Предтечи декабристов

Судное дело группы офицеров, обвинённых в заговоре против императора Павла I. 

Расшифровка программы «Не так» (19.01.2023). Ведущие — Алексей Кузнецов и Сергей Бунтман.


С. БУНТМАН: Добрый вечер! Мы начинаем на канале «Дилетант», на который совершенно не вредно подписываться, причём массово подписываться, и мы сегодня разбираем очередное дело. Алексей Кузнецов, Сергей Бунтман.

А. КУЗНЕЦОВ: Добрый вечер!

С. БУНТМАН: Добрый вечер! И… ну я не очень согласен с предтечами декабристов… Что это они.

А. КУЗНЕЦОВ: Я уже подумал, что нужно было вопросительный знак поставить, конечно.

С. БУНТМАН: Да, да. Но это действительно 1798 год, год очень важный для царствования Павла Петровича.

А. КУЗНЕЦОВ: Сейчас Василий нам даст первую картинку.


С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: И мы насладимся видом последнего великого магистра ордена святого Иоанна Иерусалимского.

С. БУНТМАН: Ну чего ж последнего-то?

А. КУЗНЕЦОВ: Потому что мне кажется, что вот в таком названии орден святого Иоанна Иерусалимского именно Павел последним великим магистром.

С. БУНТМАН: Ну да, но тем более он …

А. КУЗНЕЦОВ: Потом, нет, мальтийский орден будет, это всё вот.

С. БУНТМАН: Он, не совсем магистр он был, и сейчас существует и орден святого Иоанна Иерусалимского, именно так он и существует. Вот. Но дело не в этом, это очень важно, и не только с тем, что как раз, вот, мальтийская история началась, в девяносто восьмом году-то как раз она и произошла, но в том, что это можно считать переломной… Вот это собственно середина царствования, и такая переломная психологически и в отношении к Павлу тоже.

А. КУЗНЕЦОВ: Об отношении к Павлу я обязательно буду приводить мнения людей того времени, да, но дело в том, что вот к предыдущей твоей реплике насчёт того, что ты не согласен с тем, что они предтечи декабристов — собственно говоря, вот это вот название «предтечи декабристов» — это, конечно, изобретение советского времени.

С. БУНТМАН: Ну да, там один там другого разбудил, и начинается у нас вообще, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Более того, более того, у этой фразы есть совершенно конкретный автор.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: И это главный декабристолог и декабристовед нашей страны, академик.

С. БУНТМАН: Милица Васильевна?

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно, академик Нечкина, Милица Васильевна. Именно она вполне восторженно писала о смоленском кружке как о предтече декабристов. Мы сегодня в свободной, в общем, от всяких клише, можем на это тему немножко подискутировать.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: Но, безусловно, крайне соблазнительно увидеть в них если не предтеч, то вот ту закваску, аналогичную той, из которой будут выпечены декабристы.

С. БУНТМАН: Ну, но не забудьте, что это времена, и когда вот… да.

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно. И вот, собственно говоря, главный вопрос, который на сегодняшний день продолжает интересовать исследователей, действительно продолжает, это не фигура речи, появляются всё новые и новые научные работы, посвящённые смоленскому кружку. И можно сказать, что дело это нам не до конца понятно до сих пор в нескольких существенных моментах. Существуют лакуны очень значительные. Вот сегодня можно подискутировать о том, было ли в этом что-то действительно заговорщицкое, была ли какая-то деятельность, или это просто вольтерьянство господ офицеров, которые, оказавшись вдали от столиц, в провинциальном Смоленске, а таки ещё и в Дорогобуже, и ещё других маленьких городках, вот они развлекались, да? Но давайте не будем забегать вперёд.

Во-первых, не очень понятно, с чего начинается следствие. Потому что два весьма хорошо нам известных автора 19-го века в связи, в первую очередь, с самым, наверно, знаменитым участником, предполагаемым участником этого смоленского кружка, с Алексеем Петровичем Ермоловым, два его биографа, можно сказать, высказывают предположение, что в основе возбуждения преследования были интриги очередного смоленского губернатора. Конкретно называют человека с очень громкой, очень звучной фамилией, Тредьяковский. Это сын Василия Кирилловича, Лев Васильевич Тредьяковский. Действительно оказавшийся на смоленском губернаторстве, видимо, достаточно для себя неожиданно, чувствовавший себя там весьма неуютно, жаловавшийся своему, так сказать, товарищу и коллеге, что я себя чувствую здесь, в Смоленске, как иностранец, поскольку здесь все друг другу родственники и он, так сказать, чужак в этой компании. Как мы увидим, действительно, он не преувеличивает, все друг другу родственники.

Так вот. Первое свидетельство — биографический очерк Алексея Петровича Ермолова, «Ермолов», принадлежащий перу Лескова. «Начавши службу так удачно, Алексей Петрович с шестнадцати лет приобрёл самостоятельность и репутацию, которые сулили ему блестящую будущность», — ну действительно, в двадцать лет уже подполковник с боевыми орденами, с уже очень внушительным послужным списком, да? «Но судьба неожиданно подставила ему ногу. Смоленский губернатор сделал донос на Каховского, брата Алексея Петровича по матери», — Александр Михайлович Каховский, подполковник, двоюродный дядя известного нам Петра Каховского.

С. БУНТМАН: Каховского.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, того самого.

С. БУНТМАН: Известного, и печально известного.

А. КУЗНЕЦОВ: Печально известного. И действительно единоутробный брат Алексея Петровича, потому что в первом браке его матушка Каховская, она развелась с мужем и вышла замуж за отца, значит, Алексея, за Петра Ермолова. «Тот был взят по этому доносу под арест, а вместе с ним был арестован и Ермолов: его взяли и отвезли в Калугу. Но чуть только Ермолов явился в Калугу к губернатору, ему было объявлено всемилостивейшее прощение государя и возвращена шпага. Тем не менее, однако, Ермолов счёл себя всем этим крайне оскорблённым и требовал от генерала Линденера объяснений, которых тот ему, разумеется, не дал, но зато тотчас же секретно донёс о нём как «о человеке неблагонадёжном». Последствием этого нового доноса было то, что за Ермоловым в Калугу был прислан из Петербурга курьер, который и отвёз его прямым трактом в Петропавловскую крепость». О генерале Линденере мы сегодня будем много говорить, и о том, как он второй раз вдохнул, значит, дух в это уже, казалось бы, умершее дело, тоже поговорим. А вот — ещё лучше известный нам мемуарист, автор сочинения, которое я очень люблю перечитывать, называется оно «Анекдоты о разных лицах», — напомню, что в то время слово «анекдот»…


С. БУНТМАН: Анекдот — это…

А. КУЗНЕЦОВ: Это реальная история, просто с какой-то изюминкой, да? Живинкой.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: «Анекдоты о разных лицах, преимущественно об Алексее Петровиче Ермолове». Неудивительно.

С. БУНТМАН: О да.

А. КУЗНЕЦОВ: Двоюродный брат, Денис Васильевич Давыдов. «Александр Михайлович Каховский, единоутробный брат Ермолова, столь замечательный по своему необыкновенному уму и сведениям», — сведениям то есть образованности, да? — «проживал спокойно в своей деревне Смоленичи, находившейся в сорока верстах от Смоленска, где был губернатором Тредьяковский, сын известного пииты, автора «Телемахиды»». Поэтическая ревность в Давыдове явно говорит здесь, автором, «известного пииты». Издевательство, да? Уже анахронизм в то время, когда Давыдов так пишет.

С. БУНТМАН: Конечно, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Причём такой, махровый анахронизм. «Богатая библиотека Каховского, его физический кабинет, наконец, празднества, даваемые им, привлекали много посетителей в Смоленичи, куда молодой Ермолов прислал шесть маленьких орудий, взятых им в Праге после штурма этого предместия», — имеется в виду предместье Варшавы.

С. БУНТМАН: Ну да, когда Костюшку били.

А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно, и Ермолов в качестве артиллерийского офицера принимал в этом участие. «И небольшое количество пороха, коим воспользовался хозяин для делания фейерверков. Независимое положение Каховского, любовь и уважение, коими он везде пользовался, возбудили против него, против его родных и знакомых — недостойного Тредьяковского, заключившего братский союз с презренным Линденером, любимцем императора Павла. Каховский и все его ближайшие знакомые были схвачены и посажены в различные крепости <…>; село Смоленичи с библиотекою и физическим кабинетом было продано с публичного торга, причём каждый том сочинения и каждый инструмент были проданы порознь; Линденер удержал у себя из вырученной суммы двадцать тысяч рублей, а Тредьяковский пятнадцать тысяч рублей».

Здесь всё выглядит совсем мерзко, да? То есть не просто донос, не просто, вот, так сказать, желание выслужиться и такое вот служебное рвение, но ещё и, как мы сегодня скажем, коррупционная составляющая. То есть тут и зависть совершенно откровенная к чужому богатству и к чужой свободе, и к чужой блестящести, нельзя так сказать, но я скажу. Ну и желание распродать физическую лабораторию и библиотеку на, значит, эти самые, для получения дохода в свой карман. Значит, сегодня мы можем с более или менее уверенностью, будучи знакомы с документами дела, с которыми Давыдов точно не был знаком, Лесков — не знаю, но, видимо, не был. Мы можем с уверенностью сказать, что донос начался не с Тредьяковского. Тредьяковский потом поучаствует, да, но уже когда, что называется, следствие будет раскручено по полной программе.

А начинается всё дело с Василия Прокопьевича Мещерского. Как только я добрёл до этой фамилии, я тут же, икая, полез выяснять, кем же ему приходится Владимир Петрович, знаменитый князь и издатель газеты «Гражданин», человек, которого мало кто из порядочных людей не бивал хотя бы в переносном смысле в конце 19-го — начале 20-го века. Конечно, из них наш сегодняшний герой, Василий Прокопьевич, он ему двоюродный прадед, то есть он родной брат его родного прадеда. Несколько, да даже один, по сути, штрих к биографии Василия Прокопьевича Мещерского: в 1793−96 году жил в Москве, числясь сверх комплекта в Киевском карабинерном полку. «Сверх комплекта» — это то, что называется «в распоряжении такого-то», то есть, ну прямо скажем, не у дел. Карьера подзатормозилась. По восшествии на престол Павла I Мещерским была написана «Ода Его Императорскому Величеству Павлу Первому на победы во всевожделеннейший день Его Императорского Величества». В результате в конце 1796 года он привлёк внимание императора, получил чин генерал-майора, стал командиром лейб-гвардии Кирасирского полка.

С. БУНТМАН: Ого!

А. КУЗНЕЦОВ: Сразу, да? Из сверхштатных где-то там в занюханном полку — командиром лейб-гвардии Кирасирского. С октября 1797 года в чине генерал-майора — шеф санкт-петербургского Драгунского полка. В этом качестве мы его и застаем, в этом качестве он и будет делать донос. Разумеется, хочется процитировать стихотворение с таким названием, оно очень длинное, оно занимает 8 страниц убористого текста, я зачитаю одну, первую:

Прославь, душа моя, ты Бога,
Его щедроты вознеси,
И сколь Его к нам благость многа
В концы вселенной пронеси!
Гласи, что в павлово правленье
Сугубое благословенье
На нас Творец миров спослал.
И титла вышнего во славу
Монарха русского державу
Он новым чудом знаменал.

Довольно складно, надо сказать, да?

