Расцвет русского былинного творчества пришелся на XI–XII века.
Через пару столетий центр национального эпоса переместился из Киева в Новгородскую республику. В дальнейшем этот самобытный жанр начал на Руси угасать. В XVIII веке мастер завода Демидовых Кирша Данилов сумел составить на Урале «сборник древних российских стихотворений» — в европейской части страны найти создателей былин уже было невозможно.
К середине XIX столетия фольклористы, казалось, уверились окончательно: былинная традиция канула в Лету. И тут неожиданно выяснилось, что она каким-то чудом сохранилась недалеко от столицы. Причем вернуть эпос из небытия было суждено человеку, оказавшемуся там, в Карелии, не по своей воле.
Предки Павла Рыбникова были московскими купцами-старообрядцами. Он рано остался без отца и, чтобы поддержать семью, был вынужден параллельно с учебой давать уроки. Окончив гимназию с серебряной медалью, поступил в 1850-м на историко-филологический факультет Московского университета. Несколько позже познакомился с основоположником славянофильства Алексеем Хомяковым, стал изучать народный быт и фольклор. На квартире Рыбникова собирался кружок «вертепников», где беседовали о многих вещах, в том числе о «недостатке в порядке государственного управления». В 1859 году Павел Николаевич был сослан в Олонецкую губернию под надзор полиции. Его определили в штат губернской канцелярии.
«Это был в то время высокий, стройный, сильный, очень красивый мужчина лет двадцати шести — двадцати семи, обращавший на себя внимание петрозаводского общества и своим блестящим образованием, и своим интересным положением (он жил в ссылке)», — писал о нем впоследствии преподаватель Олонецкой губернской гимназии Василий Модестов.
Рыбников тогда собирал археологические древности и рукописные книги, но более всего увлекался фольклором.
Как-то раз по поручению начальства отправился собирать статистические данные из Петрозаводска в Пудож. Когда переправлялись на пару с лодочником через речку Водлу, поднялся сильный встречный ветер. Через шесть часов измученные путники пристали к Шуйнаволоку, лесистому мысу с небольшим причалом и закопченной фатерой — домом, в котором укрывались от непогоды.
«Около пристани было много лодок из Заонежья, — писал в своем дневнике Рыбников, — и фатера народом полным-полна. Правду сказать, она была чересчур смрадна и грязна, и хоть было очень холодно, но не похотелось мне взойти в нее на отдых. Я улегся на мешке около тощего костра, заварил себе чаю в кастрюле, выпил и поел из дорожного запаса и, пригревшись у огонька, незаметно уснул. Меня разбудили странные звуки: до того я много слыхал и песен, и стихов духовных, а такого напева не слыхивал. Живой, причудливый и веселый, порой он становился быстрее, порой обрывался и ладом своим напоминал что-то стародавнее, забытое нашим поколением. Долго не хотелось проснуться и вслушаться в отдельные слова песни: так радостно было оставаться во власти совершенно нового впечатления. Сквозь дрему я рассмотрел, что шагах в трех от меня сидит несколько крестьян, а поет-то седатый старик с окладистою белою бородою, быстрыми глазами и добродушным выражением в лице. Кончил певец и начал петь другую песню: тут я разобрал, что поется былина о Садке-купце, богатом госте. Разумеется, я сейчас же был на ногах, уговорил крестьянина повторить пропетое и записал с его слов: «Ай жил Садко-купец, богатый гость, лег он спать на темную ночь, выставал поутру раным-рано, говорил к дружине ко хороброей: «Ай же ты, дружинушка хоробрая, берите-ка бессчетной золотой казны и выкупите весь товар в Нове-граде».
Исполнял те былины Леонтий Богданов из деревни Середка Кижской волости. Поэтому из Шуйнаволока Павел Рыбников отправился не на Пудожский берег, а на малую родину встреченного ненароком певца.
Местные жители охотно рассказывали гостю разные предания, покуда к ним не присоединился «лучший сказитель во всем Заонежье» Трофим Рябинин. «Через порог избы переступил старик среднего роста, крепкого сложения, с небольшой седеющей бородой и желтыми волосами. В его суровом взгляде, осанке, поклоне, поступи, во всей его наружности с первого взгляда были заметны спокойная сила и сдержанность». Петь былины тот поначалу отказывался, говорил, что в пост мирские песни не вполне уместны. Но долго уговаривать старца не пришлось. Редкое умение исполнителя придавало «особенное значение каждому его стиху». Павел Николаевич то и дело бросал перо и жадно слушал, потом нехотя возвращался к записи.
Поиски сказителей продолжились на Водлозере, в Колодозере, Кенозере, Каргополе и в других местах. «В Заонежье каждый почти крестьянин, даже женщины и дети, знают что-нибудь из былевой поэзии... По рассказам старика Козьмы Романова, старины были еще более распространены лет шестьдесят или семьдесят тому назад: «Соберутся, бывало, старики и бабы вязать сети, и тут сказители станут петь былины. Начнут они перед сумерками, а пропоют до глубокой ночи», — отмечал Рыбников.
При любой возможности он искал и записывал былины, нередко — вопреки воле начальства. «Всякое мое путешествие было соединено с большими препятствиями, а три первых и даже, отчасти, пятое оставили за собою неприятности», — сообщал доброхот-исследователь в одном из писем.
Главная сложность состояла в том, что «певцы рассеяны друг от друга на сотнях верст и за ними не угонишься». Не найдя верных помощников-единомышленников, Рыбников сетовал: «Много я роздал денег и семинаристам, и волостным, и сельским писарям, а от них получаю или мало, или дрянь. На днях один писарь надул меня, приславши шесть старин, которые он от слова до слова списал у Кирши Данилова». Затрудняло исследования и то, что сказители «упорно отказывались от продолжения былин, конец которых они очень хорошо знали в содержании. Последовательным записыванием... стих за стихом выбирал у них отрывки, но раз забытого вполне восстановить уже было нельзя».
Так на территории Заонежья был заново открыт феномен, повлиявший на всю отечественную (читай: мировую) культуру. Олонецкую губернию стали называть «Исландией русского эпоса» (в далекой скандинавской стране была найдена «Старшая Эдда» и создана «Младшая»).
«На материале, записанном в Карелии, создавалась, в сущности, вся русская наука о фольклоре», — констатировал уже в XX столетии известный советский ученый Марк Азадовский.
Легендарные сюжеты заонежские сказители воспринимали как пересказ реальных событий древности, а богатырей считали своими прародителями. Павел Рыбников, видевший в былинах отражение истории Древней Руси, писал: «Гулящая часть земщины отделяется от ратаев и с топором в одной руке, с сохою позади себя, как и теперь американские пионеры, идет на украйны. Судьба этой вольницы различна: одна возвращается на свою сторонушку (как в «Добром молодце и жене неудачливой»); другая ходит сказителями-скоморошинами и каликами перехожими, поддерживая единство языка и преданий; третья гибнет от избытка своей удали молодецкой, как богатырь в речке Смородинке и Василий Буслаевич: они в тягость были бы земщине, ибо не признают уже никаких законов, не только известной, условной формы. Дружина с своими настоятелями — дело другое: они содержат земщину при деле, при работе и при карауле».
В 1866 году, по окончании срока ссылки, он уехал чиновником в Варшаву, а позже занял пост калишского вице-губернатора. В Олонецкую губернию отныне не возвращался.
Собранные былины издал в 1861–1867 годах. «Песни, собранные Павлом Рыбниковым» тогдашние ученые назвали одной из крупнейших книг своего времени, ведь ее автор записал в Заонежье практически все известные тогда былинные сюжеты (всего их насчитывают около ста).
Благодаря этому выдающемуся исследователю сегодня мы знаем о Святогоре и Хотене, Ставре и Дюке Степановиче, о подвигах Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича и других витязей — защитников Земли Русской.