа обращены к высшим началам, и для него это – определённое стяжание силы… Недавно я приобрёл книгу очень талантливого советского византолога Аверинцева, который интересовался этим вопросом. Вообще в России всем интересуются и берутся за всё!
– Вы использовали в своей работе труды советских историков?
– Конечно! Могу назвать имена Веселовского, Тихомирова, Зимина, Шмидта, Бычкову, Синицыну и многих других. Их работы пополнили мои представления о прошлом. В книге В.С. Иконникова «Максим Грек и его время» есть статья об эсхатологии. Гениально! Я воспитывался на этой статье! Я хорошо знал и много общался с Петром Андреевичем Зайончковским. Мне запомнилось его трепетное отношение к русской армии, ведь когда-то он был кадетом и любил щеголять привычками того времени.
Когда я бываю в России, то обязательно посещаю книжные магазины и каждый раз возвращаюсь домой с сумками, полными книг.
– Что читаете сейчас – для души?
– Федотова, который очень интересует меня прежде всего своим историческим подходом к русской святости. Открываю для себя Розанова, который мне не был доступен ранее, кроме, пожалуй, «Опавших листьев». Очень злободневный философ! И что приятно – его можно читать не подряд, его можно листать, перечитывать. У меня дома образовалась целая «розановская» полка!
– Есть ли за рубежом русские философы, потомки эмигрантов первой волны, чьи труды со временем могут оказаться на «одной полке» с Розановым? Можно ли вообще говорить о том, что русская религиозная философия за рубежом развивается?
– Сейчас пользуются определённым успехом работы двух богословов-священников, которые, увы, ушли в мир иной: отца Александра Шмемана и отца Иоанна Мейендорфа. Они оба жили в Париже, потом в Америке и способствовали развитию Американского богословского института. Когда говорят о развитии философии, то прежде всего ищут имена. Но что такое философия по своей сути? Это способность людей мыслить. Им нужны определённые рамки, и они их создают. Разве идеи фонда «Русский мир», фонда имени Андрея Первозванного и других подобных организаций не являются философией? Это и есть новая русская философия, для которой характерно стремление применять свои идеи в действительности, не впадая в позитивистскую схему. Позитивистская философия уже не раз доказывала свою порочность: у вас есть идея, и вы эту идею насаждаете путём геноцида, оружия, политического давления, манипулирования массами. А философия, по существу, свободна и возникает на свободной почве.
– Но и идеи «новой русской философии» не все воспринимают одинаково…
– Безусловно, будут разногласия. Но главное, что появилось понятие «русский мир». Да, мы рассеяны по всему свету, но по истокам мы принадлежим одному Отечеству. Нам не надо устанавливать «мир в мире», нам надо вместе углублять нашу культуру. Конечно, наше сближение происходит не так стремительно, и реакция соотечественников, приезжающих в Россию, неоднозначна. Многие воспринимали Россию как миф, но, приехав сюда, сталкивались с реальностью и разочаровывались. Им казалось, что всё отражается в каком-то кривом зеркале… А если мифа нет, то просто преодолеваешь определённые трудности, которые есть везде. В укреплении духовной связи соотечественников, конечно, положительный импульс должна дать Церковь, в том числе – строительством новых православных храмов за рубежом.
Однако и возведение новых храмов порой не обходится без разногласий. Например, в Париже РПЦ собирается строить новую церковь, и по проекту церковь эта покрывается каким-то стеклянным «колпаком»… Дескать, нужна модернизация. Но Церковь не должна отдавать дань моде – мода быстро проходит. Французы первые укажут на такую церковь как на образец дурного вкуса, потому что всем нужны простота и стилизация, а не десакрализация. Главное, что церковь – необходима. Архитекторы же порой не задумываются над духом – им нужен памятник себе. Гарантированные отрицательные отзывы о таком строительстве России не нужны. Франции, где идёт процесс дехристианизации, – тем более.
– В последнее время действительно много разговоров о модернизации. Призывают участвовать в этом и соотечественников из-за рубежа. Но, к сожалению, в этих разговорах крайне мало упоминается духовная составляющая как основа будущей национальной идеи России…
– Недавно я участвовал в работе конференции «Реформы Александра II». Сто пятьдесят лет назад было ясно, что нужно развивать промышленность и поддерживать сельское хозяйство. А сейчас такое впечатление, что сельская Россия просто исчезает! Это страшная ситуация для страны, потому что в России сельское население всегда было определённой демографической базой, вело более духовный образ жизни, чем городское. И влияние Церкви на селе было традиционно более значительным.
Увы, сейчас и люди не те, и устои не те! Что можно сделать? Извлечь из всего русского мира абсолютные ценности и вместе идти вперёд, создать новые, духовные, устои и подлинную этику. Конечно, Церковь должна сыграть в этом созидательном процессе свою роль, как во времена реформ Александра II. Помните, как заканчивался манифест? «Осени себя крестным знамением, православный народ, и призови с Нами Божие благословение на твой свободный труд, залог твоего домашнего благополучия и блага общественного».
Беседу вела Ирина ТИШИНА
Литературная газета