С. БУНТМАН: Да, вполне.

А. КУЗНЕЦОВ:

Светильник новый нам явился
Услышан стал архангельск глас
Сим промысл Вышнего открылся,
Ведущий Павлом к счастью нас.
Обет свой Царь царей свершает,
Судьбу он царств ему вручает,
И ставит бога в сонм богов,
Да посреди рассудишь боги,
Сотрет противных горды роги,
К ногам повергнет всех врагов.

С. БУНТМАН: Ну к тому времени уже давно так не писали вообще-то.

А. КУЗНЕЦОВ: Он, видимо, понимал, что Павел оценит. Как в той байке про командующего забайкальским военным округом, который записывал новогоднее обращение, с новым годом. А ему режиссер говорит: «Ну улыбнитесь в камеру, там ваш зритель!» Тот ответил: «У меня один зритель — министр обороны». Вот так, я думаю, что здесь…

С. БУНТМАН: Всё правильно.

А. КУЗНЕЦОВ: Подразумевалось, что один читатель. И вот этот человек, сделавший таким вот образом, ну или придавший своей карьере значительное ускорение, становится шефом санкт-петербургского драгунского полка и таким образом оказывается в Смоленске, где его полк и пребывает. Костя, дайте нам, пожалуйста, следующую картинку. Сами понимаете, что до изобретения дагерротипа довольно трудно найти старые виды Смоленска. Эта картинка взята из отчёта о путешествии Екатерины Великой в Тавриду. Вот, собственно, поскольку она проезжала и Смоленск тоже, такая вот гравюра была сделана. При чём здесь Василий Прокопич Мещерский? В петербургском драгунском полку, расквартированном в Смоленской губернии весной 1798 года, произошёл конфликт между шефом полка Мещерским и его офицерами, так же недовольными гатчинской муштрой, как и в дивизии Суворова. При чём Суворов, чуть позже скажем. Желая пресечь такие настроения, Мещерский издал приказ, запрещавший офицерам полка критиковать новую форму, судить об образе службы, обсуждать повеления начальства. Командир полка, Киндяков, тоже, кстати, новый человек в полку, потребовал, чтобы шеф персонально указал, кого именно он имел в виду, издавая приказ. Мещерский отказался и вскоре донёс инспектору кавалерии Линденеру, что в доме полкового командира собираются молодые, легкомыслящие офицеры. Вот с чего донос, да? Забодались шеф и командир полка. Надо пояснить. Ну что такое командир полка — понятно. А вот что такое…


С. БУНТМАН: Что такое шеф полка?

А. КУЗНЕЦОВ: Да, что такое шеф полка. Это должность, которая просуществует в императорской армии до 1917 года, когда в заслуженные полки (не у каждого полка был свой шеф), в заслуженные полки помимо командира ставили шефа полка. В гвардейских полках шефами были великие князья, в полках попроще — фигуры попроще, но, в любом случае…

С. БУНТМАН: Невеликие князья.

А. КУЗНЕЦОВ: Невеликие князья. Но, в любом случае, фигуры. А вот субординация между шефом и командиром была не вполне ясна. И, как в ситуации уже Красной Армии между командиром и комиссаром, видимо, в значительной степени зависела от личных качеств этих двух людей, их желания, так сказать, поставить себя на первое место и так далее. Бывало так, что шеф, обычно это в случае с великими князьями было именно так — они ни во что не лезли, периодически являлись в полк, на полковой праздник, принимали от господ офицеров всяческие респекты и уважухи, чарки и все прочие и, довольные и пьяные, отбывали обратно. Но бывало так, что люди, делающие карьеру, амбициозные, а это случай нашего генерал-майора Мещерского, вот они начинали устанавливать в полку свои порядки. И понятно, что командир полка Киндяков в данном случае, оппонируя шефу, по сути, речь-то идёт о том, кто в полку главный. И Киндяков, зная настроение офицеров полка, прекрасно понимает, что если вот он сейчас: «А извольте-ка, ваше превосходительство, вы кого имели в виду?» Ведь приказ должен быть адресован чётко. Тем самым, разумеется, рассчитывал на симпатии своих подчиненных, в чём, судя по всему, не ошибся.

А вот теперь мы подходим непосредственно к фигуре Федора Ивановича Линденера, потому что это абсолютно ключевая фигура. К сожалению, нет его изображения, я бы с удовольствием вам его показал, да и сам бы посмотрел. Это, вот есть понятие «гатчинцы» при Павле, но обычно кого мы знаем из гатчинцев? Мы знаем графа Аракчеева, который в Гатчине сделал карьеру и, по сути, во многом являлся образцом такого гатчинца. Вот Линденер — это гатчинец в квадрате. Он поляк, настоящая фамилия его Липинский. А липа по-польски то же, что и по-русски — липа, дерево липа. Так вот, будучи поляком в прусской части Польши, он свою фамилию перевёл на немецкий язык. Linden — это липы. Unter den Linden, известное посольство.

С. БУНТМАН: Это Подлипки.

А. КУЗНЕЦОВ: Совершенно верно, «под липами». Павел, ещё будучи наследником престола, во время его большого европейского турне в Берлине с этим Линденером встретился, тот его каким-то образом обаял, и Павел его привёз в Россию. И когда Павел создаёт и дрессирует своё гатчинское потешное войско, Линденер становится одним из главных немецких прусских инструкторов. То есть почему я назвал его гатчинцем в квадрате — он производил гатчинцев. Гатчинский дух на нём почиет дважды. Это абсолютно законченный карьерист, человек без малейшей чести и совести. Об этом свидетельствует хотя бы такой, на мой взгляд, яркий факт: когда Павла внезапно не стало, Линденер в этот момент находился в пути. Зная, как много, понимая, что приход Александра — это, безусловно, не продолжение курса Павла, тем более, в манифесте прямо сказано, что «августейшей бабки нашей Екатерины» и так далее, Линденер прекрасно понимал, как много доброжелателей он нажил своим ревностным отношением к делу.

