О том, что такое Христоцентричность, христианская этика и христианская эстетика, в контексте православного киноискусства, размышляют: протоиерей Александр Торик, протоиерей Василий Мазур, протоиерей Игорь Прекуп, иеромонах Макарий (Маркиш), киновед Татьяна Москвина-Ященко, актриса и драматург Елена Скороходова.
О базовых понятиях православного киноискусства
Христоцентричность – это образ жизни человека, смыслом которой является соединение со Христом в Его Божественной Любви. Это полнейшая подчинённость жизни человека Евангельским Заповедям.
Христианская этика [3] – это формирование в себе восприятия и подхода ко всем явлениям окружающей жизни через призму Евангелия, через эталон Нагорной Проповеди. Христианская этика начинается с «золотого правила»: «Как хотите, чтобы с вами поступали люди, так и вы поступайте с ними» и вырастает до заповеди: «Возлюби ближнего как самого себя». Собственно, христианская этика – это проявление христианства в реальной жизни.
Христианская эстетика – это эстетика красоты Божественной Любви. Всё, что несёт на себе отпечаток и дух этой Любви – эстетично с христианской точки зрения. Христианская эстетика – эстетика «позитива» и созидания, эстетика преобладания духовного над плотским.
Протоиерей Александр Торик
Терминология православного кино
Протоиерей Игорь Прекуп
Христоцентричность – характеризуется всецелой устремленностью ко Христу человека, осмысливающего через Его Воплощение, Крест и Воскресение всю историю, через Его учение и личность – все Священное Писание и Предание (в том числе богослужебное); соотносящего с Его образом, сотканном в Евангелии, все свои помыслы и действия. Поэтому было бы поверхностно рассматривать христоцентричность лишь как область практической этики.
Трехсоставность теоретической, богослужебной и практической составляющих в жизни христианина имеет стержнем Христа. Или не имеет… и тогда теория вырождается в знание, которое «надмевает» (1 Кор. 8; 1), и «букву мертвящую» (2 Кор. 3; 6), участие в богослужении – в начетничество или духовное сладострастие (в зависимости от индивидуальных предпочтений), практическая жизнь (нравственность, церковная дисциплина) – в фарисейство.
«Моя жизнь, – говорит нам св. прав. Иоанн Кронштадтский через страницы своего дневника, – во Христе». К сожалению, мы зачастую забываем, что формы благочестия, каноны, дисциплинарные правила – это всё лишь приложения к Евангелию; приложения, которые предназначены служить укоренению и раскрытию слова Божия в нашей жизни. А мы, в подсознательном стремлении отгородиться от Христа, используем этот вспомогательный материал противоестественным образом. Уклоняясь из-под благого ига (слав. – ярма) Христова, мы охотно преклоняем свою шею под жесткое иго закона: так оно надежнее, да и всегда можно подсчитать-измерить свою добродетельность – удобно, стабильно, потому как вникать в суть происходящего, в его подоплеку, всматриваться в свое сердце – не надо, а значит, ура! – свобода… от совести, побуждающей искать Христа и только в Нем, под Его «благим игом» находить покой душе (Мф. 11; 30).
Если перевести эту тему в плоскость культурной деятельности, то христоцентричность может быть явная, а может быть и подспудная (как, например, в творчестве К.С. Льюиса [4]). Точно так же христоцентричность может быть декларативно-демонстративной, как отвлекающий опознавательный знак, а сущность иная, цели весьма далекие от Христа. Такое явление можно наблюдать сплошь и рядом в изобразительном искусстве, начиная с эпохи Возрождения, когда Церковь все еще остается основным заказчиком, но интересы художников все дальше и дальше отстоят от Христа. Печально, что нынче в едва успевшую возникнуть на волне спроса культурную нишу православного искусства сползаются паразиты, чья питательная почва – парадная идеология романтического или воинствующего розлива – на выбор.
Например (заранее прошу прощения у снобов), на мой взгляд, фильм «12» – христоцентричен, хотя там ни слова о Христе, и лишь последние кадры в импровизированном зале заседания на это намекают, когда ясно становится, что герой Маковецкого [5] перед началом заседания поставил на полку: иконку Божией Матери…
Он – единственный из всех присяжных заседателей христоцентричный человек, хотя все остальные, вероятно, за исключением героя Гафта и, может быть, «демократа» – тоже крещеные, православные. А по-христиански к человеку отнесся только он один. Потому что смотрит на подсудимого во Христе, сквозь Христа.
И тут мы неизбежно подходим к определению понятия христианской этики. Что это? Набор правил, за исполнение которых обещано райское блаженство? – Нет, поверхностно, плоско. Не то. Система ориентиров на пути к Царству Божиему? – Ближе, но не вполне. Если не задаваться целью составить научное определение, христианская этика – крестообразная связка теоретического осмысления во Христе феномена морали (вертикаль) и воплощение (горизонталь) теории в практической жизни (в отношении к Богу, себе и ближнему), что, в свою очередь, дает импульс дальнейшему теоретическому развитию и т.д.
То есть христоцентричность является системообразующим фактором христианской этики. Казалось бы, это само собой разумеется, зачем рассуждать об очевидном? Однако практика показывает, что не так уж оно и очевидно. Зачастую определяющими мотивами поведения христианина (причем не индифферентного, а заботящегося о своей душе) становятся пусть высокие ценности, но не Сам Христос, обращающийся к нам через Евангелие.
Например, ставится во главу угла такая, несомненно, важная добродетель, как послушание. И все. Оказавшись вместо Христа в роли критерия истины, послушание незаметно вырождается в повиновение (и чем тупее и бессовестнее, тем будто бы и добродетельней). Вроде бы как во имя Христово, а на самом деле без Него, потому что Господь призвал нас к свободе, без которой нет добродетели. Или, например, кротость: если уткнуться в нее носом, то можно столько бед натворить… Вернее, не натворить, а спровоцировать и попустить зло, тогда как следовало проявить подобающую христианину твердость, отвращение к греху и сострадание ближнему, побуждающую вступиться за него. Кстати, как раз такое, на первый взгляд, некроткое поведение и признается свт. Иоанном Златоустом [6] как проявление богоугодной кротости. Аналогично любая добродетель: или во Христе, или пусть с Его именем на устах, но без Него в сердце.
А Господь стучится в наши сердца, но мы то пускаем Его, то изгоняем. И Он, кроткий и смиренный сердцем, вот, снова стоит у дверей и стучит, надеясь, что мы, крестившиеся в Него, в Него же и облечемся: станем мыслить, чувствовать и действовать, руководствуясь Его побуждениями.
Вспомним яркую сцену из фильма В. Хотиненко «Мусульманин» (сцену неудачного миссионерства, окончившуюся избиением). Был ли Христос в сердце старшего брата, пытавшегося заставить младшего облобызать икону? Да, младший – отступник, но в своей искренности и последовательности он намного благородней смотрится, чем его, якобы «ревнующий о Бозе», брат. Потому что младший – отступник искренне заблуждающийся, явный и непритворный, а старший-то отступает от Христа по духу. И тем омерзительней его отступничество, что совершается оно с именем Христовым на устах. Поведение старшего брата, изначально побуждаемое благими намерениями, становится безнравственным, когда страсть, желание настоять на своем начинает в нем главенствовать и вытесняет Христа. И вот особенность христианской этики: в ее свете все становится контрастней; ссора сама по себе, не обусловленная религиозным мотивом, не оправдываемая святой целью, смотрится плохо, но, как только, при тех же внешних проявлениях, или повод к ссоре оказывается связан с христианством, или кто-нибудь из ссорящихся – христианин, отвратительность ее вырастает в разы. Потому что автоматически критерии оценивания применяются другие.
Отсюда у нас повод задуматься о христианской эстетике в современном искусстве. Изначально под эстетикой понималось постижение человеческих способностей чувственного познания мира. Эстетическое проникает собою все сферы деятельности человека. Пренебрежение эстетическим началом оправдано лишь в качестве аскетического предохранения от прельщения земной красотой (вспомним пример прп. Пахомия Великого с воротами). Как отрезвляющий компонент аскетичность непременно должна присутствовать в христианской эстетике, однако, крайне рискованно бездумно копировать примеры монашествующих подвижников, когда речь идет о жизни в миру.
Эстетическое пересекается с этическим в очень многих областях. Недостаток эстетики огрубляет чувства. Конечно, чувства духоносного подвижника утончаются непосредственно благодатью Духа Святого, но для большинства людей эстетика необходима, как естественное средство облагораживания чувств и отношений. Неслучайно безнравственный поступок мы называем «некрасивым»: у нас внутри заложена эта взаимосвязь и, я бы сказал, взаимозависимость этического и эстетического начал (поэтому педагогику многие специалисты склонны считать сочетанием науки и искусства). Заботясь об эстетике в отношениях (чувство меры во всем, ясная, внятная речь, взвешенный тон и уместные интонации, сдержанная и красноречивая жестикуляция, мимика, пластика и т.д.), мы выражаем уважение к ближнему, помогаем нас правильно понять. Эстетически обставляя быт, мы тоже заботимся о людях, которые оказываются в досягаемости (особенно это касается архитекторов и дизайнеров, разрабатывающих как среду обитания, так и предметы быта от рекламных листков до упаковок).
И в особенности эстетическое начало становится этически значимым в сфере искусств, непосредственно отвечающих за воспитание: изобразительное и декоративно-прикладное искусство, музыка, литература (сюда же можно отнести и публицистику), театр и кино.
Эстетическое воспитание в христианской среде – это не просто способ адаптации к миру. Это, как ни странно может прозвучать, способ (один из) реализации апостольского служения Церкви. Не будем забывать, что Древняя Церковь не прогибалась под изменчивый мир, но и не пренебрегала им, стремясь показать духовную красоту христианства. А красота, она, как говорится, и в Африке – красота: мир древний был покорен красотой отношений христиан между собой, красотой, не противоречившей общепринятым этико-эстетическим канонам, а превосходящей их. Мы же зачастую словно стесняемся всего, что не укладывается в шаблон девятнадцативечного сознания крестьянской общины, да и то изрядно огрубленного большевиками.
На деятеле культуры, который себя позиционирует как православный христианин – огромная ответственность. Помимо той, что лежит на всяком художнике за культуру, в развитие или деградацию которой он вносит свою лепту, на нем еще и ответственность перед Богом за воспитание чувств (в том числе и нравственных) и вкуса (в том числе и духовного) у тех людей, которые соприкоснутся с его творчеством.
Если безвкусица произведения нейтрального в религиозном отношении воспринимается отрицательно, вызывая соответствующие эмоции в адрес автора (творческого коллектива, студии и т.п.), то бездарность автора, заявляющего о своем христианстве, или безвкусица произведения, претендующего на христианское содержание – это соблазн и повод для хулы на Церковь.
Протоиерей Игорь Прекуп,
выпускник Санкт-Петербургской Духовной Академии.
Мысли о христоцентричности искусства
Протоиерей Василий Мазур
В жизни не бывает ничего случайного. Все происходящее в ней имеет причины и следствия. Если во время семейной ссоры жена, желая доказать свою правоту мужу, хватает стоящую на столе хрустальную вазу, подаренную родителями, и бросает с балкона, то ваза разбивается на такое количество осколков, что собрать их потом в одно целое уже невозможно. Такой поступок может существенно повлиять на отношения между самими супругами и их родителями.
Первая семейная пара, Адам и Ева [8], когда-то оскорбили Небесного Отца тем, что вкусили плод с запрещенного Богом древа. Но последствия этого поступка оказались гораздо трагичнее, чем в описанном нами эпизоде. Адам и Ева разбили на бесконечное множество осколков не хрустальную вазу, а свою собственную целостность, а значит, и целостность всех будущих людей.
Вся ветхозаветная история человечества наполнена страданиями.
С каждым новым поколением люди все больше и больше убеждались в том, что восстановить разрушенную грехом гармонию тела, души и духа им самим не по силам. Великий потоп давал людям шанс на исправление, но они им не воспользовались. Они не обратились лицом к Богу и не попросили у Него помощи и, вместо собирания осколков, продолжали их разбрасывать. И не заметили, как оказались у края пропасти, падение в которую означало неминуемую гибель.
Младенец Иисус родился от Девы Марии в критический момент жизни человечества. Грех поразил самую сущность древних людей. Они, кроме небольшого количества израильтян, уже утратили веру в Истинного Бога, исказили важнейшие понятия о жизни и смерти, добре и зле, красоте и уродстве.
Крестные страдания, смерть и Воскресение Христа спасают человечество от неизбежной гибели. Для того же, чтобы спастись мог всякий человек, который уверует в Него как в Истинного Бога и Истинного Человека, Господь создает Церковь, которая есть «Богочеловеческий организм, Богочеловеческое Тело, Богочеловеческая личность» (преп. Иустин Попович [9]).
Первые христиане повсеместно так и благовествовали о Церкви. Но через несколько веков в Западной Европе начинает активно развиваться основанный еще нашими прародителями ложный гуманизм, который на вершину ставит не безгрешного Богочеловека, а наполненного страстями земного человека. Искажение учения Христа направило западное общество на ложный путь, ведущий в тупик.
Ошибочные представления о гуманизме оказали и продолжают оказывать влияние на все сферы человеческой деятельности. Религия и наука, образование и культура, искусство во всех его проявлениях – все развивается с ускоренным удалением от Богочеловека. Более того, по сути, главной целью всех сфер деятельности человека в обществе с неверным пониманием гуманистических идеалов становится уход от Христа. Образ жизни, осужденный Богом, уже является обыденным для такого общества и стремительно усиливает его деградацию.
Все чаще и чаще так называемая «толерантность [10]» на Западе изгоняет Христа буквально отовсюду. Даже праздник Рождества Христова с каждым годом все больше и больше превращается в торжество тела, но никак не духа.
Искусство, оказывающее огромное влияние на духовное развитие человека, перестает быть христоцентричным. Литература, живопись, музыка все больше прославляют человека, а не Богочеловека. Свидетельством этому являются многочисленные выставки, конкурсы и фестивали искусств.
Иконопись, церковная музыка западных христиан передают больше человеческую, а не Божественную сущность Христа. На живописных полотнах мы видим в основном красоту человеческого тела Спасителя, Богородицы и святых угодников. Церковная музыка и пение обращают внимание больше на душевное, а не на духовное состояние человека.
Совсем другая ориентация искусства в Восточной Церкви. Передача духовного состояния является главной целью православной иконы и древних знаменных распевов в музыке.
В настоящее время центробежная направленность искусства по отношению к Христу наблюдается уже не только в странах, где преобладает католицизм и протестантизм, но и в среде, где, в основном, исповедуют Православие.
Сторонники литературных произведений и фильмов, говорящих о безликих силах добра и зла, нередко ссылаются на народное творчество, не принимая во внимание то, что христианство везде, кроме древней Иудеи, повсеместно пришло на мертвую языческую основу, которую оживотворил Богочеловек. Во времена Святой Руси весь уклад жизни людей находился в церковном русле. Пост, молитва, Причастие были естественными и для взрослых, и для детей. Поэтому некорректно сравнивать времена древние с нынешними.
После падения богоборческой державы интерес к церковной жизни резко возрос. Было написано множество литературных произведений всех жанров, повествующих о монастырской и приходской жизни, снято об этом невообразимое количество документальных фильмов. Были попытки рассказать о жизни Церкви и с помощью художественных кинолент. Но художественных произведений, повествующих о жизни современных христиан, оказалось совсем мало. После посещения книжных магазинов, интернет-сайтов, кинотеатров создается впечатление, что мы по-прежнему живем в атеистической стране. В церковных лавках тоже, к сожалению, художественной аудио, видео и печатной продукции, рассказывающей людям о том, как живут, трудятся и спасаются православные верующие, немного. Но эта проблема не основная и со временем вполне может быть решена.
Главная же задача православного искусства, по нашему мнению, состоит в том, чтобы донести до человеческих душ понимание того, как говорит преп. Иустин Попович, что «Христос – это чудесное и прекрасное Все. Истина? – Он: Его Богочеловеческая личность. Мерило = Он; Значимость, ценность всего = Он; Благо = Он; Красота = Он, Вечная Жизнь = Он; Все совершенное и все совершенства = Он. Ибо Он – Единый Истинный Бог в человеке, в человеческом теле, а тем самым – Единый Истинный Человек во всей вселенной».
«Мы имеем ум Христов» (1 Кор.2, 16) и должны свидетельствовать о том, что христианство – это новая жизнь, жизнь неразрывно связанная с Богом, жизнь, в которой человек всего себя переносит в Бога.
Протоиерей Василий Мазур,
настоятель Свято-Сергиевского храма при областной больнице Херсона, доцент кафедры экологии и географии Херсонского государственного университета
Христос посреде нас, или О христоцентричном искусстве
«Во время оно вниде Иисус в весь некую: жена же некая именем Марфа прият его в дом свой; и сестра ей бе нарицаемая Мария, яже и седши при ногах Иисусовых, слышаше слово Его. Марфа же молвяше о мнозе службе, ставши же рече: Господи, не брежеши ли, яко сестра моя едину мя остави служити? Рцы убо ей, да ми поможет. Отвещав же Иисус рече ей: Марфо, Марфо, печешися и тревожишися о мнозе, едино же есть на потребу. Мария же благую часть избра, яже не отимется от нея».
[11]
Иеромонах Макарий Маркиш
Сколь часто, читая и слушая эти знакомые строки, мы обдумываем и переживаем, сопоставляем и противопоставляем роли Марфы и Марии в их отношении к Божественному гостю – забывая об исходном условии: принять Его в дом свой.
Центр и эпицентр
Разговорная лексика эволюционирует по форме и смыслу, как согласно с объективными причинами, так и по нашей собственной безалаберности. В малограмотной телевизионной и газетной речи два эти слова неразличимы; но тот, кто соприкоснулся с Вооруженными силами, никогда не спутает центр с эпицентром… Не совершит такой ошибки ни студент, который знакомится с греческим языком [12], ни геолог, океанолог или метеоролог, которые скажут, где расположен эпицентр землетрясения или грозы, отлично понимая, что их центры лежат на многие километры вглубь или ввысь от поверхности земли или океана.
Эпицентр – это проекция центра на поверхность. Слишком часто упускаем мы из виду то расстояние, которое отделяет центр от эпицентра: наша мысль привыкает к двумерному миру и лишь с большой неохотой отрывается от плоской картины. Иллюстрацией сказанному служит знаменитая морская быль:
– Сэр, буря усиливается, в корпусе открылась течь.
– Штурман, сообщите расстояние до земли.
– Две мили, сэр.
– В каком направлении?
– Вниз, сэр.
Господу Богу доступна вся Вселенная; что бы ни происходило в любой ее точке, открыто Его Промыслу. «Камо пойду от Духа Твоего? И от лица Твоего камо бежу? Аще взыду на небо, Ты тамо еси: аще сниду во ад, тамо еси. Аще воздыму крила мои рано и вселюся в последних моря, и ам обо рука Твоя наставит мя, и удержит мя десница Твоя». – Нельзя, однако, путать центр с эпицентром, Личное Присутствие с энергиями. Пусть в том или ином деле или намерении усматривается нечто благотворное: это вовсе не значит, что Бог всегда в центре событий. Нет нужды пускаться в обличение пантеизма и фатализма; достаточно заметить, что при таком подходе начисто теряет смысл знакомое нам на собственном горьком опыте понятие безбожия.
И даже если св. Иустин Философ (II в.) считал возможным именовать христианами тех, кто до Христа «жил согласно со Словом Божиим», то в сфере творчества такой подход раскрывает двери для совсем иных суждений – бесплодных, обманчивых, подчас граничащих с безумием. Советское киноискусство именуются «христианским», Аркадий Гайдар (видимо, из почтения к внуку) – «носителем христианских начал», а сочинения поэтов периода «Серебряного века [13]» – «Евангелием в стихах».
Дабы вскрыть их несостоятельность и проложить путь ко христоцентричному искусству, надо поближе приглядеться к природе художественного творчества.
Воскрешение смысла
Заметим прежде всего, что в отличие от халтуры и кривлянья, творчество – это не «сочинительство», не «выдумка», не «конструкция» или «деконструкция», а поиск, обретение и передача чего-то существующего и живого:
«…Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки, –
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь»
(А. Ахматова [14]).
Думаю, ни кинематографист, ни зритель не нуждается в обосновании этого тезиса: кинематограф, как, никакой другой вид искусства, по самому своему существу порождается реальностью, и ею же поверяется.
Далее. Творчество – это всегда путь от человека к человеку: начав свой путь в душе у сценариста, режиссера, оператора, фильм оканчивается в душе у зрителя. Художественное творчество – это общее дело, а зритель (читатель, слушатель) – не «арбитр» или «потребитель», а непосредственный его участник. И мало того. Творчество не сводится к диалогу, к передаче информации: это путь смерти и воскресения. Вот что говорит о нем преп. Нектарий Оптинский [15] (+1928):
«Художник – это человек, способный воспринимать невидимые и неслышимые другим звуки и светы. Он берет их и кладет на холст, бумагу. Получаются краски, ноты, слова. Звуки и светы как бы убиваются… Книга, картина – это гробница света и звука. Приходит читатель или зритель, и происходит воскрешение смысла. Тогда круг искусства завeршается… Напрасно художник мнит себя творцом своих произведений: один есть Творец, а люди только и делают, что убивают слова и образы Творца, а затем полученной от Него силой духа оживляют их».
Воскрешенный смысл – это реальность, материальная и духовная, переживаемая зрителем. Переживание это измеряется многими параметрами, которые по отдельности и в совокупности позволяют нам судить о художественном произведении. Оно может быть броским и сдержанным, резким и размытым, увлекательным или спокойным и т.д. – но перед нами другая задача: мы хотим встретить в нем Живого Бога.
Воскресает ли Он при воскрешении смысла в душе у зрителя? – Мы по косточкам разбираем фильм или книгу, иной раз даже задаем нелепый вопрос: «Что хотел сказать автор?» (Что хотел, то и сказал, а чего не сказал, того и не хотел!) – но забываем выяснить: что увидел, почувствовал, пережил зритель, читатель? Принял ли кого-то в дом свой? Того ли, Кто пришел в имя Отца Небесного? Или иного, пришедшего во имя своё?…
Иисус Христос вчера и днесь тот же, и во веки. Но нет двух одинаковых зрителей, и мы обязаны помнить об этом. Как апостолы, посланники Христа, иудеям были яко иудеи, а беззаконным яко беззаконные, так же и мы, чтобы в центре нашего искусства был Богочеловек, обязаны видеть перед собой конкретного человека, личность.
Когда же мы об этом забываем, когда лицо нашего собеседника и соработника закрыто от нас устаревшими стереотипами, эстетскими фокусами и шаткими абстрактными категориями, тогда прерывается круг творчества, искусство становится пустым и говорит во имя своё – о чем с завидным упорством и энергией заботится наш вечный противник.
Итак, христоцентричное искусство отличается тем, что в его восприятии зритель переживает Воскресение Христа – и совоскресает с Ним.
Богочеловеческая вертикаль
Теперь осталось только найти дистанцию между эпицентром и центром, между личностью человека и Лицом Воскресшего Бога. Дистанция эта, как мы поняли, зависит от зрителя не в меньшей мере, чем от самого художественного произведения. Как заметил проф. А.П. Козырев, искусство – это «особый род катехизации посредством культуры, раскрытие духовного характера самого человеческого творчества». Но ведь и в творчестве, как и везде, духов необходимо испытывать, «от Бога ли они, потому что много лжепророков появилось в мире».
Измерительная шкала для определения такой дистанции проложена вдоль вертикали, соединяющей собою человека и Бога, вдоль вертикали, имя которой – Богочеловек Иисус Христос. По ней, по этой вертикали, выстраиваем мы наши нравственные и эстетические нормы, христианскую нравственность и эстетику. Словно каркасом служат они для живой ткани художественного произведения: ни та, ни другая не могут существовать как без Небесного центра, Христа, так и без земного эпицентра. Нравственность и эстетика, доброе и прекрасное, – это метаязык, «сигнальная система», предназначенная для общения человека с Богом, вехи на крутом пути к Небу: «Аз есмь Путь, Истина и Жизнь»
Но, как и многое другое в нашей жизни, предназначение это может быть извращено, и путь искажен злой волей. Ведь в отличие от геометрии, человеку дано много вертикалей, каждая из которых указывает свой путь.
«…К совершенству путей есть много,
их безмерно число!»
– возглашает дьявол устами Валерия Брюсова, того самого, кто числится у нас кандидатом в новые евангелисты. Да, Брюсов писал превосходные стихи – сильные, яркие, красивые, – как и многие его союзники и соперники. Да, если очень приглядеться, из эпицентра его поэзии можно углядеть в непроглядной дали божественный центр; но куда ближе и явственней центр в противоположном направлении, так что уместно будет определить его творчество как сатаноцентрическое.
Трезвому и честному взгляду современника был ясно виден этот центр. «…Он свято исполнил заветы, данные самому себе в годы юношества, – писал о Брюсове В. Ходасевич, – ‘Не люби, не сочувствуй, сам лишь себя обожай беспредельно’, ‘Поклоняйся искусству, только ему, безраздельно, бесцельно’. Это бесцельное искусство было его идолом, в жертву которому он принес нескольких живых людей и, надо это признать, самого себя». Недаром в 1918 году Брюсов объявил себя коммунистом.
«Красота спасет мир [16]», лже-цитата, навешенная на Достоевского (а в действительности бессвязный возглас его нервного персонажа Ипполита Терентьева), не раз сбивала ориентиры «катехизации посредством культуры». Мир спасает не красота; мир спасает Христос, Бог распятый и воскресший, причем при нашем активном участии, при нашем неизменном усилии подняться по Его вертикали.
Отсюда теснейшая связь эстетики с нравственностью. «Нет, широк человек, слишком даже широк, я бы сузил. Черт знает что такое даже, вот что! Что уму представляется позором, то сердцу сплошь красотой. В Содоме ли красота? Верь, что в Содоме-то она и сидит для огромного большинства людей…» – хрестоматийное пророчество Мити Карамазова следовало бы оттиснуть на обложках миллионных тиражей «Лолиты» писателя Набокова. Однако Содом [17] – не корень зла, а всего лишь его отравленный цветок. «Мне нравится эта игра, и вот я уже сам в нее поверил», – так формулирует Набоков принцип своего творчества. От эгоцентризма до содомоцентризма рукою подать.
Я вспомнил мельком этого эстетского монстра, «антихриста русской литературы», когда смотрел фильм «Форпост» [18]. Страшная боль, страшное горе, страшные кадры: такая «игра» никому не понравилась бы, но это не игра… И вот приходит Христос, становится посреде, – Мир вам, – Он близко, я вижу Его раны, вижу Его живым, – и учусь радоваться вместе с Его учениками, вместе со всеми теми, ради кого Он умер и воистину воскрес.
Так трудятся вместе творец и зритель, сближая Центр с эпицентром. Максимальная близость достигается в Таинствах Церкви, где в принципе уже нет «зрителей», где исполняется молитва: «Нас же всех, от единого Хлеба и Чаши причащающихся, соедини друг ко другу во Единого Духа Святого Причастие». Но чтобы нам прийти к этому единству, удержаться в нем и в полной мере получить его дары, дано нам через боговдохновенное искусство снова и снова услышать Его голос и принять Его, радуясь, в дом своего сердца, разума, совести.
Иеромонах Макарий (Маркиш),
руководитель службы коммуникации Иваново-Вознесенской епархии
Что такое православное кино?
Татьяна Москвина-Ященко
В двадцатом веке, в котором мы прожили большую часть жизни, в России насмерть столкнулись два типа миропонимания – религиозное и атеистическое. За первым стояла многовековая патриархальность царской империи и тысячелетие Крещения Руси [20]. За вторым – богоборчество нескольких десятилетий советской власти, плавно перетекшей постсоветское пространство – ситуацию идеологической анархии новой России.
Настало время, так называемого, «плюрализма», то есть сосуществования, с разрешения государства, взаимоисключающих идеологий: коммунистической, гуманистической, национал-патриотической, христианской… Кино отражает эти сложные процессы. Мы рады и малым проявлениям православной религиозности на экране. Может быть, потому фильм Павла Лунгина «Остров» [21] прозвучал в обществе столь остро, что в нем ожила дорогая для сердца верующего человека идея покаяния?
Примеры религиозного кино единичны и неоднозначны в силу множественности интерпретаций художественного произведения. Православными по духу можно назвать анимационные экранизации Александра Петрова – «Сон смешного человека» по одноименному рассказу Федора Достоевского, «Первую любовь» по рассказам Ивана Шмелева [22], некоторые экранизации русской классики, случившиеся в разное время.
Фильмы религиозного направления, возникшие на рубеже двух последних веков, скорее обозначают вопросы, чем воплощают ответы. Одна из черт религиозного кино – умение автора передать веру во Христа и самого Христа (пусть отраженно) как реальность, а не миф. В некоторых фильмах реалии Православия составляют основу сюжета, придают остроту конфликта или являются фоном, порой конъюнктурным. Например, в картине «Поп [23]» Владимира Хотиненко важен факт священства главного героя. Сан иерея приподнимает все коллизии, связанные с характером отца Александра, осуществлявшего пастырство на оккупированной немцами территории, на внебытовой, внеполитический, даже внеисторический уровень.
В «Чуде» Александра Прошкина [24] основой конфликта становится отношение общества к засвидетельствованному в 50-е годы реальному факту, известному как «Зоино стояние». Как относиться к этому чуду, люди не знали ни тогда, ни сейчас. Чудо не убеждает. Скорее – страшит. Потому понадобился мелодраматический сюжет с журналистом, перипетии в семье священника, почти аттракционное посещение окаменевшей девушки с иконой в руках партийными и государственными деятелями. Но тема заявлена.
В последние два десятилетия авторы только начинают осваивать новую территорию, так называемого, православного кино. Это фильмы разных видов кинематографа и жанров, снятые верующими людьми или людьми, взыскующими веры. Значит, Христа. Большей частью – это кино неигровое, просветительское, об истории Православия в России и мире, о новомучениках, восстановленных святынях, церковных праздниках. Встречаются удивительные по силе свидетельства живой веры, восходящие к высокой художественности, такие, как, например, фильм Валерия Залатухи и Галины Леонтьевой «Ребро. Портрет жены художника на фоне эпохи», призер кинофестиаля «Встреча», где главные герои – наши современники – рассказывают о своем пути к Богу вплоть до самой смерти. Этот фильм христоцентричен, потому что именно Христос стал в нем основополагающим, смысло- и целеобразующим принципом. Фильм красив по композиции, построению кадра, по тому, как увиден человек на экране. Как человек вписан в жизнь, природу, в церковную ограду, вплоть до свежевырытой могилки у стен старой церкви. Недаром батюшка, ставший иеромонахом, в прошлом художник-декоратор, потом пейзажист и портретист, и, наконец, иконописец. Можно сказать, что весь фильм иконичен, так как отражает красоту тварного мира, тронутого упадком, но все равно невообразимо прекрасного.
Однако даже православного мировоззрения мало для того, чтобы создать подлинно религиозное произведение искусства. Это как в притче: учить – всё равно, что камни с колокольни кидать. Следовать учению – таскать камни на колокольню. Творческий процесс – всегда диалог автора, Творца и собеседника. Тогда двое или трое собраны во Имя Божие. Коллективная природа экранного образа и просмотра фильма в зрительном зале предполагают соборность, духовное единение во Христе. Но это в идеале. В реальности – увидеть бы свои грехи, распознать, благодаря искусству, собственные страсти. Такое возможно в исповедальном кино, каким был и остается кинематограф Андрея Тарковского, Василия Шукшина [25], Глеба Панфилова и многих других режиссеров советской поры. Эстетическая эмоция в них похожа на религиозную. Через эстетическое в искусстве может идти Богопознание, хотя сфера искусства как область душевности может подменять собой духовное переживание.
Искусство кино лишь один из путей вхождения христианина в жизнь, в культуру. Но этот путь один из самых сложных, двусмысленных, соприкасающийся с миром демоническим, как об этом пишет священник Александр Ельчанинов [26]. Потому-то сегодня в ситуации пост-постмодерна, с его установкой на игровое начало, снимается много фильмов про разного рода вампиров, инопланетян-пришельцев, монстров, маньяков, чье зверство не лежит в природе человеческой. Человек без Бога становится бесоподобным. Художник, поставивший в центр Христа, всегда будет чувствовать особую ответственность за созданный на экране образ мира и человека с его Богоподобием.
В современной культурной ситуации, как никогда ранее, важна авторская позиция. Отношение постановщика к изображаемому, что можно усмотреть в стиле и композиции фильма.
России всегда была страной великих смыслов. Раньше, даже ложная идея и варварская идеология, могли породить героев-мучеников – Павку Корчагина или Павлика Морозова. За рыночную экономику никто жизни отдавать не станет, будут только отнимать. Именно об этом говорят жестокие по сути и отточенные по форме картины Алексея Балабанова. Но в сезоне 2010 года есть фильм Юрия Шиллера «Воробей», «очень старомодное кино», как сказал один из критиков.
Слава Богу, что есть такой прецедент. Система ценностей в «Воробье» заявлена отчетливо. Конфликты обозначены точно и относятся к внутренним противоречиям героев, которым следует сделать выбор. Самым решительным в принятии выбора оказывается мальчишка, воспитанный в простой деревенской семье в уважении к старшим и любви к родному краю. Именно он становится на защиту табуна лошадей, приговоренных к скотобойне за долги нерадивым хозяином – председателем артели. Чужаком, из военных, не чувствующим живое. Фильм восходит к традициям русской классической культуры. Эстетика и поэтика фильма, как бы внутри живущие, напоминают о том, что живое каждый человек обязан хранить внутри себя, иначе он теряет человеческий облик.
Целостность восприятия мира – это сущностная координата мира, без которой человек и общество саморазрушаются. В фильме нет прямого обращения к Образу Христа. Но главное, в герое-ребенке есть потребность найти Истину, отстоять справедливость, сохранить живое. А живое, жизнь – это высочайший дар Божий. Православное кино призвано быть жизнеутверждающим, нести идею жертвенности и любви.
Татьяна Москвина-Ященко,
киновед, преподаватель ВГИКа,
пресс-секретарь Союза кинематографистов России
Взгляд со стороны
… нельзя отнять совершенно от общества увеселений их,
но надобно так распорядиться с ними, чтобы у человека возрождалось само собою
желание после увеселения идти к Богу
Н.В. Гоголь
[27]
Елена Скороходова
Очень сложная задача: поучаствовать в разработке «научной базы» и понятийного аппарата православного кинематографа. Это ещё и дело крайне ответственное. Сейчас мы все вместе что-то разработаем и определим, создадим некий «Символ православного кино», и начнут потом православные кинематографисты подгонять своё творчество под обозначенные каноны. И как бы нам в такой связи чего-то не утерять, важного и неуловимого… Творчество [28] – процесс таинственный.
По этому поводу вспомнился мне анекдот-притча, про профессора консерватории, который объяснял студентам законы построения симфонии. И когда один из студентов возразил ему, ибо известная симфония Бетховена противоречила этим законам, профессор ответил: «Исключения возможны, если они гениальны». Подведение любого вида искусства под научную базу может закончиться таким вот выводом.
К тому же, по сути, я не искусствовед, а художник. Позиции искусствоведа и художника в чём-то полярны. Мы находимся по разную сторону творческого процесса. Излишнее понимание часто вредно для художника. Как в истории про сороконожку, которую спросили, как она ходит, не путаясь в таком количестве ног: она об этом задумалась и сразу упала. Белинский ведь тоже пытался, но так и не смог стать писателем. А понимания того, как надо это делать, у него было предостаточно…
Актёр, всё понимающий про свою роль, например, теряет творческое самочувствие. Это я знаю по себе. Поэтому стараюсь много не говорить о своих ролях. Это что-то нарушает во мне, что-то уходит изнутри, выходит как пар. Остаётся пустая раздутая форма. Роль надо хранить и взращивать в себе, как дитя, её надо ощущать и беречь. Творчество связано с тайной. Как подвести его под научную базу?
Таким образом, пока мне удалось сформулировать только свои опасения в связи с поставленной передо мной задачей. А теперь я всё же, набравшись смелости, попытаюсь порассуждать на заданную тему. Может и выйдет из этого польза. Но, в любом случае, моя точка зрения – это взгляд со стороны.
Когда я смотрю кино как зритель, то нутром чую, «вражеское» оно или православное. У него всегда есть направленность. Куда оно разворачивает зрителя, на что настраивает и к чему подталкивает? К греху оно направляет или к покаянию? Искусство воздействует! Вот это воздействие и является для меня основным критерием для его определения.
Какими средствами происходит такое воздействие? Самыми разнообразными. Осмелюсь предположить, что любой сюжет можно рассказать через призму Православия. ЛЮБОЙ! Сюжет берётся из жизни. Мне кажется, что этих сюжетов миллионы, и не следует ставить узкие рамки ограничений в их выборе.
Мне близок в искусстве метод притчи [29]. «Он сказал: вам дано знать тайны Царствия Божия, а прочим в притчах, так что они, видя, не видят и, слыша, не разумеют» (от Луки, гл.8). По-моему данная евангельская цитата – настоящее руководство к действию.
Евангельская притча призвана сделать более «осязаемыми» истины, идеи христианства. Вот таким и должно быть православное кино. Не проповедь морали, а живой пример, жанровая сценка, где люди, действующие в согласии с христианской этикой, побеждают, а противники Христа терпят фиаско.
Хотя и в такую «сказочную» структуру построения кинематографической притчи я внесла бы поправки. Ибо главная наша задача – приведение ко Христу не персонажей, а зрителя, преображение зрительской аудитории. Даже если все положительные герои кинематографической истории потерпят фиаско, но зритель окажется преображённым, – значит, задача выполнена.
Иконография – это предельно строго установленная система изображения каких-либо персонажей или сюжетных сцен. Мне кажется, если применять такие же строгие каноны в кино, мы окажемся в очень остром дефиците изобразительных средств. Я не знаю, с точки зрения профессиональных богословов, являются ли произведениями православного искусства картины Нестерова «Видение отроку Варфоломею», Крамского «Христос в пустыне»… Но эти картины не иконичны. А Рембрандт «Возвращение блудного сына»? Готова согласиться с тем, что облик «Сикстинской мадонны» излишне чувственен для Богородицы. Но я бы не отбрасывала сию эстетику, как категорически вражескую. Нужно быть крайне осторожными в отрицаниях. Кино должно говорить на понятном зрителю языке.
Если резко сейчас отсекать и рубить сплеча, мы потеряем аудиторию. Мы будем смотреть наши фильмы кучкой богословски продвинутых деятелей. А православный кинематограф должен стать народным.
Вообще иконичность может оказаться не кинематографичной. Кино – это движение. Икона же статична. И если актёры в кадре станут статичными, то внимание зрителя будет утеряно.
Мне кажется, было бы полезно устроить дискуссию на тему: чего не хватает тому или иному киношедевру для того, чтобы стать православным? Как можно решить этот вопрос? Что добавить и что убрать? Например, чего не хватает шедевру «Летят журавли», чтобы стать православным кинофильмом? Эта картина, при всех её достоинствах, не ведёт нас к Христу. А нравственность без Христа не имеет фундаментальных обоснований, поэтому легко разрушается, как дом, построенный на песке. Но, мне кажется, что шедевр «Летят журавли» легко трансформируется в православное кино. Потому что там присутствует православный этический компонент.
Многое определяет постановка камеры. Некоторые фильмы можно было бы местами переснять другими ракурсами, добавить некоторые сцены и кино стало бы православным… Часто православие, как идеология, присутствует за кадром кинокартины. Его просто надо аккуратно ввести в кадр. А может и в кадр вводить ничего не надо? Ведь притча это не прямая проповедь, а иносказание.
Но всё равно, прочертить чёткую грань между православным и не православным кино достаточно сложно.
Я могу определить, чего однозначно не может быть в православном кинематографе, как и вообще в православном искусстве с точки зрения православной эстетики:
1. В православном кино не должно быть изображений интимной жизни, обнажений тела, ненормативной лексики и, так называемого, юмора «ниже пояса».
Хотя, я считаю, что этих составляющих, в принципе, не должно быть в любом кино. Но, вспоминая картину Иванова «Явление Христа народу», задумываюсь: допустима ли в кинематографе имеющая место в картине Иванова обнажённость двух второстепенных персонажей?
Если же попытаться определить структуру сюжета православного кино, то могу предположить, что с точки зрения православной этики:
2. Логика развития сюжета в православном кино должна учитывать тот факт, что действие происходит в мире, в котором Бог присутствует и влияет на происходящее. Персонажи, действующие вопреки Божьим заповедям, не должны торжествовать. Или их торжество должно быть временным…
Однако главное, что:
3. Воздействие кинофильма на зрителя должно быть христоцентричным (т. е. зритель, под воздействием просмотра данного кинофильма, должен обращаться в сторону Христа)
Попытаюсь раскрыть использованные термины:
Христианская этика – нравственное учение Христа, которое определяет морально-нравственные ориентиры человеческого поведения, выраженные в Новом Завете.
Христоцентризм – устремление к Христу.
Христоцентризм (расширенно) – устремление человека духом, душой и телом к жизни во Христе, со Христом, в структуре нравственных законов христианства, в Церкви Христовой.
Христоцентризм в художественном произведении – совокупность художественных составляющих произведения, создающих эффект христианского воздействия на зрителя.
Если воздействие художественного произведения на зрителя (читателя) устремляет зрителя (читателя) ко Христу, мы можем говорить о наличии в произведении христоцентризма.
Христоцентризм – это основная цель и сверхзадача любого художественного православного произведения.
Христианская эстетика – допустимые эстетические приёмы показа Божьего мира и человека (его деятельности, внешности, лексики, взаимодействия с другими людьми) для раскрытия христианской этики и достижения произведением основной его цели – христоцентризма.
Весь мир наполнен христианством, потому что Христос – это Истина. Даже тот, кто отвергает Христа, всё равно сосуществует с Ним рядом. Атеист дышит воздухом, созданным Творцом, ходит по земле, по которой 2 тысячи лет назад ходил Христос, и голос совести также звучит в его душе… Мир христоцентричен по сути. И наша задача – раскрывать своим искусством эту христоцентричность.
Однако христоцентричность в кинематографе не должна быть «агрессивной», чтобы не отпугнуть зрителя. Она должна быть максимально растворена в сюжете, героях. Как Бог, которого мы не зрим воочию, но видим и познаём через красоту окружающего мира.
Кинокартина Хотиненко «Поп» по праву может быть названа образцом православного кино. Но в этой картине православие существует как бы впрямую, ибо главный герой – священник. А я уверена, что может быть православным и то кино, в котором персонажами являются обычные миряне. И поскольку две заповеди: «Возлюби Бога Твоего всем сердцем твоим, всей душой твоей, всем разумением твоим» и «Возлюби ближнего твоего как самого себя» – равноценны, то я считаю, что, если фильм учит зрителя любить ближнего, значит, и такое кино (при соблюдении всех остальных компонентов) вполне может получиться православным.
Любая наука базируется на понятиях, которые принимаются без определений. Например, в геометрии не существует определений точки, прямой, плоскости… Эти понятия нельзя описать. Но все понимают, что они означают, они очевидны, и наука ими оперирует.
Возможно, и мы не сможем дать чётких определений нашим понятиям. Но для любого православного христианина они также очевидны.
К тому же, какие бы правила ни были выработаны, главным в формировании православного кинематографа является внутренний камертон художника. И основным в создании православного искусства в любом случае является воцерковление авторов произведения. Невозможно создать истинно православное кино, опираясь лишь на выработанные нами определения. Воцерковлённый кинематографист, создавая кино, поставит правильные акценты, выберет верные ракурсы, не допустит цинизма, пошлости, нецензурщины и разврата и устремит зрителя к Христу. В итоге, получится настоящее православное кино.
Однако важно, чтобы это кино было живым и увлекательным. Скучное, серое, непрофессиональное кино не может называться православным, даже если оно будет отвечать всем выработанным правилам и канонам.
Елена Скороходова, г. Москва
Подготовил А. Сигутин
pravmir.ru