Театр на оккупированных территориях

Гость — Борис Ковалёв, доктор исторических наук. Ведущий — Виталий Дымарский.


В. ДЫМАРСКИЙ: Это программа «Цена Победы». Представляю нашего сегодняшнего гостя, моего собеседника: Борис Ковалёв, доктор исторических наук. Борис Николаевич, приветствую вас! Мы продолжаем искать и рассказывать вам об интересных историях и эпизодах Второй мировой войны. Борис Николаевич Ковалёв не первый раз в нашем эфире. И всегда с чем-то интересным, совершенно неожиданным. Сегодня Борис Николаевич нам предложил тему театра.

Б. КОВАЛЁВ: Более того, я хочу вам рассказать, почему идея поговорить на эту тему у меня возникла именно сейчас.

В. ДЫМАРСКИЙ: Расскажите тогда, потому что вы каждый раз нам загадку загадываете, а потом наш эфир посвящён тому, чтобы эту загадку разгадать в конечном итоге. Давайте начинать разгадывать.

Б. КОВАЛЁВ: Несколько месяцев назад мы с вами говорили о генерале Гамане, немецком преступнике, военном коменданте Орла, Брянска. Бобруйска. Это была программа «Он шёл впереди парада побеждённых». И я тогда рассказывал, что в марте 1945 года вышла книга «Палачи Европы», где война ещё не закончилась, где под номером один главного палача Европы обозначается Адольф Гитлер, где приводятся биографии главных коллаборационистов того же самого Муссолини, Квислинга. И в том числе — небольшой очерк «Гаманы и Октаны», то есть генерал Гаман и Михаил Октан, один из известнейших русских коллаборационистов. И вот буквально несколько дней назад, перечитывая этот очерк, я обнаружил очень любопытную вещь, любопытный сюжет. Автор этого очерка о генерале Гамане — не очень известный наш советский публицист Сносырев. Я пытался найти его, но он особо себя не проявил, в отличие от Бориса Ефимова, который иллюстрировал его очерк. В этом очерке упомянута одна из форм нравственного разложения советских людей. И в качестве примера приводится следующий факт: в городе Орле вместо того чтобы ставить выдающиеся произведения русской классики, шла порнографическая пьеса «Тётка Чарлея». После чего я, прочитав сюжет, отметив себе в голове, включил телевизор, телеканал «Культура». И что я вижу: идёт фильм «Здравствуйте, я ваша тётя» с нашим уважаемым актёром Калягиным. И эти самые пазлы немножечко сошлись. И я решил, что очень интересно поговорить, каким образом осуществлялась пропаганда через театральное искусство, какие были виды театров, кто в них служил, каким образом. И на оккупированной территории та же самая коллаборационистская пресса. И советские агенты, которые анализировали положение на оккупированной территории, трактовали то, что мы называем, великое театральное искусство.

В. ДЫМАРСКИЙ: Не могу ничего пока сказать. Но очень хорошо помню рассказ о Гражданской войне, когда в Харькове (если я не ошибаюсь) гастролировал МХАТ, а Харьков, как известно, переходил из рук в руки: от красных к белым, от белых к красным. И накануне каждого спектакля они выходили и говорили: «Сегодня кто в зале, белые или красные?». И в зависимости от этого они корректировали. Хотя они играли чисто русскую классику, но надо было учитывать, кто сидит в зале сегодня: белые или красные. Насколько нужно было учитывать, кто сидит в зале во время Второй мировой войны? Если это пропаганда, то понятно, что она была ориентирована именно на зрительский зал.

Б. КОВАЛЁВ: Когда мы говорим о содержательной части этих самых театральных постановок, мы должны осознавать следующее. С одной стороны, это должна быть до какой-то степени пропаганда, до какой-то степени развлечение. И нельзя сбрасывать со счетов некий материальный фактор, потому что артисты своими выступлениями в том числе зарабатывали себе на жизнь. И когда мы пытаемся разобраться в том числе с аудиторией, то понятно, что для любого нормального немецкого пропагандиста, сотрудника ведомства Геббельса на этот вопрос следующий ответ: мы должны охватить всех. То есть для детей должен быть детский репертуар, для крестьян — репертуар с немножко сельскохозяйственным уклоном, в городах для интеллигенции — третий. И, естественно, для немецких солдат, которых также развлекали русские артисты, тоже должен быть специально подобранный репертуар. Естественно. это не драма и не русская классика.

В. ДЫМАРСКИЙ: А есть ли такая составляющая, как искусство? Насколько актёры и режиссёры (если это новый спектакль) остаются профессионалами? Или для них это, что называется, халтура: абсолютно плевать, как я сыграл, с учётом того, что я играю эту ерунду.

Б. КОВАЛЁВ: Уважаемый Виталий Наумович, думаю, вы отлично знаете, что существует понятие «профессиональная халтура» или «чёс». Это когда уважаемые столичные артисты совершают налёт на провинцию. И здесь мы должны понимать, что, например, в Гатчинском театре служило более 100 человек, когда при этом театре существовала и драматическая группа, и хор, и ансамбль народных инструментов, специализированные конферансье для русских и для немцев и проч., то по теории больших чисел мы можем предположить, что качество этих артистов было очень и очень разное. Гатчинский театр возглавлял Михаил Дудко, кавалер ордена «Знак Почёта», партнёр Галины Улановой. Безусловно, профессиональный артист, талантливый человек. Мы должны также понимать, кто играет. И здесь, кроме суперзвёзд, как Печковский, как уже упомянутый Дудко, можно говорить об определённом пласте русских провинциальных артистов, в том числе и с дореволюционным стажем. В частности, смоленский театр возглавляла старая русская актриса Либеровская. Плюс немалое количество любителей. Причём любителей, которые играли в любительских спектаклях ещё до начала войны. И какое-то количество случайных людей, которые считали, что в экстремальных условиях оккупации нахождение в этом театральном коллективе даёт им возможность выживания в экстремальных условиях войны. Ты, вроде, ничего плохого не делаешь, поёшь, танцуешь, но при этом получаешь какие-то деньги, получаешь паёк.

В. ДЫМАРСКИЙ: Из различных жанров театрального искусства всё было задействовано? Понятно, что драма.

Б. КОВАЛЁВ: В условиях войны в первую очередь люди хотят немножко отвлечься от реальной войны. Поэтому немало делалось постановок лёгкого, позитивного жанра пользовались популярностью в Орле, Смоленске. Ставились небольшие пьесы по Чехову. Далее иногда режиссёры пытались сделать то, что, с точки зрения невинного советского человека, вполне можно было отнести к игре на грани фола, то есть к элементам порнографии: та же самая «Заза» или «Тётка Черлея». Были попытки ставить пьесы Островского. Правда, они не пользовались большой популярностью. Почему их ставили? Часто артисты, которые оказались на оккупированной территории, предлагали ставить то, что они хорошо знали. Понятно, что какая-то ополитизированная пьеса Островского, его комедии из жизни московских купцов спокойно воспринимались и советской аудиторией, властью, и совершенно спокойно на это смотрели немцы, считая, что ничего антинемецкого в этих пьесах нет.

В. ДЫМАРСКИЙ: В чём заключался главный пропагандистский эффект? Ставят Островского, Чехова. Были ли специальные пьесы, написанные именно для пропагандистского эффекта или за счёт постановок, за счёт интерпретаций классики это делалось?

Б. КОВАЛЁВ: Здесь мы можем увидеть следующее: да, иногда в какие-то пьесы могли вставлять антисемитские пассажи, могли вставляться некие намёки на реалии сегодняшнего дня. Но это делалось в весьма умеренных объёмах, тогда как эти пропагандистские цели могли выполняться, когда для наших зрителей, слушателей, потому что был жанр «театр у микрофона», в частности орловские артисты регулярно разыгрывали театральные сценки, это можно увидеть во Пскове в студии псковского радиоузла, это был живой эфир. Но были и откровенно заказные произведения со стороны немецких пропагандистов. Наверное, самая яркая история для меня — попытка идеологического, пропагандистского воздействия на маленьких детей. Это когда, например, в Орле был создан кукольный театр. Явно это делал профессионал, увлечённый человек. И, когда мы читаем коллаборационистскую газету «Речь», то вначале всё выглядит очень хорошо, очень цивилизованно. То есть маленьким детям показываются русские народные сказки. Адаптированные русские народные сказки про Емелю, щуку, Ивана-царевича. Но буквально через несколько месяцев, как мы видим по изменению репертуара, появляются такие спектакли, как «Красные пряники» о том, как коммунист обманывает детей, или антисемитская сказка «Толстый жидёнок», где показаны играющие русские дети, обижающий их толстый еврейский мальчишка, приходит немецкий солдат, наказывает наглеца, все русские дети (мы говорим о кукольном театре) танцуют вокруг освободителя — немецкого солдата.

Для более взрослой аудитории предлагались другие пьесы. Пожалуй, наиболее известная пьеса — пьеса Сергея Широкова, он же Максимов, он же Пасхин… Кстати, если посмотреть «Лексикон» Казака, он относит Максимова к одному из самых известных писателей второй волны эмиграции. Он скончается в 1967 году в США, куда уедет. Но будучи в оккупированном Смоленске, он написал весьма жёсткую пьесу под названием «Волк». И этот «Волк» шёл в немеренном количестве театров по всей оккупированной территории. Мы видим это в Смоленске, Орле, в Локотском самоуправлении. Пьеса посвящена партизанскому движению, преступности партизанского движения. Пьеса была профессионально сделана, и немцы запланировали, что по этой пьесе хорошо бы снять фильм, причём использовав рижские площади. То есть собирались снимать его в Риге, но сам ход войны, наступление Красной армии, сорвал эти многозначительные планы.

В. ДЫМАРСКИЙ: Тем не менее это считалось творчеством, да?

Б. КОВАЛЁВ: Это считалось творчеством, причём пьеса была многоактёрная. Знаете, когда я читал содержание, это классический, горячо любимый советскими зрителями «Свадьба с приданым». Помните? Там, где есть любовь, в этой любви есть определённый конфликт. Правда, не между двумя честными колхозниками, а между заблудшим партизаном и дочкой старосты. Там есть весёлый Кудряш, герой второго плана, смысл которого заключается в том, что он играет на гармошке и исполняет всякие развесёлые частушки.

В. ДЫМАРСКИЙ: Дед Щукарь такой.

Б. КОВАЛЁВ: Или, вспоминая «Свадьбы с приданым», он Курочкин, про «новую рубаху и штаны, что в праздник шил, сам районный парикмахер комплименты говорил». Вот такие развесёлые частушки исполняет. Есть уважаемая, богобоязненная старушка, символ народной мудрости. То есть такое удивительное сосредоточение традиционных советских штампов, стереотипов, которые накладываются на совершенно иные реалии. Знаки «+" переделываются на «-" и наоборот. Но, согласитесь, что бы мы ни говорили, этот привычный жанр в тех условиях наиболее легко воспринимался потребителем. Это было интересно, привычно. Могли этот спектакль ставить и любители (как это было под контролем Бронислава Каминского), и вполне профессиональные артисты (как это было в Смоленске).

В. ДЫМАРСКИЙ: Если кинуть взор по городам оккупированной немецкой территории, где существовали театры: театр — довольно распространённое в СССР искусство, в том смысле, что в больших городах было несколько театров, в столичных городах обязательно был и музыкальный театр, театр оперы и балеты. Закрывались ли какие-то театры или они все продолжали работать? Или они драматические театры группировали в один театр? Что с музыкальным жанром: опера и балет?

Б. КОВАЛЁВ: Когда мы говорим про оперу и балет… Кстати, опера была в большей степени востребована для немецких солдат, поскольку понятно, что это вненациональное искусство, нормальных оперных голосов было не так много. Повторяю: основной костяк составляли новообращённые артисты, самодеятельные артисты и те, кто больше работал в более спокойном жанре. Мы можем говорить о каких-то ансамблях народных инструментов, о постановках, предназначенных для непритязательного провинциального слушателя, поскольку артисты уровня Печковского (великолепный голос, золотой голос Кировского театра), Дудко (человек, который умел великолепно танцевать, был очень хорошим балетмейстером), то, скорее всего, это всё-таки исключение из правил. Тот же самый Печковский больше предпочитал индивидуальные гастроли, за один концерт он получал 2,5 тыс. рубл. Тогда как рядовой артист получал 300 рубл. в месяц. Правда, для реалий оккупации самое главное не это, а самое главное, что рядовой артист получал паёк, куда входило 0,5 кг хлеба в день, какое-то количество муки и даже половина бутылки водки в месяц. Я специально к нашему эфиру ещё раз перечитал газету «Речь». На страницах «Речи» следующая информация: «Театр!», далее пометка — «Бывший клуб строителей».

В. ДЫМАРСКИЙ: Это площадка?

Б. КОВАЛЁВ: Да. Фарс в 3-х действиях. И что опять меня заинтриговало: «Тётка Чарлея» — британское произведение, а тут — перевод с немецкого Корша. Участвуют Ермакова, Назарова, Фёдорова, Шастова, Антоновский, Миронов, Неверов. Главную роль в этой постановке играл артист с хорошо известной нам фамилией Миронов. Конечно, не Андрей. Но делались художниками газеты «Речь» зарисовки. И кто представляет Калягина, можете посмотреть зарисовку: как выглядела тётка Чарлея в постановке в городе Орле, которая шла весной и летом 1942 года. Вот специально решил показать.

В. ДЫМАРСКИЙ: Артист Миронов в главной роли.

Б. КОВАЛЁВ: Да. И, как будет написано в книге «Палачи Европы», «пошлый фарс с переодеваниями».

В. ДЫМАРСКИЙ: Оценки в соответствии с требованием момента.

Б. КОВАЛЁВ: Да. Нужно понять (и мы с вами об этом уже упомянули), что некоторые пьесы, которые шли в начале 20-го века, которые в СССР были под запретом, некоторые режиссёры тоже с удовольствием возрождали. Хотя мы помним, что в 1930-е под такой запрет попал и Сергей Есенин. Но это тема другого разговора.

В. ДЫМАРСКИЙ: По Есенину вряд ли ставили.

Б. КОВАЛЁВ: После Есенина ничего не ставили.

В. ДЫМАРСКИЙ: Что там можно ставить? Только поэтический вечер.

Б. КОВАЛЁВ: Были поэтические вечера, но коллаборационисты и тот же самый Максимов или другой писатель, поэт Акульшин (тоже после войны окажется в Америке), настоящий член Союза советских писателей. Но они предпочитали читать свои стихи, свои произведения, устраивать литературные вечера, встречи имени себя любимого. Но это также могло делаться с привлечением театральных трупп, когда какие-то сюжеты из их пьес, рассказов разыгрывались перед публикой полупрофессиональными артистами.

В. ДЫМАРСКИЙ: Вы рассказали об этой пьесе, которая военный вариант «Свадьбы с приданым». А насколько те пьесы, которые писались, были антисоветские? Или они, скорее, были развлекательные, типа «Тётки Чарлеи»?

Б. КОВАЛЁВ: Все заказные пьесы, будь то «Волк», «СССР: Смерть Сталина спасёт Россию», «Синее небо» о свободе над Россией после прихода вождя Великой Германии Адольфа Гитлера — всё, что заказное, было максимально политизировано. И ещё одна любопытная деталь. Если на пьесы, на развлекательные мероприятия люди должны были платить деньги, в сельской местности зачастую с людей пытались максимально брать натурой, то есть это было платно, как только пропаганда начинала превалировать над отдыхом, над развлечением, то это становится не просто бесплатно, а даже бесплатно принудительно. Так, на небезызвестный фильм «Еврей Зюс» устраивались бесплатные просмотры и для учителей, и для школьников, и для рабочих, для крестьян. Максимальное накрытие этим достаточно профессионально сделанным антисемитским продуктом. Так и на пьесу «Волк», я не знаю, насколько это было на 100%, может быть какие-то спектакли проводились за деньги, но на страницах коллаборационистской газеты видно, что устраивались бесплатные культпоходы. Иными словами, говоря советским языком, профсоюз платит. А раз платит профсоюз, дружными рядами пошли на непонятно что непонятно куда.

В. ДЫМАРСКИЙ: Но здесь не профсоюз, а администрация.

Б. КОВАЛЁВ: Это я шучу. Совершенно верно, коллаборационистская администрация, военная администрация. Это всё рекомендовано. Иногда в некоторых постановках мы видим крайне любопытную вещь. В годы перестройки на одной комсомольской конференции я смог приобрести книгу Маргарет Митчелл «Унесённые ветром», но в наборе с трёхтомником Карла Маркса и Фридриха Энгельса. Вот у меня такой книжный набор. И на оккупированной территории могло быть так: 2−3 скетча, водевиля, пьески, песенки и тут же какой-то сюжетец, связанный с высмеиванием евреев, коммунистов, всех тех порядков, которые были на территории СССР, в том числе о чём мы с вами говорили: Михаил Зощенко. Вполне можно было его интерпретировать, без особых усилий в хорошем антисоветском духе.

В. ДЫМАРСКИЙ: Ну да. А спектакли по Зощенко ставили?

Б. КОВАЛЁВ: Не совсем спектакли.

В. ДЫМАРСКИЙ: Чтение произведений, скорее?

Б. КОВАЛЁВ: Если взять специфику его рассказов, скорее это были инсценировки его небольших рассказиков. Это очень просто: несколько героев. Самое главное — не антураж, поскольку это не боярские костюмы, роскошные царские палаты, а элементы убогой советской повседневной жизни, что имитировать в условиях оккупации в тех же Смоленске, Орле, Пскове было весьма просто.

В. ДЫМАРСКИЙ: Судя по вашему рассказу, это довольно распространённый вид искусства, который использовался на оккупированных территориях. Причём самые разные жанры: спектакли, поэтические вечера, концерты сольные, как у певцов, театр у микрофона. Я имею в виду, что у актёров была работа.

Б. КОВАЛЁВ: В Смоленске пришли к тому, что я больше нигде не видел: радиоспектакль-панихида. Это когда во время одного из проездов по сёлам Смоленщины одна из бригад оказалась в непосредственной близости от партизан и партизаны несколько ряды артистов проредили, то их похороны в Смоленске превратились в некое действо, религиозно-пропагандистское действо. Сами похороны транслировались по радиоузлу, информация шла. В начале рассказывалось о невинно убиенном служителе Мельпомены, невинно убиенном артисте, певце, танцоре. После чего кто-то из его коллег исполнял или его наиболее успешный номер, или его любимую песню. Естественно, это было что-то с элементами драмы или трагедии, то есть весёлых-развесёлых частушек-куплетов не было. Однако даже смерть артистов подавалась так: злодеи партизаны, мерзавцы, негодяи, они убивают самых добрых, мирных, невинных людей, которые всего-навсего приехали в наши деревни для развлечения мирных жителей.

В. ДЫМАРСКИЙ: Означает ли это, насколько были распространены эти бригады и поездки по сёлам, деревням и весям?

Б. КОВАЛЁВ: Они были распространены весьма широко. Все эти выезды очень активно пропагандировались. Например, в газете «За Родину» я видел несколько репортажей о подобных поездках по сельской местности. Всё это давалось или малыми группами или более серьёзными группами артистов. Более 100 человек. 120 человек Гатчинский театр. Понятно, что он мог одновременно выполнять несколько разных задач на совершенно разную аудиторию.

В. ДЫМАРСКИЙ: А была ли практика гастролей? Я имею в виду Гатчинский театр едет в другой город.

Б. КОВАЛЁВ: Совершенно верно, практика гастролей была. И тоже всячески это подчёркивалось. Но понятно, что если о том же самом Печковском говорилось, что у него назначены гастроли в Германии и Австрии, то он действительно туда выезжал. Правда по большей степени выступал перед нашими остарбайтерами. Причём это было в большей степени пропагандистское мероприятие. Сами по себе театры могли разъезжать по близлежащим городкам. Из той же самой Гатчины, например, во Псков.

В. ДЫМАРСКИЙ: Оставались ли эти «невинные жертвы» невинными после войны? Я имею в виду, были ли актёры, режиссёры, авторы… насколько их признали коллаборационистами? Как с ними обошлась советская власть?

Б. КОВАЛЁВ: Часть из них признали, безусловно, коллаборационистами. Либеровская была арестована смоленскими чекистами, получила 5 лет. Дудко и Печковский в конечном счёте оказались в лагерях. Лучше всех устроился Дудко, поскольку он был классическим придурком, о чём мы можем прочитать у Варлама Шаламова. Когда он поменял разве что свою аудиторию и развлекал лагерную администрацию или иногда своих товарищей по несчастью. Кстати, после смерти Сталина Дудко был выпущен и оказался не в Ленинграде, а служил в новосибирском и уфимском Театре оперы и балета. Я бы сказал, что немножечко его понизили в статусе. Печковский вернулся в родной Ленинград. По воспоминаниям современников, он регулярно ходил смотреть на Кировский театр, плакал. Но его потолок были различные ДК культуры в Ленинграде, где он выступал, радовал старых поклонников его таланта. По рассказам одного из его коллег (правда, я документов не видел), якобы на один из его юбилеев Кировский театр предоставил ему какое-то помещение второго плана, сцену, где он смог выступить.

В. ДЫМАРСКИЙ: Это вы говорите о штучных актёрах, мастерах сцены. А рядовые актёры? 100 человек Гатчинский театр. Что, все 100 человек коллаборационистами были объявлены?

Б. КОВАЛЁВ: Я не могу точно сказать об их дальнейшей судьбе, именно об этой массе. Я думаю, что кто-то смог избежать наказания, скрыв своё участие. Если оказался в ненужном месте в ненужное время, то понятно, что 58.10, антисоветская агитация и пропаганда, ему была обеспечена. Но при этом я подчёркиваю по прецеденту дела Либеровской, которая была режиссёром, то есть главным худруком Смоленского театра, в реалиях суровой сталинской эпохи она получила всего 5 лет. Вы мне скажете «целых 5 лет», но, как у Высоцкого: тогда немножечко срока были огромные, брели в этапы длинные.

В. ДЫМАРСКИЙ: Ну да. Трудно, конечно, классифицировать деятельность. И потом, наверное, ещё зависело от того, в каких спектаклях ты играл. Если в антисоветских, то да. Если в чеховских, то какую тебе антисоветчину тебе можно предъявить.

Б. КОВАЛЁВ: Я тут с вами соглашусь, поскольку те артисты, которые пытались ограничиться «кушать подано», 2 притопа, 3 прихлопа, или «Во поле берёзонька стояла», то, естественно, внимание к ним со стороны органов было минимальное, а иногда и нулевое. Зачастую этих людей привлекали в качестве свидетелей, чтобы они выводили на чистую воду своих активных коллег, которые более активно занимались тем, что принимали участие в различных антисоветских спектаклях, более чем активно выступали перед немецкими солдатами.

В. ДЫМАРСКИЙ: Мы знаем, что в Европе после революции осела довольно большая русская эмиграция, в том числе были актёры. Михаил Чехов, Ольга Чехова. Немцы не делали никаких попыток соединить их с вновь прибывшими актёрами на оккупированных территориях?

Б. КОВАЛЁВ: Я неоднократно видел в коллаборационистской прессе упоминания о гениальной немецкой актрисе Ольге Чеховой. Но то, что она приезжала на свою историческую родину, этого я, к сожалению, не встречал. Также регулярно из номера в номер газета «За Родину» публиковала воспоминания Шаляпина «Маска и душа». Были какие-то попытки соединить первую и пока ещё не вторую волну в Прибалтике, в частности в Риге, где эмигранты первой волны осели сразу же после революции. Но всё это было достаточно скромно и без ярких, броских проявлений, как это было непосредственно на оккупированной территории России.

В. ДЫМАРСКИЙ: А из звёзд, которые могли гастролировать в Европе на территориях, занятых немцами, можно назвать только Печковского?

Б. КОВАЛЁВ: Дудко тоже выезжал со своими артистами. Были упоминания и о других. Но мне местами кажется, что это, скорее, пропагандистский трюк. То есть когда были организованы все туристические поездки в Германию, о чём мы с вами говорили, о чём у меня вышла статья по итогам появления в архиве одного из фотоальбомов о таком путешествии. И здесь мы должны понимать, что реалии войны — очень сложный замес между культурой, отдыхом и пропагандой, а также методикой выживания и иными, другими сопутствующими элементами.

В. ДЫМАРСКИЙ: Как я понимаю, организация самой культурной жизни даже без пропаганды внутри этой культурной жизни — сама по себе пропаганда. Мы вам создаём нормальную жизнь.

Б. КОВАЛЁВ: Я с вами полностью согласен. Вы дословно цитируете коллаборационистские газеты, которые радостно писали о том, что сейчас, в реалиях освобождения нашей страны от жидобольшевизма, идёт культурное возрождение, количество театров (правда, под этими театрами подразумевали и всякие любительские труппы) стало гораздо больше, чем при СССР, народ получил право на свободное творчество, свободное проявление. Любое культурное событие, будь то премьера спектакля, открытие нового кинотеатра, всё это трактовалось как символ того, что немцы всерьёз и надолго, что тысячелетний рейх будет как минимум 1000 лет. И то, что происходят такие элементы, которые можно отнести к неким элементам мира, стабильности, спокойствия, это дополнительный факт, подтверждающий уверенность немцев и их союзников в своей неизбежной победе.

В. ДЫМАРСКИЙ: И сам факт того, что житель города купить билет в театр, это для него тоже свидетельство нормальной жизни.

Б. КОВАЛЁВ: Стремление к нормальной жизни, надежда на нормальную жизнь. Та же самая газета «Речь», 4-я полоса, — реклама и новых фильмов, и новых спектаклей. И много чего ещё.

В. ДЫМАРСКИЙ: С другой стороны, сам факт, что людей не загоняли в театр, а они могли купить билет в театр, добровольно пойти и купить билет, это значит, что люди что-то зарабатывали, значит они могли себе это позволить? Там что, были полные залы?

Б. КОВАЛЁВ: Я не думаю, что это были полные залы.

В. ДЫМАРСКИЙ: Билеты были доступны?

Б. КОВАЛЁВ: Билеты были достаточно доступны. Более того, некоторые спектакли были бесплатными. Но мы должны понимать, что в реалиях войны у экстремального существования даже малейшая возможность (к тому же советские денежные знаки ценились не очень высоко)… И какое-то количество этих знаков на кино, на театр… Мы же не ходим каждый день в театр, но люди могли хотя бы потратить, чтобы на какое-то время забыться. Это была своего рода для некоторой категории наших граждан, которые проживали в экстремальных, тяжелейших условиях оккупации, попытка внушить себе: будем жить. Это стремление жить в экстремальных условиях.

В. ДЫМАРСКИЙ: И трудно судить.

Б. КОВАЛЁВ: Я в своей книге, когда пишу о типах коллаборационизма и о том, что абсолютное большинство людей, которые были оставлены на оккупированной территории, несмотря на наш знаменитый лозунг «малой кровью, могучим ударом воевать будем на чужой территории», они остались за границей, не выезжая из собственного дома. Я к этим нашим согражданам, которых было абсолютное большинство, предателей мало, героев Сопротивления ещё меньше, поэтому они и герои. По отношению к большинству населения, которые потом получили эту надпись и вынуждены были в анкете писать, что были на оккупированной территории, не судите да не судимы будете.

В. ДЫМАРСКИЙ: А если говорить о развлечениях. Весь набор был представлен оккупационными властями? Театр, кино? А спорт? Помимо известной истории.

Б. КОВАЛЁВ: Были какие-то спортивные соревнования, но именно на то, что местное население должно держать себя в хорошей физической форме, материалов я не видел. Мы должны понимать, что люди много и тяжело работали, много и тяжело творили то, что они вынуждены были делать. Они выживали. Понятно, что наша территория рассматривалась исключительно как аграрно-сырьевой придаток Третьего рейха. Как-то на спорт — нет. На клоунов, на цирковые представления — пожалуй, да. Кино, в том числе немецкое, которое иногда дублировалось, а иногда шли титры. А иногда в газете «Речь» заранее публиковался сценарий на русском языке. Содержание фильма.

В. ДЫМАРСКИЙ: Пытались снять на рижской студии и не успели? Других попыток не было?

Б. КОВАЛЁВ: Постановки документальных фильмов, в том числе и «Наши друзья», фильм о смоленской полиции, который регулярно используют наши кинематографисты, в том числе в небезызвестном фильме «Противостояние» с Олегом Басилашвили. Там тоже есть кадры постановочного, полухудожественного-полудокументального фильма о жизни оккупированного Смоленска.

В. ДЫМАРСКИЙ: Жизнь оккупированных территорий практически в советском искусстве послевоенном… Понятно, что это почти преступление считалось.

Б. КОВАЛЁВ: Поэтому многие артисты могли рассчитывать или на вторые-третьи роли, или оказались в очередном творческом коллективе в ГУЛАГе, в Норильске. О таких прецедентах мы тоже отлично знаем.

В. ДЫМАРСКИЙ: Спасибо большое Борису Ковалёву! Программа «Цена Победы» прощается с вам на неделю. До встречи!

Поделиться