Однако существовало еще другое «Свободное государство», которому Адольф Гитлер и его национал-социалистическое «движение» должны были быть очень признательны. Это были Брауншвейгский Ландтаг (земельный парламент), куда НСДАП в 1924 году попала благодаря всего одному независимому социал-демократу, поддержавшему ее, а также Свободное государство Брауншвейг, которое в 1932 году назначило Гитлера правительственный советником, благодаря чему он смог получить немецкое гражданство и вместе с ним право двумя неделями позже стать соперником Пауля фон Гинденбурга на выборах рейхспрезидента.
Адольф Гитлер приветствует жителей Германии, 1937 г.
© AFP 2013 SNEP
Бывшее герцогство с населением всего в полмиллиона человек было своего рода анахроническим малым государством, являвшимся частью Веймарской республики, но тамошняя ситуация с абсолютной разрозненностью политических сил и культур практически в точности отражала оную во всей Германии.
В то время как в промышленном городе Брауншвейге с населением в 200 тысяч человек правили социал-демократы, в аграрных протестантских окрестностях города были особенно сильны правые силы. Еще на выборах в Ландтаг в сентябре 1930 года, проходивших одновременно с выборами в Рейхстаг, право-консервативная Немецкая народная партия получила 26% голосов и обогнала НСДАП, которая, впрочем, значительно прибавила по сравнению с предыдущими выборами и набрала 22% (и, таким образом, более 4% в среднем по стране). Социал-демократы оставались, однако, самой сильной партией с 41%. И вот произошло столкновение противоположностей. Наступило беспокойное время, причем не только для простого народа, но и для уважаемых людей.
Одним из них был Карл Гебенслебен, беспартийный советник по вопросам городского строительства, занимавший свой пост с 1915 года, а в последнюю пару лет еще и пост заместителя бургомистра Брауншвейга. История его самого и его семьи наглядно демонстрирует, что значил «национальный прорыв» 1933 года для немецкого общества.
«Да, ох уж эта наша политическая сумятица! С провалом переговоров Гитлера и Гинденбурга пришел конец надеждам миллионов немцев», - жаловалась Элизабет Гебенслебен-фон Альтен еще 1 декабря 1932 года в одном из писем дочери Ирмгард, жившей в голландском Утрехте. Эмоциональная и политически подкованная супруга городского советника наслаждалась общением с известными политиками, как, например, с бывшим (и будущим) президентом Рейхсбанка Хьялмаром Шлахтом. Его пояснение по поводу сложившейся ситуации, которое он дал во время одного из ужинов в узком кругу, вселило, однако, в нее надежду на лучшее: «Я убежден, что Гитлер еще добьется своей цели. Скоро положение станет настолько удручающим, что они сами его позовут и будут еще радоваться, когда он придет».
Спустя два месяца так и случилось, и дочь Ирмгард тут же получила от матери подробное письмо. «Послеобеденные новости я, к сожалению, пропустила, но как раз вернулся папа и принес свежую газету. Папа улыбался во все лицо. Я тоже радовалась так, что даже расплакалась! Наконец-то, наконец-то! Теперь этот простой человек, когда-то сидевший в окопах, добрался до кресла, в котором когда-то сидел Бисмарк – после всей этой ужасной лжи и клеветы о нем! 14 лет назад у него было всего семь последователей, теперь же их 12 миллионов! Это стало возможным благодаря его сумасшедшей энергии, его готовности к самопожертвованию и его силе, коей еще не знала мировая история! А уж какие битвы ждут его теперь! Позавчера днем я видела в городе беспорядки, учиненные коммунистами – это было ужасно! Оказывается, большевизм гораздо глубже сидит в народе, чем можно было бы подумать…»
Эта смесь из ее природной сентиментальности и влияния пропаганды даже спустя 80 лет вызывает удивление. Но эти ее слова свидетельствуют еще кое о чем: ожидания и надежды, которые немцы связывали с новым фюрером, были огромны. Соответствующим было и их доверие к нему.
Всего через пару дней после пришествия Гитлера к власти Элизабет Гебенслебен-фот Альтен представилась возможность поделиться своей радостью за политическое будущее Германии с другими людьми. 8 февраля 1933 года она рассказывала своей дочери о званом ужине в собственном доме, состоявшемся некоторое время назад («еще во времена Шляйхера, когда еще никто не предполагал, что Гитлер скоро станет рейхсканцлером»). Среди приглашенных были бургомистр с супругой, придерживавшиеся социал-демократических взглядов. «Мы сидели за большим круглым столом (…), но на тему политики предпочитали не говорить. Однако некоторые профессора высказывались довольно резко в адрес Гитлера. (…) Я до тех пор воздерживалась от того, чтобы выразить собственное мнение, но ждала подходящего момента для этого. Большинство присутствовавших были против нацистов. Один профессор сказал тогда: «Примечательно, что в обществе пока еще никто не признался в симпатии к национал-социализму». И тогда я сказала: «Я признаюсь». Ты бы видела их лица в этот момент! Супруга бургомистра переспросила только: «Как, Вы?! А господин городской советник сказал: «И Вы имеете смелость так спокойно и открыто об этом говорить?» Но мне кажется, что этот дух нацизма им несколько импонировал!»
Насколько много «нацистского духа» уже присутствовало в семье высокопоставленного чиновника, показывала не в последнюю очередь та гордость, с которой мать в том же самом довольно продолжительном письме цитировала «очень радостную весть», полученную после знаменитого факельного шествия 30 января 1933 года от сына Эберхарда, учившегося в Берлине: «В историческую ночь я с восьми вечера и до полуночи провел на ногах. Тот восторг, с которым шествие описывали газеты, не был преувеличением».
Дочь, жившую в Нидерландах, этот энтузиазм матери, похоже, несколько смущал. «Я, в общем-то, понимаю, что вы все восхищаетесь новым рейхсканцлером. Ужасно только, что люди, думающие по-другому, ненавидят его. Остается только надеяться, что ситуация будет оставаться спокойной». Очевидно, Ирмгард Брестер-Гебенслебен не ограничивалась только чтением немецких газет, которые ей время от времени присылали родные.
После пожара в Рейхстаге 27 февраля мать поспешила описать дочери новую ситуацию: «Теперь пошла борьба не на жизнь, а на смерть. Коммунисты должны исчезнуть, так же как и марксисты». К последним Элизабет Гебенслебен-фот Альтен причисляла таких людей, как Эрнст Бёме, бургомистр Брауншвейга, с которым она всего лишь три недели назад сидела за одним столом. «Выяснилось, что социал-демократы также ответственны за то, что о национал-социалистах в зарубежной прессе постоянно распространяется дезинформация», - писала она. Критические высказывания в адрес нацистов в доме Гебенслебенов не воспринимались всерьез. «Мы каждый вечер слушаем радио. Но иностранцы даже представить себе не могут, как немецкий народ любит и приветствует Гитлера. Мировая история, наверное, не знала до сих пор ничего подобного».
Через пять дней после выборов в Рейхстаг 5 марта 1933 года мать написала в Утрехт новое письмо. Там, по словам дочери, «огромную обеспокоенность» вызвала новость о том, что среди обвиняемых в поджоге Рейхстага оказался «даже один голландец» (коммунист Маринус ван дер Люббе). Но родителям пожар в Рейхстаге был уже больше не важен. «События развиваются стремительно, - писала мать. - Каждый день приносит новые вести». При этом она обращалась к впечатлениям и опыту очень занятого по службе отца: «Революция правых протекает в соответствии с правилами и очень дисциплинированно – в отличие от революции левых в ноябре 1918-го, о которой я до сих пор вспоминаю с содроганием. Решительные меры правительства кому-то могут показаться чрезмерно жесткими, но ведь сначала надо навести порядок и упразднить антинародные силы, а иначе восстановление будет невозможно».
Аналогичные мнения высказывались и в немецких газетах. Но это были скорее попытки самоуспокоения в ситуации, когда нормы гражданской добропорядочности еще не перестали действовать. И в этой ситуации требовалось объяснить себе и дочери смысл «драматической сцены», разыгравшейся при «поднятии нацистских флагов» над городской ратушей в Брауншвейге. Тот факт, что социал-демократический бургомистр встречал национал-социалистов, «засунув руки в карманы», представлялся матери немаловажной деталью, и она уже оправдывала то, что должно было случиться в будущем: «Я думаю, что в один прекрасный день он будет отправлен в отставку и последует за многими своими товарищами, которых уже уволили».
Всего через три дня циничный прогноз матери сбылся, причем временно исполняющим обязанности бургомистра был назначен ее муж. «Возможно, я слишком ехидно пожелала отставки Бёме», признавалась Элизабет Гебенслебен-фон Альтен в одном из последующих писем дочери. Эти небольшие угрызения совести указывают на то, что ей, несмотря на перипетии «национальной революции», оставалась свойственна человеческая добродетель. «Бёме ведь не стопроцентный социал-демократ, имеет высшее образование, да к тому же я думаю, он не настолько убежденный марксист, как его жена». Это, видимо, должно было объяснить, почему ее супруг в момент ареста Бёме помог ему надеть пальто, хотя тот был на 20 лет моложе его. К тому же, как писала позже местная газета, у него были «влажные глаза». «Но настоящих слез, конечно, не было», писала Элизабет Гебенслебен-фон Альтен.
Насколько велики были внутренние противоречия среди немцев, пусть даже испытывавших некий «национальный подъем», стало заметно в Брауншвейге начала 1930-х годов, где возобновились политические убийства и массовые уличные драки между коммунистами и национал-социалистами. Кроме того, там довольно скоро начались гонения на евреев. Еще за две недели до общенационального «бойкота евреев» в центре города кто-то (предположительно, члены штурмовых отрядов) забросал витрины многих магазинов камнями. «То, что пострадали только еврейские магазины, - писала Элизабет Гебенслебен-фон Альтен дочери, - заставляет предполагать, что это нападение было организовано людьми с улицы (но не военными), придерживающими национал-социалистических взглядов. В конце концов, нельзя исключать, что в ряды многомиллионного движения затесались и негодяи, против которых Гитлер, несомненно, будет бороться».
Ирмгард Брестер-Гебенслебен неоднократно возмущалась по поводу новостей об «отвратительном преследовании евреев». Но ее мать, вступившая между делом в ряды партии Немецкие христиане, поддерживавшей Гитлера, всегда находила, что ответить дочери: «Еврейский вопрос актуален во всем мире – так же, как и коммунистический вопрос. И если Гитлер хочет с ними разобраться – так же, как и с коммунистами, то когда он достигнет своей цели, Германии многие будут еще завидовать».
Способность не замечать убийства – слово «негодяи» было в то время одним из наиболее часто употребляемых эвфемизмов – стала вновь востребована весной и летом 1933 года. И Гебенслебены постоянно ее проявляли: например, после казни 11 человек у городских ворот – после того, как во время перестрелки между разными отрядами СС случайно был убит один человек, в чем были обвинены коммунисты.
После того, как Элизабет Гебенслебен-фон Альтен побывала в гостях у дочери, она в начале мая вернулась из «голландской весны» в «немецкую весну». «Все вокруг такое зеленое и свежее – эти прекрасные цветы и фруктовые деревья. К тому же наша страна так здорово украшена! (…) На улицах повсюду гирлянды из флагов – маленьких, больших и огромных! Радостные люди гуляют по улицам и приветствуют друг друга, выбрасывая вперед правую руку», - писала она. По ее словам, они с мужем «как раз вовремя вернулись домой, чтобы услышать по радио речь фюрера по случаю Национального дня труда. Такого великолепия не приходилось переживать, пожалуй, ни одному народу в мире. Люди, которым довелось увидеть первое мая во всей его красе в Германии, будут выше всех этих недоброжелательных и завистливых разговоров, которые ведутся за границей!» О нападении же на членов профсоюзов, произошедшем буквально на следующий день, жена городского советника не сочла нужным даже упомянуть.
После так называемой «мирной речи» Гитлера 17 мая 1933 года, окончательно добившей и без того сильно ослабленную фракцию СДПГ в Рейхстаге, протестантское население Германии было уже вовсе не остановить, а Элизабет Гебенслебен-фон Альтен буквально захлебывалась от восхищения фюрером. «Этому человеку просто неведом страх!» Когда ее пастор сравнил Гитлера с Мартином Лютером, убежденная национал-социалистка с радостью согласилась с ним. «Когда-то Лютер стоял перед Рейхстагом в Вормсе, а теперь Гитлер стоит перед всем миром и хочет сказать ему правду: У какого народа есть такой человек, который бы ему хотя бы чуть-чуть соответствовал? Кроме Италии и Муссолини? Поэтому вы можете себе представить, как мы гордимся нашим Гитлером и как он популярен в народе! Ни один кайзер, ни один другой политик не был так любим!»
После таких восторгов Ирмгард не удивилась, когда пару дней спустя получила письмо от отца со следующим содержанием: «На прошлой неделе в пятницу нас с мамой приняли в НСДАП – вместе со многими известными людьми (министрами, президентами, дворянами и бывшими руководителями Немецкой национальной народной партии. Нам пожали руки, и мы обязались оказывать фюреру всяческую поддержку. (…) Наше единство такое прочное, что в будущем 90% всех законодательных инициатив не придется обсуждать на заседаниях всего городского совета – достаточно будет решений отдельных комитетов. Таким образом, будут высвобождены силы и время для созидательной работы…»
Старый городской чиновник с удовольствием аргументировал свою позицию и был не настолько эмоционален, как его жена. А кроме того, он признавался дочери и зятю, что за несколько недель, прошедших после «перестройки (революции)», ему пришлось потратить немало нервов. Поэтому можно, наверное, поверить его утверждениям, что он ждет не дождется, когда на руководящем посту его, наконец, сменит постоянный бургомистр, равно как и его удивлению, смешанному с восхищением, по поводу его новой униформы: «Так что вашему папе пришлось быстренько приобрести коричневую рубашку, фуражку, ремень, галстук и нарукавную повязку с партийной символикой. Мама сказала, что новая униформа мне очень идет и сделала меня моложе на несколько десятков (?) лет!!! О, боже!!!»
Культура переписки, благодаря которой мы имеем возможность понаблюдать за политическим становлением отдельно взятой семьи брауншвейгского чиновника, уже почти вымерла. Но тогда, во времена «национального возвышения», подобных писем было великое множество. Эти стилевые особенности лучше официальных документов и прочих источников позволяют понять, что чувствовали немцы в ситуации, сложившейся в начале 1930-х годов.
Как показывает пример семейства Гебенслебенов, социальная привлекательность национал-социализма не знала никаких общественных границ, и ее нельзя воспринимать как нечто статичное. Только так можно объяснить, почему режим политического террора первых месяцев, от которого страдали, в первую очередь, левые и евреи, вскоре повлек за собой проявления национального единения. И только так можно понять, почему политическое запугивание многих «обычных немцев» вскоре превратилось во всепоглощающую любовь к фюреру, просуществовавшую почти до самого конца Второй мировой войны.
Норберт Фрай (Norbert Frei)
ИноСМИ