Стратегический тупик. Россия в Первой мировой войне — лучший выход из худшего положения

Столетний юбилей Первой мировой войны вновь вызвал волну обсуждения: правы ли были наши предки? Стоило ли вообще вписываться в войну на стороне Антанты или можно было найти другой способ погашения сделанных во Франции займов? 

Надо ли было бросать Первую и Вторую армии на Восточную Пруссию с её бесчисленными укреплёнными городами и трудной для прохода местностью между ними или следовало вопреки призывам союзников начать с удара на Галицию (в ту пору ещё вполне русскую: только массовые австрийские убийства в ходе самой войны да последующая двадцатилетняя польская оккупация породили там заметную долю лиц, полагающих, что украинцы — не часть русского народа)? А если всё же атаковать главные укрепления врага, то не следовало ли подождать завершения мобилизации, дабы противопоставить немцам заведомо превосходящие силы?

Полагаю, сходные вопросы сейчас задают и во всех прочих странах, участвовавших в той войне. Как известно с незапамятных времён, ни один план боевых действий не сохраняется неизменным после их начала — хотя бы потому, что план противника невозможно заранее просчитать во всех подробностях и в ходе столкновения приходится реагировать на непредвиденное. Поэтому задним числом — по поговорке «если бы я был такой умный сейчас, как моя жена потом» — можно все изменения плана счесть свидетельством ошибок его разработчиков и попытаться придумать новый, безошибочный.

Не зная с достаточной полнотой направления рассуждений немецких или французских любителей истории, отмечу только наиочевиднейшее. Хельмут Йоханн Людвиг Адольфович граф фон Мольтке — «младший» Мольтке, племянник несомненно великого «старшего» Хельмута Карла Бернхарда Фридрих-Филипп-Викторовича графа фон Мольтке — не понял сути плана, составленного Альфредом Магнусовичем графом фон Шлиффен, и превратил идеальную операцию на окружение противника маршем по свободным от его войск регионам в череду столкновений, группирующих силы противника вокруг главного транспортного узла и таким образом создающих всё нарастающее превосходство защиты над атакой. В свою очередь прямой удар французов по Лотарингии (в ту пору в очередной раз принадлежавшей Германии) для выхода в Эльзас и через него в Рур хотя и давал надежду на захват или хотя бы разрушение главного немецкого промышленного центра, но на самом деле был заведомо провальным. Ведь за несколько веков войн между централизованной Францией и разрозненными германскими государствами Лотарингия и Эльзас превратились в районы сплошных крепостей с насквозь простреливаемыми проходами между ними, так что продвижение между ними требовало непрерывных сражений с применением особо тяжёлой артиллерии в таком количестве, какого у Франции к началу войны просто не было.

Не буду долго гадать, какие именно особенности предвоенной истории породили эти стратегические просчёты: я слишком слабо знаком с ходом событий на западе Европы на рубеже XIX–XX веков, так что далее отмечу лишь очевиднейшее. Поэтому попробую привести здесь только виденные в отечественных исследованиях той эпохи (и в какой-то мере переформулированные понятнее для меня самого) доводы в пользу довольно простой мысли: наши предки были не глупее нас, лучше нас знакомы с текущими обстоятельствами, и если их действия нам неясны — это скорее наша вина, нежели их беда.

Отношения России с многочисленными германскими государствами были, как правило, очень тёплыми и дружескими, пока эти государства были многочисленны и разрозненны. Отдельные конфликты — вроде участия России в коалициях против Швеции в начале XVIII века и Пруссии в середине того же века или трения между Россией и Австрией в середине XIX века — оставались в рамках обычного для феодальной эпохи. Но воссоединение в 1870-м почти всей Германии (за её пределами остались: Нидерланды, чьи интересы к тому времени лежали в основном далеко за пределами Европы; Скандинавия, после многих военных поражений замкнувшаяся в собственных границах; Австрия, обременённая изобилием негерманского населения — победившая её Пруссия не хотела повторения проблем онемечивания, уже испытанных самой Пруссией при ассимиляции доставшейся ей на рубеже XVIII–XIX веков части Польши) создало великую державу, претендующую на континентальную гегемонию. Франция, дотоле сильнейшая на западе Европы (да вдобавок ещё и образец культуры для большей части континента и всей России), в одночасье оказалась оттеснена с ведущих ролей (в том числе и в культуре: германская философская и научная мысль стала ведущей во всём мире, а за Францией осталась разве что роль сочинителя роскошных мелочей и изощрённых наслаждений).

Германия отстаивала свои интересы очень жёстко. Стремительный экономический рост, начатый вливанием в экономику пяти миллиардов франков (по тогдашнему курсу — более 1450 тонн золота) контрибуции, взятой с Франции после её разгрома Пруссией в 1870-м (этот разгром и стал поводом к созданию Германской империи), поддерживался протекционистским таможенным тарифом (на основе создателя теории протекционизма Даниэля Фридриха Йоханновича Листа). Российская империя, также создававшая свою промышленность, оказалась вынуждена ввести собственный протекционистский тариф (его окончательный формат разработали к концу века министр финансов Сергей Юльевич Витте и блестящий классификатор и систематизатор — не только химических элементов — Дмитрий Иванович Менделеев).

Разработка тарифа оказалась сложна ещё и потому, что избыточная протекция (в том числе и по естественным причинам) порою доводила до патологических перекосов. Например, чугунный казан уральского литья был на Урале дороже, чем в Москве. Дело в том, что его цена определялась конкуренцией со стороны аналогичного германского казана, а тот на Урале продавался по цене, учитывающей значительные по сравнению с Москвой транспортные издержки.

Теоретически, наверное, можно было согласовать меры по взаимной защите развивающихся предприятий. Но тогда пришлось бы покрывать неизбежные издержки совместным освоением рынков третьих стран. А те были уже давно поделены существующими промышленными гегемонами — Британией и Францией. Да ещё и Соединённые Государства Америки в ту пору развивали собственную промышленность и тоже искали заработка на тех же внешних рынках. Собственно, как раз стремление к их защите — с одной стороны — и переделу — с другой — породило Первую мировую войну. Тарифная война, порождённая ограниченностью доступных рынков, стала её предвестником.

Но и сама по себе тарифная война породила многие другие экономические разногласия. В частности, германские банки, дотоле охотно кредитовавшие российское правительство, почти заморозили свою активность на этом направлении. Тем самым Германия сама вынудила Россию искать сближения с главной противницей Германии — побеждённой Францией.

Внешние займы и зарубежные инвестиции нужны были России прежде всего потому, что её дворянство (в отличие от западноевропейского) в массе своей предпочитало не вкладывать свободные средства — прежде всего выкупные платежи от крестьян, освобождённых в 1861-м от обязанности прямо поддерживать дворян своей работой, — в хозяйственную деятельность, а банально тратить на поддержание привычного образа жизни (по большей части — проматывать на западноевропейских курортах: не зря на французском Лазурном берегу по сей день сохранилось множество объектов с русскими именами, да и в казино Баден-Бадена проигрывал золотые рубли не только Фёдор Михайлович Достоевский). Российское правительство, составленное из тех же дворян, не нашло способа ни заинтересовать, ни заставить правящий класс вкладывать силы и средства в хозяйство родной страны (сколь сложна эта задача, видно хотя бы из нынешних попыток части нашей власти добиться её решения).

Инвестиции же с Запада вкладывались в интересах не России, а её партнёров. Я уже приводил в разных публикациях немало примеров на сей счёт. Поэтому напомню только один. Франция предоставила России громадные займы на строительство железных дорог — но только в широтном направлении: ей важно было в предвидении общеевропейской войны обеспечить скорейшее сосредоточение мобилизованных российских войск на германской границе. Когда же в нашей стране уже после этой войны началась очередная волна индустриализации, пришлось достраивать ещё почти столько же дорог меридиональной ориентации: без этого невозможно было наладить эффективное взаимодействие между основными промышленными районами.

Впрочем, даже если бы не случилось тарифной войны, Россия всё равно была бы вынуждена рано или поздно воевать против Германии. Не только в силу старинного правила «дружи не с соседом, а через соседа», но и потому, что германская гегемония — как и любая другая монопольная власть — в принципе не приемлема для любой страны, желающей хотя бы частичной самостоятельности. Достичь полной независимости может разве что сферический конь в вакууме — но полная зависимость, к сожалению, вполне осуществима. Наличие нескольких примерно равносильных субъектов позволяет каждому из них строить свою политику с учётом собственных интересов, а не только интересов своих партнёров. Необходимость взаимного согласования этих интересов даёт зачастую даже лучший результат, чем пребывание в полном одиночестве. Участие же России в предстоящей войне на стороне Германии действительно гарантировало бы сухопутную победу над Антантой (и дальнейшее противостояние с англосаксами и подконтрольными им землями — Африкой, Австралией, Латинской Америкой, Индией — с труднопредсказуемым результатом) — но в то же время делало Германию безусловно главной силой Европы и тем самым повергало Россию в полное подчинение Германии. Да и российский нейтралитет в предстоящей войне привёл бы к тому же результату. Правда, Германия потратила бы на разгром Франции чуть больше сил и времени — зато потом относилась бы к России не как к былому союзнику, а как к потенциальной добыче, не имеющей никаких оснований для снисхождения.

Когда же основное противостояние — Россия с Францией против Германии (включая Австрию) — определилось, стали ясны и основные контуры предстоящей военной кампании.

Германия была сильнее каждого из своих противников по отдельности: Францию она превосходила вдвое по мобилизационному потенциалу, Россию — в несколько раз по промышленному потенциалу, в военное время легко преобразуемому в изобилие оружия и поток боеприпасов. Поэтому она должна была разбить Францию до окончания мобилизации России, а затем спокойно и методично истреблять русскую армию огнём с большой дистанции (для чего могла пригодиться тяжёлая артиллерия, первоначально созданная для сокрушения крепостей не только Франции, но и нейтральной Бельгии — только через неё можно было быстро ударить по Франции). В этом и состоял план Шлиффена. Обход через Бельгию и французское побережье Атлантики — скорейший путь к Парижу. А после занятия (или хотя бы полного окружения) французской столицы (и по совместительству главного узла железных дорог страны, так что дальнейшие французские мобилизационные усилия легко парировались) можно по изобильным внутригерманским железным дорогам быстро перебросить основную часть войск (и, главное, пушек) на восток и приступить к перемалыванию русского пушечного мяса.

Поскольку германский план был очевиден любому грамотному стратегу, столь же очевидны оказались и действия противников Германии. Надо было с самого начала навязать ей войну на два фронта, не позволяя сосредоточить все силы на одном направлении. Отсюда и французский самоубийственный натиск на Лотарингию (он в конечном счёте оправдался: немцы, дабы не рисковать прорывом французов в Рур, сосредоточили там куда больше сил, чем следовало по плану Шлиффена, и восприняли отступление французов не как сосредоточение сил для обороны Парижа, а всего лишь как результат своих собственных боевых успехов) и русский удар именно по Восточной Пруссии (там заведомо не удавалось достичь быстрого успеха, зато прусские офицеры чрезвычайно озаботились судьбой своих родовых имений и отрядили на их защиту не только заранее назначенные силы, но и два корпуса с Западного фронта, что в свою очередь замедлило продвижение к вожделенному Парижу и, несомненно, сказалось на исходе конечного сражения за него у реки Марна).

Словом, рисунок начального периода Первой мировой войны в общих чертах определён событиями, происшедшими за десятилетия до неё. Существенно иной ход событий был возможен, только если бы Россия решала задачу индустриализации не только в разы быстрее, но и существенно гармоничнее (так, производство авиамоторов и радиоаппаратуры империя не смогла наладить даже в ходе Первой мировой войны, хотя остальные ведущие страны — Британия, Германия, СГА, Франция — ещё задолго до неё решили эти задачи).

Можно гадать, было ли это возможно в принципе: решительные методы, употреблённые советской властью, общество вряд ли приняло бы, не имея печального опыта последствий неупотребления подобных методов властью имперской. Но в любом случае только экономическая самостоятельность, сопоставимая с советской эпохой, позволила бы России строить всю конфигурацию внутриевропейских взаимоотношений если не вполне по собственному усмотрению, то, по меньшей мере, благоприятнее для себя.

Возможно, даже передел мирового рынка можно было бы организовать не в силовом режиме, а путём многосторонних переговоров и соглашений, всего лишь учитывающих возможность применения силы. Серия международных соглашений о законах и обычаях войны, заключённых с подачи Николая II Александровича Романова, могла быть дополнена подобными же соглашениями о законах и обычаях торговли — но только если бы переговоры по ним инициировала сила столь же убедительная экономически, сколь убедительна была тогдашняя военная мощь Российской империи (как преобразование Генерального соглашения о тарифах и торговле во Всемирную торговую организацию инициировали Соединённые Государства Америки в момент наивысшего своего экономического могущества).

Но состояние России к началу XX века не оставляло ни ей самой, ни другим ведущим политическим и экономическим силам возможности иного хода событий. Несчастный — для всех участников — ход начального периода Первой мировой войны стал следствием не ошибок действовавших в тот момент лиц, а обстоятельств, ставших к этому моменту вполне объективными.

Анатолий Вассерман, Колумнист

Публицист, политконсультант, эрудит. Родился в Одессе 1952.12.09.03.30. По образованию инженер-теплофизик. Более двух десятилетий работал программистом (15 лет — системным программистом). Многократный победитель интеллектуальных игр. Самое узнаваемое лицо Рунета. Автор живого журнала awas1952.livejournal.com

Однако

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе