Польский плен 1919 года

Вторая Речь Посполитая и аппетиты её политиков

95 лет назад, 13 февраля 1919 года произошло первое столкновение частей польской и Красной армий в бою за Берёзу Картузскую. К концу дня 80 красноармейцев оказались в плену. 

Они стали первопроходцами по тернистым «аллеям» польских тюрем и лагерей. Вскоре по проложенной ими дороге туда же хлынул людской поток из уроженцев бывшей Российской империи. Помимо красноармейцев и солдат Западно-Украинской Народной Республики, в него вольются узники немецких и австро-венгерских лагерей, попавшие в плен в ходе Первой мировой войны. Это статья – дань памяти всем им, сполна испившем чашу страданий и унижений в застенках Польского государства, представители которого так любят рассуждать о своей «цивилизованности».

Одним из главных итогов Перовой мировой войны стал распад трёх империй, следствием чего стало появление на политической карте мира новых государств. В их числе была Вторая Речь Посполитая. Едва отгремели последние военные залпы, как в ноябре 1918 года бывший революционер Ю. Пилсудский объявил себя начальником Польского государства. Об этом звании, впервые возникшем в конце ХVIII столетия во время восстания Т. Костюшко, вспомнил С. Буковецкий. Пилсудский воспользовался его подсказкой.

По словам польского историка В. Селея, Пилсудский «хотел сыграть роль координатора всех национальных сил, способных создать из послевоенного хаоса польское государство, которое в этой части Европы стало бы оплотом мира, приобретя статус великой державы». Вопреки таким уверениям, как только германские войска стали покидать оккупированные ими в ходе Перовой мировой войны территории, польские политики заголосили о том, что настала пора бороться за границы 1772 года (до первого раздела Речи Посполитой) и Польшу «от моря до моря». Очень скоро Вторая Речь Посполитая стала ни «оплотом мира», а главным источником международной напряжённости в Европе.

26 ноября новоиспеченное польское правительство объявило о выборах в сейм «везде, где были поляки». Подход примечателен тем, что в ту пору вопрос о границах ещё формировавшегося государства оставался открытым. Расхождения во взглядах на вопрос о границах государства в среде польских политиков не были существенными. Да, планы Национально-демократической партии Р. Дмовского (ранее он был лидером польской фракции в III Государственной думе) были менее амбициозными. Ю. Борисёнок в книге «На крутых поворотах белорусской истории» подчёркивает, что в «их построениях отход от традиционной для польского общественного движения ХIХ в. установки о границах 1772 г. как основы для независимости возрождённой Речи Посполитой был выражен чётче и яснее. Границы польского государства должны были включить в себя все те территории, где реально было бы осуществление лозунга “Польша для поляков“, быстрая ассимиляция и окатоличивание непольского населения. 5 ноября 1918 г. была определена “линия Дмовского“, имевшая сходство с границами Речи Посполитой после её второго раздела в 1793 г., но с рядом уступок в пользу Польши, среди которых оказался и Минск с прилегающей территорией». Однако и Дмовский рассматривал польский этнический элемент на украинских, белорусских и литовских землях как «доминирующую и единственную цивилизационную силу, способную к политической организации данного края».

По сравнению со «скромным» Дмовским планы Пилсудского и его окружения были амбициознее, а вожделения простирались дальше на восток. Борясь за статус великой державы, они бросились раздвигать границы Польши во всех направлениях. Конфликты с соседями не заставили себя ждать. С Чехословакией он возник из-за Тешинской области, с Украинской Народной Республикой (УНР) - из-за Львова, Восточной Галиции, Холмской области и Западной Волыни, с Литвой - из-за Вильно и Виленской области. Очевидно, что та лёгкость, с которой поляки обрели независимость, вскружила им головы. Их аппетиты день ото дня только росли.


Удивительно, но факт: в отношениях с поляками большевики вели себя как «голуби мира». Советское правительство во главе с В. Лениным заявило о признании независимого Польского государства за три месяца до того, как оно фактически возникло. С конца 1918 года большевики настойчиво, но безрезультатно предлагали Пилсудскому установить дипломатические отношения между РСФСР и Польшей. Однако официальная Варшава под разными предлогами предложения Москвы каждый раз отклоняла.

Отсутствие чётких границ не могло не сказаться и в отношениях между РСФСР и Польшей. 30 декабря 1918 г. «оплот мира» заявил Москве, что наступление Красной Армии в Литве и Белоруссии является агрессивным актом в отношении Польши, вменяющим «польскому правительству в обязанность реагировать самым энергичным образом» и защитить территории, заселённые «польской нацией». Небольшая численность поляков среди местного населения Варшаву ничуть не смущала.

«Защиту» указанных территорий поляки начали уже через два дня, расстреляв 2 января 1919 года миссию Российского Красного Креста. Трагедия вызвала обмен нотами и не способствовала улучшению отношений между двумя государствами. Большевики настаивали на том, что советские войска нигде не вступили на территорию, «которая могла бы быть рассматриваема как принадлежащая Польской Республике». Однако такой ответ шёл наперекор амбициям Варшавы.

Советское правительство было готово идти на уступки. С ноября 1918-го по март 1919-го большевики не менее 10 раз безрезультатно обращались к Польше с предложением установить нормальные межгосударственные отношения. Однако в Варшаве это было расценено как признак слабости. 4 февраля 1919 года войска «оплота мира» захватили Ковель, 9 февраля - Брест-Литовск. Неделей позже произошло столкновение частей польской и Красной армий в бою за белорусское местечко Берёза Картузская. Тогда же в плен к полякам попали 80 красноармейцев.

Как поговаривал один малопопулярный и до сих пор не осуждённый политик, «процесс пошёл». В сводке от 5 марта 1919 года из группировки генерала А. Листовского сообщалось о том, что «отряд под командованием пор. Есьмана, поддерживаемый мобильным отрядом Замечека, занял населённый пункт Бродница, где взято в плен 25 красноармейцев, в том числе несколько поляков. Некоторых из них расстреляли». В отношении мирного населения поляки вели себя столь же «цивилизованно». Один из лидеров белорусского национального движения А. Луцкевич в брошюре «Польская окупацыя у Беларусi» писал о расстреле 36 крестьян и аресте двух сотен жителей в Слуцком повете, о сожжении семи белорусских деревень в Бобруйском повете и т. д. «Местные жители оказывались совершенно беззащитными перед произволом и извращёнными эксцессами армии страны, называвшей себя бастионом христианской цивилизации в борьбе против большевизма и вообще “восточного варварства“», - констатировал М. Мельтюхов.

Насилия, совершаемые над военнопленными и мирным населением, вызвали решительный протест наркома иностранных дел РСФСР Г. Чичерина. 20 апреля 1919 года он сообщил чрезвычайному уполномоченному МИД Польши А. Венчковскому о фактах избиения жителей Белостока, Слонима и о расстреле 6 марта в Пинске в госпитале №1 шестерых санитаров.

Однако заявления и протесты на польских «гуманистов» почти не действовали. Воспользовавшись тем, что весной 1919 года главные силы Красной армии находились на Восточном фронте, где сдерживали наступление армий адмирала А. Колчака, «оплот мира» перешёл в наступление. Даже ненавидевшие большевиков представители Антанты в своей конфиденциальной переписке прямо называли Польшу виновницей войны с РСФСР. К примеру, представитель США при миссии государств Антанты в Польше генерал-майор Дж. Кернан 11 апреля направил донесение президенту США В. Вильсону. В нём констатировалось, что «хотя в Польше во всех сообщениях и разговорах постоянно идёт речь об агрессии большевиков, я не мог заметить ничего подобного. Напротив, я с удовлетворением отмечал, что даже незначительные стычки на восточных границах Польши свидетельствовали скорее об агрессивных действиях поляков и о намерении как можно скорее занять русские земли и продвинуться насколько возможно дальше. Лёгкость, с которой им это удалось, доказывает, что полякам не противостояли хорошо организованные советские вооружённые силы».

События ближайших дней подтвердили справедливость такой оценки. 17 - 19 апреля поляки заняли Лиду, Новогрудок и Барановичи.

В апреле 1919-го

Поляки традиционно подают себя миру либо в качестве жертв либо героев. Загнанные в угол неопровержимыми доказательствами польские историки, журналисты и политики нехотя признают отдельные проявления жестокости со стороны своих солдат и офицеров, подавая их как ответ на жестокости, например, 1-й Конной армии. При этом они предусмотрительно «забывают» о том, что бойцы С. Будённого действовали на польском фронте летом 1920 года. К тому времени независимая Польша уже второй год, по уверениям Пилсудского, несла свободу народам Украины, Белоруссии и Литвы. Сохранилось достаточное количество документов и мемуаров, чтобы понять, сколь лжива эта идеологическая конструкция.


19 апреля 1919 года поляки ворвались в Вильно. В числе оборонявших город был и член Военно-полевого трибунала Западной стрелковой дивизии, поляк В. Козеровский. Впоследствии он в подробностях описал события, происходившие с ним 21 апреля:

«В рукопашной схватке я был ранен штыком и, получив прикладом сильный удар по черепу, упал и потерял сознание.

Придя в сознание, я увидел, что один из легионеров держит мой бумажник; изъяв из него деньги, он бросил его под сруб конюшни. Я был залит кровью, без сапог и шинели, ватная фуфайка была разорвана, фуражка где-то пропала. Я застонал. Один из группы стоявших рядом легионеров щёлкнул затвором и намеревался прикончить меня, но ему помешал окрик по-польски: “Не стржелай, то комисаж“…

Легионеры, все парни лет до двадцати, послушались этого совета, нашли где-то кусок колючей проволоки, вывернули мне руки назад, накрепко связали проволокой и, подгоняя меня ударами прикладов, повели в город. Состояние моё было ужасное…

При входе в город меня два раза останавливали по требованию буржуазной публики, и кто только хотел, тот и надругался надо мной: били кулаками, плевали в лицо, бросали камнями…

В ожидании коменданта окружавшая меня группа легионеров вновь принялась меня избивать…»

Козеровскому ещё повезло. Ведь в отличие от многих красноармейцев его не расстреляли в момент пленения, он не был забит до смерти в тюрьме и не умер с голоду по пути в лагерь.

Сцены, аналогичные описанной Козеровским, происходили везде, где только появлялись войска «цивилизованной» Польши. Тогда же в апреле 1919-го в украинском Житомире в польский плен угодил 26-летний культработник одной из дивизий Красной Армии Я. Подольский. В своих воспоминаниях, опубликованных под псевдонимом Н. Вальден, он рассказал о том, что с ним происходило потом:

«На перроне валялись трупы людей, явно не защищавших свою жизнь. Большинство штатских, несколько женщин. Колотые раны говорят о том, что причина смерти - не шальная пуля. Трупы полуодеты. Рослый крестьянский детина, отложив винтовку и выпятив губу, тщательно снимает с неподвижно лежащей женщины меховую кофту. Он заметил мой пристальный взгляд и, нагло улыбаясь, подошёл ко мне.

- Вот буты, хороши буты, - сказал он, указывая на мои ботинки.

Я не сразу понял, что это перевод на польский язык известного рассказика о японском или кавказском гостеприимстве, когда хозяин отдаёт гостю понравившуюся вещь.

- Снимай зараз, - грубо закричал он.

Я снял ботинки. А через несколько минут остался в одном нижнем белье.

Кто-то накинул на меня рваную, невыразимо грязную куртку.

Теперь понятны писания польской прессы о нищенской экипировке красноармейцев».

Вскоре после пленения и ограбления Подольский оказался в житомирской тюрьме:

«После краткого знакомства с нами нас послали чистить отхожие места. Тут же стояли несколько польских солдат, и мило подшучивая, покалывали штыками того или иного товарища, не обнаружившего достаточно рвения.


Потом, подгоняемые пинками и прикладами, мы опять поднялись к себе наверх. Там нас заперли на ночь, бросив предварительно по куску хлеба. И мы ели хлеб - сказать ли? - немытыми руками.

Я заикнулся было о том, как бы помыться.

- Мыть? Здыхай, пся кревь...

Ударом кулака унтер бросил меня на пол...

На следующий день нас не посылали "на работу" и не кормили».

Подольский ещё легко отделался. В тюрьме Бобруйска военнопленному за отказ выгрести нечистоты голыми руками польские изуверы перебили обе руки.

С другими проявлениями польской «цивилизованности» в минской тюрьме столкнулся Н. Равич, арестованный 3 октября 1919 года. Его допрашивал начальник контрразведки подполковник Блонский, заявивший, «что в демократической республике все убеждения законны. Он, Блонский, например, социалист... Почему же ему не уважать большевиков, коль скоро они такие же социалисты? Достаточно ему убедиться, что мы идейные большевики, как он нас немедленно выпустит на свободу... То же самое Блонский болтал одному нашему товарищу по фамилии Ширяев. Когда тот, по наивности, заявил, что он действительно большевик, от удара кулаком в переносицу искры замелькали у него в глазах. Стекло от разбитого пенсне попало в глазную орбиту, и он навсегда лишился правого глаза. Его били несколько дней, прижигали пятки железом, колотили через мокрое полотенце резиновыми палками, чтобы не было следов на теле».

В камере на 30 человек, где Равич оказался, находилось более сотни: «Уголовники обкрадывали друг друга, а особенно политических, дрались припрятанными ножами... Однажды утром под одной из нар нашли задушенного человека, и никто не мог сказать, кто это сделал». Из десяти человек лишь один спал на нарах. Остальные валялись на залитом липкой грязью полу, страдая от вшей и холода. В день выдавали по 50 граммов хлеба, утром и вечером полагалась горячая вода, в полдень, вспоминал Равич, «та же вода, подправленная мукой и солью. За две недели такого питания лица арестованных приобретали землистый цвет и отекали. Через месяц опухали ноги, через три месяца воспалялись дёсны и движения становились затруднительными. В каждой камере были люди, двигавшиеся с трудом, раздувшиеся, как от водянки, настолько слабые, что они почти не могли говорить. Ко всему этому - вечно спёртый воздух и угнетающий запах параш, которые опорожнялись только раз в два дня».

Ситуация в других польских тюрьмах была аналогичной.

На «островах» польского «ГУЛАГа»


Воссоздание Речи Посполитой и начало функционирования на её территории лагерей для интернированных и военнопленных произошли одновременно. Уже в ноябре 1918 года возобновили свою работу бывшие австро-венгерские лагеря в Вадовице, Ланьцуте и Домбе. В последний, находившийся под Краковом, угодил уже знакомый нам В. Козеровский. Лагерь интернированных в Домбе запомнился ему таким:

«На огромной площади, огороженной сетью проволочных заграждений и охраняемой днем и ночью цепью солдат, было построено несколько рядов дощатых низких бараков. Каждый барак в свою очередь был обнесён проволочным заграждением, как клетки для зверей в зоопарке. В каждом бараке находилось примерно до 300 человек…

Всё “оборудование“ бараков состояло из двухэтажных голых нар… Режим был строг. За малейшее упущение немедленно следовало “пся крев“ и вслед за тем “битие по морде“. Бывали ежедневно случаи, когда более важные “преступления“ наказывались “30 шомполами“ в караульных помещениях охраны. Оттуда днем и ночью слышен был стон и крики избиваемых».

Козеровский обратил внимание на то, что наряду с бойцами Украинской Галицкой армии и красноармейцами, там находилось «свыше 1000 бывших военнопленных русских солдат, возвращавшихся самотёком из Германии и Австрии на родину и “взятых в плен“ где-либо в Польше; около 300 человек бывших офицеров царской армии, бежавших из Советской России или частей Красной армии на фронте».

В Вадовицкий лагерь побывал и Я. Подольский. Он вспоминал: «Голодно, холодно… Поверка и распределение на работы происходили в обеденное время, когда мы выходили получать резко зловонную жижицу вместе с куском хлеба... Ночью, по нужде выходить опасались. Часовые как-то подстрелили двух парней, вышедших перед рассветом из барака, обвинив их в попытке к бегству. Пресловутая инсценировка бегства и оскорбление начальства стоили жизни не одной сотне наших пленных. Подозрительных зачастую переводили в особый барак, - штрафной барак штрафного лагеря, - откуда уже не выходил почти никто. Я туда не попал только потому, что был всё-таки очень слаб и, по диагнозу наших палачей, должен был в скором времени подохнуть и без применения особых мер». Подольскому запомнились царившие в лагере «голод, изнурительные работы, бесчеловечная жестокость, нередко доходящая до прямых убийств наших пленных на потеху пьяной офицерни». Позже к ним добавились «сильные союзники - дизентерия, картинно называющаяся на польском языке "червонкой", тиф, скарлатина, холера. Больные сотнями умирали в лагере, - якобы до обнаружения болезни, и десятками в госпитале».


Крайне тяжёлым было положение инвалидов. Вот какие сцены летом 1919 года в лагере Вадовице наблюдал В. Козеровский: «Особенно тяжело было смотреть на то, как спешили за обедом и стояли в очереди инвалиды империалистической войны. Вспоминается мне, например, такая сцена. Идут или, вернее, плетутся два инвалида, таща на примитивных носилках третьего. Впереди идёт зрячий на деревянной ноге, на носилках обрубок человека без обеих ног, сзади носилки держит слепой с обезображенным раной лицом. И так стояли в очереди у кухни сотни инвалидов, целый паноптикум – музей ужасов империалистической бойни».

Число «островов» польского «ГУЛАГа» постепенно росло. В феврале начал функционировать лагерь в Щиперно, а в мае – печально знаменитый лагерь в Стшалково. Уже в июне капитан медслужбы И. Копыстиньский в своём докладе информировал Санитарный департамент Минвоендел Польши: «Переполненность бараков более значительная в большевистской группе. Грязная солома, предназначенная в качестве постели, небрежно разбросана по земле, так как большевистские бараки не имеют нар для сна... Заметно общее отсутствие белья». По его словам, борьбу же с эпидемией сыпного тифа «затрудняли два фактора: 1) постоянное отбирание у пленных белья; 2) наказание пленных всего отделения тем, что их не выпускали из бараков по три дня и более».

Другой очевидец свидетельствовал, что в Стшалково поручик В. Малиновский (будущий историк и один из редакторов собрания сочинений Пилсудского) «ходил по лагерю в сопровождении нескольких капралов, имевших в руках жгуты-плетки из проволоки, и кто ему нравился, приказывал ложиться в канаву, и капралы били сколько было приказано; если битый стонал или просил пощады, пор. Малиновский вынимал револьвер и пристреливал».

6 декабря 1919 года референт по делам пленных З. Панович после посещения лагеря в Стшалково сообщил в Минвоендел Польши: «Мы увидели залитые водой бараки, крыши протекали так, что для избежания несчастья нужно периодически вычерпывать воду вёдрами. Общее отсутствие белья, одежды, одеял и хуже всего – обуви… Из-за нехватки топлива… еда готовится только раз в день…»

Нечеловеческие условия содержания военнопленных были и в других лагерях. В октябре 1919 года, изучив санитарное состояние лагеря в Брест-Литовске, комиссия Международного комитета Красного Креста, констатировала: «Этим летом из-за скученности помещений, не пригодных для жилья; совместного тесного проживания здоровых военнопленных и заразных больных, многие из которых тут же и умирали; недостаточности питания, о чём свидетельствуют многочисленные случаи истощения; отеков, голода в течение трёх месяцев пребывания в Бресте, - лагерь в Брест-Литовске представлял собой настоящий некрополь».

А вот фрагмент отчёта полковника медицинской службы Радзиньского, который посетил лагерь в Пикулице в ноябре:


«Обмундирование пленных, особенно большевиков, ниже всякой критики… Одетые в рванье, без белья, без обуви, исхудавшие, как скелеты, они бродят, как человеческие тени…

Их суточный паёк состоял в тот день из небольшого количества чистого, ничем не заправленного бульона и небольшого кусочка мяса. Этого хватило бы, быть может, для пятилетнего ребенка…

В дождь, снег, мороз и гололёд ежедневно отправляют, не сделав своевременно необходимых запасов, за дровами в лес около 200 оборванных несчастных, значительная часть из которых на следующий день ложится на одре смерти.

Систематическое убийство людей!»

В декабре начальник Санитарного департамента министерства военных дел Польши генерал З. Гордынский по итогам посещения лагеря в Брест-Литовске доложил военному министру: «Худоба многих пленных красноречиво свидетельствует о том, что голод – их постоянный спутник, голод страшный, который заставляет их кормиться любой зеленью, травой, молодыми листьями и т.д. Случаи голодной смерти не являются чем-то чрезвычайным». Положение военнопленных в Белостоке было не лучше: «В лагере на каждом шагу грязь, неопрятность, которые невозможно описать, запущенность и человеческая нужда, взывающие к небесам о возмездии. Перед дверями бараков кучи человеческих испражнений, больные до такой степени ослаблены, что не могут дойти до отхожих мест... Сами бараки переполнены, среди ”здоровых” полно больных. По моему мнению, среди 1400 пленных здоровых просто нет. Прикрытые только тряпьем, они жмутся друг к другу, согреваясь взаимно. Смрад от дизентерийных больных и поражённых гангреной, опухших от голода ног. В бараке, который должны были как раз освободить, лежали среди других больных двое особенно тяжелобольных в собственном кале, сочащемся через верхние портки, у них уже не было сил, чтобы подняться, чтобы перелечь на сухое место на нарах».

Только в Бобруйске и только за два месяца (декабрь 1919 года – январь 1920 года) были зафиксированы 933 смерти военнопленных.


Вместе с тем было бы неверным утверждать, что поголовно все поляки равнодушно взирали на страдания и агонию военнопленных и интернированных. Г. Ф. и В. С. Матвеевы в книге «Польский плен. Военнослужащие Красной армии в плену у поляков в 1919 – 1921 годах» отмечают: «Озабоченность судьбой пленных демонстрировали прежде всего сотрудники учреждений для пленных министерства военных дел, а также медико-санитарных служб различного подчинения. При этом они руководствовались различными соображениями: политическими (в том числе заботой об имидже Польше на международной арене), гуманитарными, санитарными (опасениями, что инфекционные заболевания распространятся за пределы заведений для пленных и вызовут эпидемии в армии и среди местного населения), заинтересованностью в пленных как дешёвой рабочей силе, способностью хотя бы частично заменить мобилизованных в армию рабочих и крестьян. Наконец, живые пленные красноармейцы и интернированные нужны были полякам как залог возвращения своих пленных из России».

Примечательно, что даже зная о катастрофическом положении военнопленных в лагерях, польские власти действовали подчёркнуто неторопливо. Зато из их уст регулярно звучали заявления о том, что ситуация в лагерях быстро улучшается. По этому поводу следует согласиться с В. Шведом, который справедливо заметил: «О том, что заявлениям любым польским комиссиям и инспекциям тех лет следует доверять с определённым “коэффициентом“ поправки, свидетельствует выступление представителя Минвоендел Польши 6 ноября 1919 г. на заседании комиссии сейма. Военный представитель “доложил“ представителям верховного органа Польши о том, что “лагерь в Стшалково в окрестностях Слупцы – самый большой, рассчитан на 25000 мест, очень хорошо оборудован“. Это была явная ложь».

Все сомнения на сей счёт были развеяны летом 1920 года, когда армии советского Западного фронта под командованием М. Тухачевского потерпели поражение на подступах к Варшаве. Тогда-то в польские лагеря и хлынул основной поток пленных красноармейцев. Как их встретили там представители «цивилизованной» польский власти – предмет отдельного разговора.

Олег Назаров

Russkie.org

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе