ЯРСТАРОСТИ: Как опальный герцог Бирон влетел ярославцам в копеечку

Адресатом прошения являлась императрица Елизавета Петровна, а «печальным местом», из которого автор письма мечтал выбраться, – Ярославль. Справедливости ради следует сказать, в сравнении с прежним местом ссылки Бирона город на Волге должен был показаться ему настоящим раем. Первоначально курляндского герцога отправили в сибирское село Пелым, за три тысячи вёрст от Санкт-Петербурга.

Летом 1741 года, по дороге в ссылку, Бирон впервые увидел Ярославль. Город остался за бортом барки, на которой поверженный властелин следовал вниз по Волге. В Пелыме его ждали «острог высокий с крепкими палисадами», сырость, дымная теснота, неотёсанная охрана. К счастью для герцога и членов его семейства, здесь они провели всего несколько месяцев.



Благой вестью для Бирона стал указ императрицы об освобождении из острога. Ссыльный надеялся вернуться в родную Курляндию, но под Владимиром его санный поезд был остановлен курьером. Новым местом жительства для герцога и его команды по высочайшему повелению стал Ярославль. Наш герой прибыл сюда в марте 1742 года, не подозревая, что этот город он покинет ещё очень не скоро.

Сегодня исполнилось 245 лет со дня смерти Эрнста Иоганна Бирона. Фаворит императрицы Анны Иоанновны, получивший в истории государства Российского крайне дурную репутацию, ушёл из жизни 28 декабря (17 декабря по старому стилю) 1772 года. Двадцать из восьмидесяти двух лет своей жизни он провёл в Ярославле.



Врачевание деньгами и вещами

Ярославский период в жизни Бирона начался для него тяжёлой болезнью. То ли долгая дорога чрезмерно утомила скитальца, то ли подкосил крах несбывшихся надежд. Внезапная кончина герцога могла повредить репутации новоиспечённой императрицы. На спасение болящего из Петербурга в Ярославль был срочно командирован врач.



Им стал главный директор Медицинской канцелярии, доверенное лицо Елизаветы Петровны, один из организаторов дворцового переворота, возведшего её на трон, граф Жан-Арман Лесток, или, как его попросту звали в России, Иван Иванович. Через шесть лет он и сам узнал, что такое ссылка, по велению государыни отправившись в Великий Устюг.

Опытный царедворец врачевал Бирона не только лекарствами. Для укрепления своего телесного и душевного здоровья герцог принял от Ивана Ивановича единовременный бонус в размере пяти тысяч рублей. Кроме того, ярославский воевода получил приказ выделять на содержание свиты Бирона по 15 рублей в день из таможенных доходов. Было велено ссыльных «довольствовать без оскудения, против того, как они прежде довольствованы были». Лечение доктора Лестока оказалось эффективным. Бирон пошёл на поправку.

Пелымский аскетизм остался позади. Герцогу вернули библиотеку, мебель, посуду. Из Петербурга в Ярославль были доставлены сундуки с его одеждой, ружья, любимые собаки и породистые лошади. Разрешение удаляться от города на расстояние до двадцати вёрст позволяло не только совершать длительные конные прогулки, но и охотиться.



Даже переписку Бирону разрешили. Через поставщика двора Даниила Фермана, купца из Митавы (ныне город Елгава в Латвии), которая была столицей Курляндского герцогства, ярославский изгнанник и его домочадцы заказывали модные ткани, образцы рукоделия, нитки.

Через два года его земляк, барон Клопман доставил двум братьям Бирона – Карлу и Густаву, отбывавшим ссылку вместе с ним – известие об их полном прощении. Реабилитированным в торжественной обстановке вернули шпаги, предложив на выбор – служить государыне или вернуться в Курляндию. Эрнст Иоганн Бирон надеялся, что вскоре настанет и его черёд выбирать. Увы, дальнейших милостей не последовало.



Дурной нрав поручика Дурново

Курляндский герцог и его семейство коротали свои дни в бывшем доме купца Мякушкина, купленном для них магистратом Ярославля. Бывшие «палаты для делания кож» на Волжской набережной были перестроены и отремонтированы, так что места хватило и людям, и собакам, и лошадям. Среди привычных вещей жизнь ссыльного вошла в размеренную колею, вот только по прошествии лет отношения с охраной испортились.

Двадцать пять солдат, стороживших Бирона, находились под началом поручика конной гвардии Николая Давыдова, которого позже сменил поручик Степан Дурново. Этот самый Дурново решительно не нравился герцогу. В одном из писем 1753 года титулованный ссыльный жалуется на поручика языком высокой драмы: «Чрез восемь лет принуждены мы были от сего человека столько сокрушений претерпевать, что мало дней таких проходило, в которые бы глаза наши от слёз осыхали. Во-первых, без всякой причины кричит на нас и выговаривает самыми жестокими и грубыми словами. Потом не можем слова против своих немногих служителей сказать – тотчас вступается он в то и защищает их».



Зная крутой нрав Бирона, можно предположить, что Дурново мешал герцогу поступать со своими слугами так, как ему заблагорассудится. Однако поручик злоупотребил властью и по другим позициям. «На посмеяние всему городу» он якобы выдал Биронову «арапку» (не первую ли в Ярославле?) замуж за пастора, находившегося в свите герцога.

Высокородный ссыльный утверждал, что Степан Дурново не разрешал его детям гулять во дворе. Мало того, поручик имел дерзость заставлять герцогского повара готовить также и для себя. Сам офицер отвергал все обвинения в свой адрес. После непродолжительного и формального следствия поручик Дурново был возвращён в армию с повышением в звании.



Суета вокруг болота

Новым начальником караула был назначен капитан-поручик Степан Булгаков. Приехав в Ярославль, он застал своих подчинённых полностью деморализованными. От провинциальной тоски солдаты энергично лечились водкой, вследствие чего приходили «в худое состояние». Город и в самом деле располагал к алкоголизму.



«При императрице Елизавете историческая декорация Ярославля, прежде чрезвычайно блестящая, обращается в жалкие лохмотья и совершенно бледнеет», – пишет в одном из своих очерков поэт и краевед Леонид Николаевич Трефолев. И далее даёт ряд живописных картин, доступно объясняющих, почему герцог Бирон так страстно мечтал покинуть древний град.

«Жили ярославцы, как уже замечено, вообще, грязновато, – констатирует Трефолев. – О гигиенических условиях никто не заботился. Близ Фроловского моста, например, красовалось обширное болото, называвшееся тоже Фроловским, где пьяные гуляки тонули – не в переносном, а в буквальном смысле этого слова; туда же нередко попадали мертвые тела – жертвы тайных преступлений…

По городу в летнее время бродил домашний скот; немощёные улицы и площади, покрытые травой, давали коровам и лошадям отличный подножный корм. Для преследования скота полицейское начальство установило специальную должность, и её занял капрал Василий Шишкин – грозный бич четвероногих врагов, особенно свиней и собак».

Картину дополняли «неправильно расположенные и, по большей части, узкие» улицы, «жалкие остатки укреплений, построенных при царе Алексее Михайловиче» и находившиеся внутри города заводы, которые «наполняли воздух миазмами». Самыми популярными общественными заведениями в Ярославле являлись кабаки. Их близкое соседство с храмами приводило к тому, что на службах то дрались, то пели охальные песни.



Пользуясь правом свободного передвижения по городу, Бирон впадал в уныние от того, что видел вокруг. «Чем нынешняя моя жизнь лучше самой смерти?» – скорбно вопрошал он в письмах из Ярославля.



От мёртвого купца вопли

В Ярославле Бирон свёл знакомство с полковником Ливеном, чья команда была прислана в город «для ловли воров и разбойников». Их объединила страсть к охоте, она же довела приятелей до судебного разбирательства. Весной 1746 года Сенат приступил к рассмотрению жалобы, поданной на курляндского герцога ярославским купцом Иваном Анисимовым.

Тот утверждал, что Бирон с полковником имеют «частую компанию и забавляются де псовою охотою, отъезжая от Ярославля по нескольки вёрст; а с большим де того Бирона сыном ездит в городе Ярославле в разные домы, и оной большой Бирона сын незнамо по какой злобе травил его, Анисимова, своими собаками».

К моменту рассмотрения жалобы её автор уже месяц, как пребывал в мире ином. Дело в том, что первоначально Анисимов искал заступничества в канцелярии ярославского воеводы Ивана Шубина. Об этом узнал Ливен, солдаты которого забрали жалобщика в тюрьму и посадили на цепь. В новогоднюю ночь полковник устроил тому показательную экзекуцию. Он лично выпорол купца батогами, а под утро отпустил. 



От перенесённых страданий Анисимов слёг и в феврале 1746 года умер. Однако незадолго до кончины купца в столицу ушло письмо за его подписью. Дело дошло до канцелярии императрицы, началось следствие. Ливен быстро сориентировался в ситуации. Все дела своего подразделения он передал костромскому воеводе, заявив, что неподсуден ярославским властям.

Герцогу пришлось оправдываться за себя и за сына. Сергей Михайлович Соловьёв в 22-м томе своей фундаментальной «Истории России с древнейших времён» приводит фрагмент письма Бирона от 18 марта 1746 года, адресованного императрице: «К здешнему воеводе указ прислан из высокого Кабинета, в котором изображено, якобы по моему приказу козацкого полка полковник Ливен одного здешнего мещанина арестовать и бить велел. Всемилостивейшая императрица!... Оного человека я не знаю, он же ни мне, ни моим домашним никакой беды не сделал: что же бы меня к тому побудило?»

Буйным нравом отличались в то время не только офицеры. Лакей Бирона в драке забил до смерти одного из его поваров, второй сбежал. Не надеясь на квалификацию ярославских «кухмистеров», герцог выписал новых из Санкт-Петербурга.



Бегство блудной дочери

1749 год принёс Бирону новые беспокойства. Из дома на Волжской набережной сбежала его дочь Гедвига Елизавета. Вот что пишет об этом русский историк и журналист второй половины XIX – начала XX века Сергей Николаевич Шубинский: «Оторванная от блестящей придворной среды, к которой неизменно стремились все её помыслы и желания, она страшно скучала и считала себя несчастнейшим существом на земле. Тоска и досада, терзавшие её сердце, увеличивались ещё более от постоянных преследований отца. Герцог был очень вспыльчив и раздражителен. Малейшая неприятность или неудача приводили его в сильный гнев, который он обыкновенно изливал на своих приближённых. В подобных случаях преимущественно перед всеми доставалось, разумеется, нелюбимой дочери».



Прошения дочери Бирона о помощи в адрес начальника Тайной канцелярии графа Шувалова и фаворита императрицы графа Разумовского остались без ответа. Тогда Гедвига Елизавета решилась бежать из отцовского дома. Её пособницей выступила жена ярославского воеводы Михаила Андреевича Бобрищева-Пушкина, давняя недоброжелательница курляндского герцога. Она же продумала план действий.

Ранним утром 2 июня 1749 года, когда все в доме Бирона ещё спали, из окна первого этажа осторожно выбралась Гедвига Елизавета. На улице её ждал экипаж. На следующий день в Троице-Сергиевой лавре беглянка была представлена графине Мавре Шуваловой, лучшей подруге императрице. Узрев у своих ног рыдающую девицу, Елизавета Петровна растрогалась и решила взять «бедную овечку» на своё попечение. Через три недели дочь Бирона торжественно приняла православие, став Екатериной Ивановной. Её крестной матерью была сама императрица.

Бирон начал с жалоб на своевольную дочь, но, узнав, что та получила возможность занять место при дворе, сменил тактику. Новообращённая получила от отца письмо, в котором тот убеждал её использовать своё новое, привилегированное положение для освобождения семьи: «Соберись с духом, любезная дочь, проси за нас и не оставь нас тогда, когда все прочие нас оставляют».

Увы, его надежды не сбылись. Положение Екатерины Ивановны при дворе было слишком ненадёжным для того, чтобы хлопотать об опальном отце. Она этого и не делала, очевидно, понимая, что бесполезно.



Несносный погорелец

Исход ярославской ссылки был омрачён для Бирона ещё одним потрясением. 11 мая 1760 года в городе случился крупный пожар. Подобные бедствия происходили здесь нередко. Скученность деревянных построек и легкомысленный нрав горожан этому очень способствовали. Даже телесные наказания не могли исправить положение. Так, в 1768 году огнём был уничтожен почти весь Ярославль. Бирон в это время уже давно покинул город.



Пожар 1760 года в одночасье лишил герцога крыши над головой и значительной части имущества. «Весь наш квартал был охвачен пламенем, и то немногое, что спасли, было перебито и украдено. К тому же моя дорогая мать находится при смерти в доме воеводы; последним мы не можем достаточно нахвалиться. Его жена едва вытащила из пламени герцогиню, лишившуюся чувства», – сообщал в письме канцлеру Воронцову сын Бирона, принц Петр. 

Отметим, что речь идёт о супруге очередного ярославского воеводы – Ивана Алексеевича Шубина.

«Спаление» его палат наделало много хлопот и неприятностей ярославскому торговому люду, который, как сейчас увидим, должен был поплатиться своим карманом, чтобы исполнить прихоть бывшего временщика», – пишет об этой истории Леонид Трефолев.

Подчиняясь высочайшей воле о предоставлении Бирону «достойной квартиры», магистрат Ярославля поселил герцога в доме купца Егора Викулина. Хозяин здания, даже находясь под следствием, не хотел добровольно отдавать опечатанную недвижимость, поэтому вопрос решили силой.

Предоставленное жильё категорически не понравилось Бирону. Он настойчиво требовал от отцов города, чтобы на месте недавнего пожара ему построили новый дом. Расходы предстояли значительные, денег в городской казне не хватало, но Сенат приказал исполнить волю капризного курляндца. Прибывший в Ярославль московский архитектор – поручик Андрей Лопатин – составил смету проекта и потребовал прислать на стройку квалифицированную рабсилу: кузнецов, столяров и прочих.

В строительство, начатое герцогом на свои средства, пришлось вкладываться ярославскому купечеству. Размер финансового возмещения составил две тысячи рублей. Ещё одной неприятностью для горожан стал запрет на топку печей. Уступая массовому недовольству ярославцев, полиция разрешила делать это два раза в неделю – по понедельникам и субботам.

Герцогу Бирону так и не суждено было дождаться новых палат. 25 декабря 1761 года умерла императрица Елизавета. На престол взошёл её племянник, оставшийся в русской истории под именем Петра III. В первых числах марта 1762 года был объявлен указ императора об освобождении Эрнста Иоганна Бирона и разрешении явиться в Петербург. 



Для имущества взыскательного погорельца потребовалось 118 подвод. В день, когда обоз Бирона покинул Ярославль, многие горожане крестились, с облегчением бормоча себе под нос: «Слава тебе, Господи!»

Поделиться