Нам остается жить своим умом, своим хозяйством и своей культурой.
Учителей и благодетелей более не существует. Осознание, что теперь все зависит только от нас, дает мужество.
Как Россия будет жить без Запада — или во всяком случае при резко сократившихся сношениях с Западом, — вопрос довольно актуальный. Западные вожди и витии впали в состояние, когда стеснение окончательно отброшено и нет таких слов и действий, которые демократический и гуманитарный Запад считал бы недозволенными в отношении России. Русских решено окончательно прижать к стенке, и былые экивоки более неуместны. Просвещенный европеец разрешил себе все. Примерно как в 1612 или 1812 году.
Вопрос, что русские должны разрешить себе в ответ и, вообще, как дальше жить, когда западнее Бреста сегодня находится нечто, которое за чертополохом. Это нечто «нашим державным неприятелем» даже не назовешь.
Вообще-то не в первый раз. Русская классика ставила подобный вопрос неоднократно.
Пушкин, которому в лицее дали прозвище Француз за блестящее знание соответствующего языка и культуры (а выделиться в этом отношении среди светской молодежи начала XIX века было непросто), в 1831 году написал «Клеветникам России» как раз по поводу речей в парижской палате депутатов:
О чем шумите вы, народные витии?
Зачем анафемой грозите вы России?
Что возмутило вас? волнения Литвы?
Оставьте: это спор славян между собою,
Домашний, старый спор, уж взвешенный судьбою,
Вопрос, которого не разрешите вы...
Оставьте нас: вы не читали
Сии кровавые скрижали;
Вам непонятна, вам чужда
Сия семейная вражда;
Для вас безмолвны Кремль и Прага;
Бессмысленно прельщает вас
Борьбы отчаянной отвага —
И ненавидите вы нас...
И заканчивается — как в 2022 году:
Так высылайте ж к нам, витии,
Своих озлобленных сынов:
Есть место им в полях России,
Среди нечуждых им гробов.
Западным добровольцам-интернационалистам на заметку.
Весь XIX век — при всей, казалось бы, западоориентированности русской культуры, при всей всемирной отзывчивости — эта тема не прекращалась.
Хотя, конечно, бывали разные мнения. Гр. А.К. Толстой, убежденный монархист, в детстве бывший соучеником наследника, будущего императора Александра II, и язвивший тогдашнюю прогрессивную общественность так, как ничто не язвил:
Грязны, неучи, бесстыдны,
Самомнительны и едки,
Эти люди, очевидно,
Норовят в свои же предки, — писал, однако, в 1867 году враждебными устами Змея Тугарина, предвещающего идиллическому киевскому князю Владимиру грядущие на Русь бедствия:
И вот, наглотавшись татарщины всласть,
Вы Русью ее назовете!
И с честной поссоритесь вы стариной,
И, предкам великим на сором,
Не слушая голоса крови родной,
Вы скажете: «Станем к варягам спиной,
Лицом повернемся к обдорам!»
Аллегорический смысл былины в том, что варяги — это западный мир, тогда как Обдорская земля географически совпадает с нынешним Ханты-Мансийским АО. Понятно, что ни при князе Владимире, ни в XIX веке о значении обдорских углеводородов никто не догадывался и обдоры — это вообще символ Востока. Устами Тугарина князь пугал Россию евразийством.
Здесь, правда, надо понимать, что А.К. Толстой страстно любил Киевскую Русь и вообще красоту русской истории «до проклятых татар». Видение проблемы тут не историческое, а крайне мифопоэтическое. А так-то он писал:
Друзья, вы совершенно правы,
Сойтися трудно вам со мной,
Я чту отеческие нравы,
Я патриот, друзья, квасной! — что на смердяковщину никак не тянет. Скорее на ту же традицию почвенной культуры.
А в январе 1918 года завершил русскую классическую традицию Блок своими «Скифами». Обращаясь к западному миру, он писал:
Вы сотни лет глядели на Восток,
Копя и плавя наши перлы,
И вы, глумясь, считали только срок,
Когда наставить пушек жерла!
Вот — срок настал. Крылами бьет беда,
И каждый день обиды множит, —
и предупреждал:
Придите к нам! От ужасов войны
Придите в мирные объятья!
Пока не поздно — старый меч в ножны,
Товарищи! Мы станем — братья!
А если нет — нам нечего терять,
И нам доступно вероломство!
Века, века вас будет проклинать
Больное позднее потомство!
Опять, как есть, 2022-й.
И страстное проникновение в западную культуру:
Нам внятно все — и острый галльский смысл,
И сумрачный германский гений...
Мы помним все — парижских улиц ад,
И венецьянские прохлады,
Лимонных рощ далекий аромат,
И Кельна дымные громады... — что, однако, не мешает нынешнему отчуждению. Это к теории, что память о загранпоездках гарантирует от нынешнего отчуждения. «Опять весна, опять хочется в Париж» заставит-де принять сторону наших партнеров в их споре с Россией. Да не заставит.
И тем не менее горькое ахматовское «У нас украли мир» будет многими вспоминаться. В том числе опять же безусловными любителями своего российского отечества. Не будет даже приниматься во внимание, что Ахматова говорила о границе, наглухо законопаченной с этой стороны, а сегодняшнее «украли» — это о границе, законопаченной с их стороны. С этой или с той — факт остается фактом. Кража совершилась, и увидеть итальянское небо или набережные Сены можно либо ценой окончательной разлуки с родиной (бегство хоть тушкой, хоть чучелком), либо ценой идеологического причастия буйвола.
Во времена СССР требовалось проявить унизительную лояльность перед руководящей и направляющей, в нынешние времена — столь же унизительную лояльность перед другой руководящей и направляющей, которая сидит в Брюсселе и Вашингтоне, а простое — купил билет и повидал священные камни Европы — теперь недоступно, как и век назад. Того, что было до войны, более нет. Какой войны — 1914 или 2022 года, — неважно, поскольку результат один.
Радоваться тут нечему, но стоит задуматься вот над чем. Священные камни стояли в самые разные времена. Цветные фотографии Парижа, сделанные в 1942 году, чудо, как хороши. Тогда как творившееся там было совсем нехорошо.
И тут, как и всегда, дает нам руку в непогоду Пушкин. Причем посредством своей юношеской легкомысленной поэмы «Руслан и Людмила». Повествуя о сказочных чудесах в духе галантного Парни, юноша-поэт сообщает нам историю финна — сперва пастуха, потом воина, потом старца-волшебника. История, как положено в галантной поэме, любовная — о его страсти к жестокой красавице Наине.
...Я с трепетом открылся ей,
Сказал: люблю тебя, Наина.
Но робкой горести моей
Наина с гордостью внимала,
Лишь прелести свои любя,
И равнодушно отвечала:
«Пастух, я не люблю тебя!»
Затем он явился к предмету обожания уже в героическом ореоле, но результат был тот же:
К ногам красавицы надменной
Принес я меч окровавленный,
Кораллы, злато и жемчуг;
Пред нею, страстью упоенный,
Безмолвным роем окруженный
Ее завистливых подруг,
Стоял я пленником послушным;
Но дева скрылась от меня,
Примолвя с видом равнодушным:
«Герой, я не люблю тебя!»
Натурально, бесполезные попытки похищения Россией Европы. Бывает.
Но сейчас мы наблюдаем третью попытку, в ходе которой культурное божество сильно преобразилось:
И вдруг сидит передо мной
Старушка дряхлая, седая,
Глазами впалыми сверкая,
С горбом, с трясучей головой,
Печальной ветхости картина.
Ах, витязь, то была Наина!..
А равно и то была современная Европа, благосклонности которой русские так долго домогались. Священные камни отчасти остались, хотя и не все, но общество, живущее средь этих камней, стало другим.
Гей-парады, зеленый переход, Анналена Бербок и Грета Тунберг, умильный гуманизм, обернувшийся ненавистью к русским, приближающейся к ненависти к евреям в Германии 30-х годов, исчезнувшая свобода слова, нравы парткома и женсовета, требования преклоняться перед все новыми и новыми видами безумия, шедевры современного искусства etc., etc. Только и остается, что заплакать, закричать:
Возможно ль! ах, Наина, ты ли!
Наина, где твоя краса?
Скажи, ужели небеса
Тебя так страшно изменили?
Дорогой нам Европы больше нет, а подличать, чтобы снискать благосклонность теперешней Европы, было бы как минимум некультурно.
Остается жить своим умом, своим хозяйством и своей культурой. Потому что привлекательных западных образцов более не существует. Был Запад, да съездился.
Конечно, это будет нелегко. Строительство своего всегда сопряжено и с трудностями, и с ошибками. Но все это не фатально, а осознание, что теперь все зависит только от нас, а учителей и благодетелей больше нет (их, собственно, и прежде не было, но теперь это сделалось слишком очевидным), — это осознание дает мужество.
А будет мужество и разум — остальное приложится. Не впервой.