И он настолько резко изменил маршрут своего путешествия, что даже… А у него в России была жена и дети. Он здесь долго прожил — порядка тридцати лет. Дети уже были офицеры, да. Он свернул в сторону границы с такой скоростью, что даже домой не заехал. И прошение об отставке присылал уже оттуда, из-за границы. Сыновья его, кстати, потом стали оба штаб-ротмистрами Ахтырского гусарского полка, и, когда мы читаем у Дениса Давыдова «презренный Линденер», надо понимать, что Денис Васильевич не мог их прекрасно не знать, потому что он был подполковником в 12 году Ахтырского гусарского полка, и явно сыновья к папе за то, что тот учинил, относились не очень благосклонно, так что через вторые руки, не только как брат Ермолова, но и как сослуживец брошенных вот этих двух Линденеров (они продолжали, кстати, носить его фамилию) Денис Васильевич имел право написать об этом человеке как о презренном.

Итак, поступает донос. А с доносом что можно сделать? На донос можно начхать, донос можно положить не очень далеко, пусть полежит, посмотрим, пригодится — не пригодится, а можно в донос вцепиться и начать прям вот рыть, рыть, рыть. Линденер выбрал третий вариант. Почему? Трудно сказать. Я, конечно, не думаю, что его интересовали книжки и физическая, значит, лаборатория. Я думаю, что он рассчитывал, явно совершенно какие-то фамилии привлекли его внимание, он явно совершенно рассчитывал разрыть такое… Ну сколько можно ехать на одной оде? Надо же подбрасывать дрова в топку. Вот он явно совершенно рассчитывал разрыть вселенский заговор. И собственно говоря, забегая вперёд, скажу, что во многом это дело закончилось ну почти пшиком, потому что Линденер всё не мог остановиться. Он всё искал всё новые и новые пласты, добавлял всё новые и новые обвинения. Ему всё время хотелось громадности, ему всё время хотелось заговора, если не общеевропейского, то хотя бы всероссийского, да. То есть Линденер лепил декабристскую организацию 25 года образца. Ему нужно было как минимум Северное, Южное, Соединённое общество славян, ему нужны были сотни участников, ему нужны были конкретные планы цареубийства, и так далее. Вот этим он, собственно говоря, и занимался.

А что, собственно, было? Был кружок. Кружок этот имел несколько центров притяжения. Это городская квартира Александра Михайловича Каховского. Каховский. И, наверное, именно (это мои домыслы), но думаю, что именно его фамилия привлекла Линденера и вызвала его служебное рвение. Дело в том, что Каховский был одним из очень близких к Суворову людей в своё время. И он выходит в отставку и переходит, переезжает в своё смоленское имение тогда, когда павловская опала настигает Суворова. Со словами «ну и хорошо» Каховский тоже удаляется со службы, то есть лично к нему претензий не было. Он в отставку вышел сам. И, зная, что это человек, близкий Суворову, надо сказать, что Александр Васильевич был человеком тяжёлым. Подолгу при нём мало кто держался, вот в таких вот конфидентах, что называется. Александр Михайлович Каховский — умнейший человек, как все его описывают, видимо, искренне Суворову симпатизировал. И не подлаживался под его чудачества, а любил Суворова за эти чудачества. Суворов, видимо, это чувствовал. Они действительно были близки. И Линденер, почуяв запах Суворова… Суворов в опале, кто ж знает, что его с таким триумфом вернут.

С. БУНТМАН: Да, буквально через год там…

А. КУЗНЕЦОВ: Из этой опалы. Воюй, как знаешь, там австрийцев не слушай…

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Можно работать с таким государем, который вот так меняется, да…

С. БУНТМАН: Ну, вот многие недовольны именно этим были, да.

А. КУЗНЕЦОВ: И Линденер-то, и думал, сейчас он найдёт заговор, нити-то тянутся к Суворову, и вот это всё. Но вот о суворовском гипотетическом участии в заговоре мы сразу после маленького перерыва и начнём говорить.

С. БУНТМАН: Я хочу здесь сказать, влезть совершенно нагло в дискуссию, проходящую в чате, вот, знали ли люди вообще, кто ими правит. Версия с газетами, из которых узнавали бы, народ бы узнавал, она не очень состоятельна.

А. КУЗНЕЦОВ: Имеется в виду люди какие? Простые?

С. БУНТМАН: Простые люди. Да, церковь, лучшее…

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно.

С. БУНТМАН: Во-первых, поминание в церкви постоянное. Вот, и чествование и желание здравия, и молитвы за государя или государыню. Ну, вот это, конечно, знали.

А. КУЗНЕЦОВ: Парочка сюжетиков сейчас будет про простых людей.

С. БУНТМАН: Но то, что информация очень медленно доходила о разных вещах, там, до окраин…

А. КУЗНЕЦОВ: Это правда, у Эйдельмана в «Грани веков», я не помню, про какую, но про какую-то не очень далёкую губернию, где-то на Урале ещё месяца полтора после переворота продолжали возносить здравицу Пал Петровичу, хотя он уже «волею Божию помре»…

С. БУНТМАН: Самое, конечно, существует обострённое об этом, что узнали, что Екатерина умерла, на Камчатке, когда уже Павла убили. Вот примерно так.

А. КУЗНЕЦОВ: Да. Ну так вот, значит, когда Линденер примчался в Смоленск, так сказать, горя рвением, от его внимательного глаза не ускользнуло то, что как-то очень стремительно вышел в отставку один из местных офицеров, капитан Василий Степаныч Кряжев, и рванул в сторону Петербурга. Линденер велел Кряжева вернуть и допросить. Василий Степаныч быстро, что называется, потёк. Не в оправдание, не в защиту, для лучшего понимания ситуации, вот такой штрих из его биографии. Он отпущенный на волю крепостной крестьянин. Принадлежал он в своё время Петру Иванычу Панину. И тому самому, который «одолитель Пугачёва», да.

С. БУНТМАН: Да, да.

А. КУЗНЕЦОВ: Как тут не вспомнить про наш графический роман, который тоже можно ещё приобрести.

Выслужился трудно. Он… Дело в том, что, будучи отпущен на волю, каким-то образом поступил в Московское коммерческое училище — то есть кто-то за него заплатил. Видимо, там неплохо выучил языки, потому что потом при штабе фельдмаршала князя Прозоровского служил переводчиком, был произведён в офицеры и продолжал служить, скажем так, по военно-канцелярской части — перед своей отставкой он был одним из офицеров при смоленском губернаторе, по канцелярии служил. Рванул он не просто так, потому что он действительно входил вот в этот вольнодумный смоленский кружок. И у него, родившегося крепостным крестьянином, у первого сдали нервы. Кстати говоря, сразу скажу, что у первого и почти единственного. Других, у кого сдадут нервы, будет ещё один, и то я не уверен, что это нервы — на мой взгляд, скорее просто подлость заговорила. Вот, всего два человека выдали кружок, причём первый, Кряжев, сделал это под давлением следователя, а не по собственному желанию, в отличие от второго.

Что он показал? «Ещё в 1796 году, при вступлении на престол Павла I, Каховский пытался уговорить Суворова не подчиняться новому императору и с войсками, находящимися под его командованием, идти на Петербург». Цитата из кряжевских показаний: «Ещё однажды случилось слышать мне от полковника Каховского, что он при самом начале царствования государя имел план к перемене правления, состоявший именно в том: он хотел советовать графу Суворову рассеять в бывшей его дивизии слух, что государь хочет всё по-прусски в России учредить и даже переменить закон. Сей бы самый пункт, по словам Каховского, взбунтовал войско. Графу бы Суворову тогда советовал он из важных преступников в одном войске, переодев в новый мундир, повесить бы вместо присланного к нему фельдъегеря, дабы через то войску показать своё отвращение от государевых учреждений и приобрести через то их привязанность. И тогда, явно восстав против государя, идти далее, вероятно к Петербургу, а на пути бы, конечно, все войска к нему пристали». О-па! Южное общество, восстание Черниговского полка — какие тени 1825 года, да?..

С. БУНТМАН: Тени да…

А. КУЗНЕЦОВ: … замелькают.

С. БУНТМАН: Но ещё, конечно, Павел здесь мог опасаться столь популярной вещи, как военный переворот в 18-м веке. Матушка-то его пришла-то, конечно, понятно, что не…

А. КУЗНЕЦОВ: Похоже, что на самом деле Кряжев не придумывает полностью — история, судя по всему, имеет под собой некоторое основание, и я сошлюсь на очень известного… известный эпизод из записок Ермолова, которые много раз переизданы, и читайте их, они интереснейшие — Алексей Петрович автор незаурядный… Хотя скрывал, конечно, всё, что — на него вот эта смоленская история явно произвела очень сильное впечатление, и он стал таким эзоповым языком изъясняться. Но вот что пишет Ермолов: «Однажды, говоря об императоре Павле, он», — то есть Каховский, — «сказал Суворову: «Удивляюсь вам, граф, как вы, боготворимый войсками, имея такое влияние на умы русских, в то время, как близ вас находится»»… — дальше не очень понятно в рукописи, но, видимо, «столько войск».

С. БУНТМАН: Угу.

А. КУЗНЕЦОВ: «"…соглашаетесь повиноваться Павлу». Суворов подпрыгнул и перекрестил рот Каховского. «Молчи, молчи», — сказал он. «Не могу, кровь сограждан»". Отсюда с полной очевидностью можно заключить, что Суворов был не только в курсе планов Каховского, возможно, даже им сочувствовал, хотя это уже полные домыслы. Явно Каховский вот в этом кружке, и в своём имении, и на своей городской квартире, и, так сказать, бываючи в гостях, он эту историю любил рассказывать — дескать, вот, ну, во-первых, ну, конечно, лестно в очередной раз напомнить, насколько накоротке он был с великим Суворовым. А во-вторых… Более того, 1798 год — Суворов пока ещё опальный, да? — он наш. Точно так же декабристы — я всё время, да, в эту сторону гну, — через четверть века декабристы так же будут рассчитывать на Ермолова. И его имя будет произнесено на следствии — что планировали военным министром в случае успеха переворота. Здесь всё, всё, всё, всё кольцуется.

Дальше Линденер начинает рыть, рыть, рыть и рыть. Вот, например: «Дехтерев, Каховский, Киндяков, Немчинов, Балк и прочие сборище имели в селе Котлине». Значит, «состоялось празднество, после которого Каховский с Дехтеревым о чём-то совещались, выйдя из комнаты, а затем стали читать вслух «Смерть Цезаря»», — вольтеровскую, да? — «и злобу свою изъяснили чтением вышеозначенной трагедии». Я бы сказал, это уже не 1825 год, а это уже кружок Герцена и Огарёва, который, как известно, расточили и разослали после того, как на какой-то пирушке разбили бюст государя императора — возможно, случайно. «Во время чтения Каховский заметил: если б этак нашего». Вот другое, собрание в доме Киндякова. «Вольные или, паче сказать, дерзкие рассуждения о правлении, о налогах, о военной строгости и об образе правления — таковые суждения произносимы были при полковых офицерах. Чтение публичное в своей квартире запрещённых книг, как то:» — как вы думаете, что же за запрещёнку-то они читали? — «как то: Гельвеция…»

С. БУНТМАН: Та-а-ак…

А. КУЗНЕЦОВ: …Монтескьё". Напомним, что предыдущая императрица из того самого Монтескья составила «Наказ уложенной комиссии», да?

С. БУНТМАН: Это да, но потом-то как обернулось-то.

А. КУЗНЕЦОВ: Но курс-то сменился. Да. «Натуральную систему» они читали Гольбаха, да? «И прочие таковые книги, развращающие слабые умы и поселяющие дух вольности, хваля Французскую республику, их правление и вольности. И всё сие чтение и истолкование было при офицерах. Он, Киндяков, явно в образец другим сделал объявление желания своего ехать во Францию».

С. БУНТМАН: Так уж…

А. КУЗНЕЦОВ: Одна из форм антиправительственной агитации заключалась в распространении информации о том, сколь стала невыносима и омерзительна служба при Павле. Кряжев сообщает на следствии, что «обсуждали и распространяли информацию, кто разжалован в рядовые, кто арестован, кто уволен от службы. Говорили, что крепость Шпандау переполнена, что туда привозят арестантов сразу в десяти-пятнадцати кибитках, что уволенных в отставку помещают в оклад, что французская эмигрантская армия принца Конде принимается на русскую службу». Почему это волнует? А потому, что ещё с середины 18-го века больше всего гвардию заводили слухи о том, что гвардию распустят, гвардию заменят немцами… Во скольких переворотах эти слухи поучаствовали.

Так вот, армия принца Конде принимается на русскую службу, причём рядовые производятся в офицеры, а офицеры повышаются в чинах. Кроме этого, крайне непочтительно вообще всё, что связано с государем. Ну, судите сами. Некто генерал Тараканов, один из бывших шефов расквартированного в Смоленске полка, где-то добыл крестьянина Никифора Ерофеевича Медведевского, который был не только внешне похож на государя императора Павла Петровича, но и оказался, видимо, очень способным актёром. «Полковник Дехтерев, заметив в нём некоторое сходство с Павлом, научил его подражать движениям и характерным жестам царя, а также некоторым шаржированным приёмам обучения войск по-гатчински, придумал ему соответствующий наряд и приказал давать представления в местах собраний офицеров. С этих пор Ерофеич стал называть себя Бутовым из Гатчины». Почему-то в переписке вот этих вот мятежных офицеров Павел I значился как Бутов — я не знаю почему. «На этих представлениях перебывали почти все офицеры полка Киндякова и других воинских частей, а также многие гражданские чиновники. На допросе Медведевский заявил, что представления давал в том виде, в котором учил его Дехтерев, и что за эти представления Дехтерев и Тараканов ему платили». Линденер доносит: «Медведевский по наущению Дехтерева в шутовском костюме Павла I шатался по кабакам и в черни». Майор Миних показывал, что «Дехтерев брал Ерофеича на разводы караулов и не препятствовал тому, чтобы тот потешал народ в присутствии солдат».

С. БУНТМАН: Ну в общем, развлекались господа офицеры-то!

А. КУЗНЕЦОВ: Вот! Мы подходим к резолютивной части.

С. БУНТМАН: Да.


А. КУЗНЕЦОВ: У меня полное ощущение, что господа офицеры по полной программе развлекались. Причём развлечения эти не сводились только вот к грубым забавам типа обрядить мужика Павлом и, значит… Да, Кость, дайте нам, пожалуйста, картиночку. Собственно говоря, вот так выглядит младший офицер того самого Петербургского драгунского полка, который, этот полк оказался чуть ли не самым мятежным. Потому что два его командира: бывший и нынешний, оказались яркими участниками заговора. Кость, дайте нам, пожалуйста, следующий портрет. Чуть ли не единственный из активных участников, чей портрет можно найти. Это молодой Ермолов. Мы-то привыкли его видеть на портрете Джорджа Доу из Военной галереи, где необычный разворот головы (по-моему, это единственный портрет с таким разворотом, как у Ермолова). Это правда, он старше здесь, чем он во время смоленского…


С. БУНТМАН: Ну он старше, конечно, это первые александровские времена.

А. КУЗНЕЦОВ: Да, более того, можно уверенно этот портрет датировать, хоть я и не Кибовский, но тут даже меня хватит. Этот портрет написан после 1808 года, потому что ровно в 1808-м… То есть портрет написан после 1807 года, потому что вот за ту кампанию, кампанию Пултуска, Прейсиш-Эйлау и Фридланда, Ермолов за одну кампанию заработал два очень высоких ордена: мы видим, у него Святой Георгий III степени, и видим Святого Владимира III степени. Вот. Но ещё более молодой портрет мне найти не удалось.

Одним словом, господа офицеры вольнодумствуют. Господа офицеры, да, они говорят об убийстве государя, но как следователи ни старались, они не нашли ничего, что наводило бы хоть на какие-то планы, да? Вот все разговоры — это вот прочитали вольтерову трагедию, да, и кто-то сказал: «а вот, да, а вот нам бы»…

С. БУНТМАН: Вот как похоже, а нашего бы… Ну да. Ну, в общем, это всё между лафитом и клико такой всё продолжается.

А. КУЗНЕЦОВ: Между лафитом и клико, а скорее даже между бланманже и суфле-вертю, когда, значит, полковник вместе с полковым батюшкой, обнявшись, пустились в пляс, как известно.

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: И вот, например, как Линденер ну всячески, вот, пытается найти хоть какую-то революцию. Какую он находит революцию? А вот народ будоражили, да? Пугачёвщину новую завести пытались. Пример: «Каховский и Замятин, который, конечно, во всём есть подражатель той шайки, едучи по дороге, разговаривали с извозчиком не иначе как в намерении их возмутить против государя императора, о умножающихся налогах и угнетениях, и что при нынешнем правлении будто против прежнего народ отягощён. На что извозчик сей отвечал: «Каково вам, дворянам, таково и нам». За сие Каховский мужика обняв, поцеловал в бороду». Едете вы, Сергей Александрович, предположим, в такси на работу и говорите таксисту: «А что, братец, не стало ли тебе хуже при нынешнем-то кровавом режиме?»

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: А таксист же не дурак.

С. БУНТМАН: Да-а…

А. КУЗНЕЦОВ: Ему же не только доехать, ему же и чаевые. Он говорит: «Барин…»

С. БУНТМАН: Да. И я ещё проставлю там тогда.

А. КУЗНЕЦОВ: «Барин, да уж так мы, прям, жизни не видим. Уж прям весь народ готов». В общем…

С. БУНТМАН: А не много ли? Вот у меня, может быть, я опережаю события. А не много ли в этих доносах вот таких вот разнонаправленных обвинений-то? Тут тебе и пугачёвщина, тут тебе и цареубийство, тут тебе ещё и…

А. КУЗНЕЦОВ: Вот абсолютно я с этим согласен, у меня такое ощущение, что Линденер настолько переусердствовал. Вот всё-таки в работе следователя, особенно следователя политического: остановись, займись отшлифовкой, ты работаешь, как артиллерия резерва ставки главного командования: по площадям, да? Займись, найди десяток эпизодов, но… Десяток, не надо больше, но уж их выбери самые выгодные, раскрась, подбери свидетельства.

С. БУНТМАН: Так, по-моему, работало только во время конвейера, большого террора, работало такое вот нагнетание.

А. КУЗНЕЦОВ: Чёрт его знает. Он, конечно, рассчитывал на то, что Павел взбесится и вообще не станет особенно вникать в детали. Нашлась иуда. Нашёлся иуда. Хотя, мне кажется, нашлась — чисто семантически точнее. К сожалению, принадлежащая тоже к весьма славной фамилии. Но, как мы здесь видим, фамилий-то много славных, но далеко не всегда самые славные их представители действуют. Фамилия Энгельгардт, из этих вот смоленских. Да, у Энгельгардта — два… У этого разветвлённейшего рода — две основных ветви: смоленские Энгельгардты и казанские Энгельгардты. Вот из смоленских Энгельгардтов нашёлся некий подполковник Алексей Энгельгардт. Ничего о нём не нашёл кроме того, что он был доносчиком. Вот он, в отличие от первого нашего антигероя, который потёк, когда на него надавили, и начал давать показания, и то со всякими оговорками, и так далее. Этот, что называется, инициативник. Когда Линденер прибыл в Смоленск, тот явился и начал рапортовать, закладывать, доносить. Такой Шервуд Верный.

Но, судя по тому, что я действительно ничего о нём особенного не нашёл, видимо, действительно, это, в отличие от Шервуда, которого произвели в офицеры, дали дворянство и почётное прозвище Верный, этот, видимо, такого ничего не заработал. Надо сказать, что фамилии были настолько блестящие, что у господ офицеров нашлись очень влиятельные покровители в Петербурге, и Линденер не раз и не два с бешенством чувствовал, что вот он посылает мощный заряд, а до Петербурга это всё доходит в каком-то очень-очень ослабленном виде. И в результате он сваял революцию, заговор, якобинский клуб открыл в Смоленске, а до Петербурга доходит так: ну шалят, ну шута какого-то, мужика какого-то обрядили императором, ну Вольтера читают, ну, прости господи, Монтескью какую-то развели там, да. Вот. Скучают.

С. БУНТМАН: Да конечно.

А. КУЗНЕЦОВ: Скучают офицеры, войны-то нет, ведь по сути-то армия-то ещё не двинулась в Итальянский поход. Войны как таковой нет, ну, турка, да. Но эти-то в Смоленске явно не против турки стоят, они-то стоят против потенциальных поляков: Костюшко усмирён, да, Речь Посполитая…

С. БУНТМАН: Костюшко даже уже и отпущен…

А. КУЗНЕЦОВ: Уже и отпущен, да, уже и шпага ему возвращена, он уже в Америке. Вот. И Речь Посполитая уже разделена, и Смоленск вдруг оказался провинцией из приграничья, да? Скучают, можно их понять, хорошие ребята, хороших фамилий…

С. БУНТМАН: Конечно, это самое, подтянуть надо дисциплинарно, или что-нибудь…

А. КУЗНЕЦОВ: Надо подтянуть. Дисциплинарно, или что-нибудь, да. Значит, поэтому суда — отдельного суда — не было. Были материалы следствия, из них, как положено, был сделан экстракт (краткая выжимка), который был направлен государю, явно совершенно с какими-то сопроводительными устными, письменными… Видимо, подкладывал человек, государя хорошо знавший и понимавший, видимо, дождавшийся момента, когда у Павла было хорошее настроение… Одним словом, то решение, которое было оформлено императорским указом. А я напомню, что в такой ситуации по окончании следствия император мог распорядиться либо о едином судебном процессе, ну, например, Сенату поручить, как было Сенату пугачёвское дело поручено, мог разбить на несколько военных судов и распихать их по этим военным судам, а мог принять решение сам. Вот в данном случае Павел решение принимает сам. По сути, серьёзно досталось троим: лишены чинов, дворянства и бессрочно заточены в крепость, Каховский — в Динамюнд, Бухаров — в Кексгольм, майор Потёмкин — в Шлиссельбург. Остальные посланы на вечное поселение… Ну, что значит — вечное… до команды «Отбой!» Команда «Отбой!» поступит в 1801-м. Кто куда, кто в Алёкминск, кто в Иркутскую губернию, кто в Томск, кто в Тобольск, кто в Ишим. Далеко. Но это города. Иркутск, Тобольск — это старые сибирские города, там есть военные, там есть дворянская жизнь. Это — ссылка, это не каторга. Ермолова, например, вообще законопатили в Кострому.

С. БУНТМАН: О господи!

А. КУЗНЕЦОВ: Глушь, конечно, но, прямо скажем, не Сибирь.

С. БУНТМАН: Ну тоже мне глушь.

А. КУЗНЕЦОВ: Из чего всё это проистекало, насколько я понимаю. Проистекало это в первую очередь из общего недовольства армии вот тем, что Павел творил. Я хочу в заключение привести цитату из очень интересного мемуариста, очень наблюдательного, в принципе не антипавловского, и он сам всё время это оговаривает, он говорит: ну слушайте, мне-то грех жаловаться, я-то при Павле как раз карьеру сделал. Хотя он сделал карьеру совсем не лизоблюдством, а просто тем, что служил как надо, а стремительно освобождались места, спасибо Павлу, да? То есть это напоминает вот карьеры некоторых командиров в середине тридцатых: они сами доносы не писали, но их начальников снимали с такой скоростью, что они от капитана до полковника…

С. БУНТМАН: Ну да.

А. КУЗНЕЦОВ: За год проходили, да? Николай Александрович Саблуков. Автор одних из самых интересных, на мой взгляд, воспоминаний о времени Павла. Вот что он пишет: «Стремительный характер Павла и его чрезмерная придирчивость и строгость к военным делам делали эту службу», — имеется в виду военную, — «весьма неприятною. Нередко, за ничтожные недосмотры и ошибки в команде, офицеры, прямо с парада, отсылались в другие полки и на весьма большие расстояния. Это случалось настолько часто, что у нас вошло в обычай, будучи в карауле, класть за пазуху несколько сот рублей ассигнациями, чтобы не остаться без денег в случае внезапной ссылки», — это привет уже в конец тридцатых годов 20-го века, когда люди на работе держали чемоданчики с бельём, да?

С. БУНТМАН: Да.

А. КУЗНЕЦОВ: «Мне лично пришлось три раза давать взаймы деньги своим товарищам, которые забыли принять эту предосторожность. Подобное обращение, естественно, держало офицеров в постоянном страхе и беспокойстве, благодаря чему многие совсем оставляли службу и удалялись в свои поместья <…> Из числа ста тридцати двух офицеров, бывших в конном полку», — конногвардейский, да, один из двух элитных конных полков гвардии наряду с кавалергардским — «в 1796 году, всего двое (я и ещё один) остались в нём до кончины Павла Петровича». За четыре года сто тридцать офицеров выбыли из элитного гвардейского полка. И теперь в заключение. Конечно, они если и предтечи декабристов, то очень, очень, очень дальние. Конечно, они фрондёры. Конечно, они мальчишки-раздолбаи. Конечно, они в конспирацию играли, они напридумывали себе псевдонимов — следствие это потом, естественно, смаковало всячески. Но при этом водили обряженного императором мужика по полковым собраниям — ну, ну какие же это революционеры.

С. БУНТМАН: То есть никакой здесь ни конспирации, ничего?

А. КУЗНЕЦОВ: Ничего, ничего. Болтовня.

С. БУНТМАН: Но как решаются проблемы такого рода, они знали, и знали по истории, предыдущее поколение это, это знало.

А. КУЗНЕЦОВ: Конечно.

С. БУНТМАН: Вот. Ну всё равно это было вечно…

А. КУЗНЕЦОВ: Но это та закваска, из которой ранее переворот уже не раз получался. Елизавета Петровна, обряженная в форму Преображенского полка, явится ведь не на заседание организации заговорщиков. Она явится в казарму. «Первый батальон, за мной! Хотите за меня?» — «Ура, матушка!»

С. БУНТМАН: Да. Лейб-компанцы, вот, говорят.

А. КУЗНЕЦОВ: Лейб-компанцы, конечно.

С. БУНТМАН: Нда.

А. КУЗНЕЦОВ: А в шестьдесят втором году что, разветвлённая конспирация во главе с Орловыми? Да ерунда!

С. БУНТМАН: Да. Взяли старые, ещё елизаветинские мундиры.

А. КУЗНЕЦОВ: Да.

С. БУНТМАН: И тоже пошли в казармы девушки.

А. КУЗНЕЦОВ: Кружок недовольных офицеров, дерзких, молодых, амбициозных, честолюбивых, сорвиголов. Вот такой вот канальский цех, они очень точно себя назвали, действительно канальи.

С. БУНТМАН: Да, да. Но серьёзный заговор, как мы знаем, придёт совершенно с другой стороны.

А. КУЗНЕЦОВ: С другой стороны.

С. БУНТМАН: Ну что ж, спасибо вам, друзья, что вы слушали и приняли участие в рассмотрении этого дела, так и не ставшего зверским, я бы так сказал, слава богу. Вот, и что у нас сейчас будет? В 19:05 один Андрей Колесников* (власти РФ считают иноагентом) будет на «Живом Гвозде» у нас, и Антон Орех будет его пытать на всякие темы актуальные. В 21 час «Пастуховские четверги», Владимир Пастухов будет по скайпу, а Алексей Венедиктов* (власти РФ считают иноагентом) здесь будет, в студии. И наконец, в 22:05 Дмитрий Быков* (власти РФ считают иноагентом), сначала «Один», а в «Уроке литературы», который будет эту передачу продолжать, будет Илья Сельвинский — о, интересно. Интересно. Ну, а всё интересно, что рассказывает Быков, мне кажется.

А. КУЗНЕЦОВ: Это правда.

С. БУНТМАН: Ну, всего вам доброго, до свидания!

А. КУЗНЕЦОВ: Всего хорошего.

Автор
Алексей КУЗНЕЦОВ, Сергей БУНТМАН
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе