Что такое русская нация — и существует ли она вообще?

Кто такие русские и чем они отличаются от россиян, как в разные годы ставился и решался национальный вопрос в Советском Союзе и какое будущее государственное устройство пойдет на пользу всем народам, населяющим Россию? Простых ответов на подобные вопросы нет и не может быть, однако это не означает, что их не следует обсуждать: по просьбе «Горького» Станислав Смагин рассказывает о книге Александра Вдовина «Русская нация в XX веке (русское, советское, российское в этнополитической истории России)».


Александр Вдовин. Русская нация в XX веке (русское, советское, российское в этнополитической истории России). М.: РГ-пресс, 2019


Широкую известность доктор исторических наук Александр Вдовин, выпустивший не так давно книгу «Русская нация в XX веке», получил в 2010 году, когда в центре внимания и одновременно громкого скандала оказался другой его труд — учебное пособие «История России. 1917–2009» (соавтор — Александр Барсенков, также доктор исторических наук).

Скандальными оказались не досадные фактические ошибки авторов, а неполиткорректные трактовки ряда исторических событий и оценки взаимоотношений советского государства и русского этноса с некоторыми другими народами России (евреями, чеченцами).

Атаку на исследование двух Александров-докторов тогда предприняла диковинная коалиция: правительство Чеченской республики с характерными многозначительными намеками и системные либералы, решившие для надежности подключить к делу еще и прокуратуру. Лично мне ситуация напомнила знаменитый западногерманский «спор историков» 1986–1987 гг., когда лагерю условных ревизионистов А. Хилльгрубера и Э. Нольте, называвших фашизм и нацизм «всего лишь» закономерной реакцией на большевизм, противостояли леволибералы во главе с Юргеном Хабермасом. Позиция Нольте и компании была сомнительна не только морально, но и, что важнее, научно, и ее вполне можно было опровергнуть научными же аргументами, однако Хабермас и Ко предпочли победить при помощи ругательных идеологизированных передовиц, по духу и букве вполне заслуживавших названия «пятиминутки ненависти». Тем не менее немецким либералам все-таки хватило разумности не подавать на оппонентов в суд, не говоря уже о вовлечении в дело активистов Rote Armee Fraktion, система аргументации которых в то время изрядно громыхала.

К счастью, дело Вдовина-Барсенкова завершилось без совсем уж катастрофических последствий. Авторы извинились перед разбуженным лихом за потревоженный сон, в МГУ пособие рекомендовали изъять из учебного процесса, на том и разошлись. Александры вернулись к своему основному роду занятий — в частности, Вдовин с тех пор выпустил еще несколько книг, о последней из которых мы и говорим.

«Русская нация в XX веке» имеет подзаголовок «Русское, советское, российское в этнополитической истории России». И действительно, автор добросовестно, во многом опираясь на материалы прежних штудий, исследует динамику практического наполнения «русскости», «советскости» и «российскости» и метаморфозы, происходившие за последний век с самими этими терминами. Что важнее и первичнее — сами феномены или их обозначение, — с ходу даже не скажешь. Мало в какой стране и мало в каком вопросе терминология столь же важна, как в России с вопросом национальным.

Вашему покорному слуге не раз и не два приходилось сталкиваться с этим. Довольно показательным был случай, когда мы с постоянным автором «Горького» Николаем Проценко решили написать статью о перспективах нациестроительства в России. На горизонте наши позиции казались различными, не то чтобы кардинально, но заметно. При ближайшем же рассмотрении разница оказалась куда меньшей и вполне снимаемой компромиссными формулировками. Последним оплотом вероятного несходства оказалась та самая пара «российский» и «русский». При зрелом размышлении и этот оплот был бескровно преодолен, но зрело размышлять о национальном вопросе у нас кто-то не любит, кто-то не хочет, кто-то боится. Возможно, дело в избыточной любви к конфуцианскому концепту «исправления имен», в рамках которого правильное соотношение предмета и его названия — единственный путь к успеху.

Но дело скорее в многочисленных исторических травмах, из-за которых хочется получить окончательные ответы, а не просто слова, содержание которых можно поворачивать в разные стороны подобно дышлу. Русского патриота после того, как под флагом ельцинских «дорогих россиян» произошло и до сих пор успешно развивается и углубляется отчуждение государственности от любых признаков русскости, крайне сложно убедить в том, что еще сравнительно недавно «русский» и «россиянин» были синонимичны и взаимозаменяемы: этнические русские считали себя одновременно россиянами, а нерусские по крови подданные империи Романовых, на сегодняшний лад как раз россияне, спокойно считали себя русскими.

Третий фактор, рассматриваемый Вдовиным и тесно связанный с предыдущими двумя, — национально-территориальный принцип устройства СССР, переданный затем по наследству РФ вместе с уменьшившейся на четверть территорией. С формальной точки зрения нет прямой связи между устройством государства, существованием в нем единой нации, замены нации политонимом (политическим именем), а также ролью и местом стержневого этноса. На деле эта связь очевидна. Наличие национальных республик и автономий с широчайшим списком прав и привилегий, включая международные типа мест УССР и БССР в ООН, серьезнейшим образом затрудняет формирование единой нации, если не сказать противоречит ему. А когда при этом еще и становой хребет государства и предполагаемой нации, каким русские были в СССР и остаются в РФ, лишен внятной, юридически прописанной субъектности, ситуация кажется тем более тупиковой.

Верно и обратное. При стандартном, унитарном административном устройстве государства разные этносы, народности и племена волей-неволей сближаются и ускоряют процесс нациестроительства, причем ядро нации естественным путем формирует «становой народ» вне зависимости от его юридического статуса. Вспоминается апокриф о встрече Горбачева с делегацией Конгресса США весной 1987 года. Когда генсек спросил у гостей, почему у них, при всей их мультиэтничности, нет отдельных штатов для поляков, негров и латиноамериканцев — по образу и подобию советских национальных республик и автономий, — представитель Демократической партии, знаменитый темнокожий правозащитник Джесси Джексон (старший) сильно оскорбился. Он подумал, что Михаил Сергеевич имеет в виду что-то типа бантустанов в тогдашней ЮАР.

Вдовин тщательно исследует, как СССР пришел к такому устройству, которое человеку со стороны могло показаться, как это ни парадоксально, схожим с мягким апартеидом. Он показывает поначалу крайне скептическое отношение Ленина к федеративному принципу, продиктованное не каким-то русоцентризмом, а банальной прагматикой — в случае федерации слабеют экономико-хозяйственные связи, и ей значительно сложнее управлять. Еще в июне 1917 г. вождь пролетариата призывал к трансформации Российской империи в Русскую республику: «Русская республика ни одного народа ни по-новому, ни по-старому угнетать не хочет, ни с одним народом... не хочет жить на началах насилия. Мы хотим единой и нераздельной республики с твердой властью, но твердая власть дается добровольным согласием народов». Изменение позиции Владимира Ильича, прагматизм которого во всех смыслах слова не знал границ, был связан сначала с необходимостью сделать заманчивое предложение национальным окраинам и заручиться их поддержкой в Гражданской войне, а затем — с построением СССР в качестве базы будущей Земшарной Совдепии. Считалось, что Германия, Англия, Италия и США, даже «покраснев», не захотят быть обычными губерниями России, пусть и столь же «красной». Вот всемирная федерация — другое дело.

В то же время Александр Иванович признает: несмотря на глубокие институциональные противоречия, заложенные в самом фундаменте СССР, к концу 1970-х благодаря общим военным, трудовым, спортивным и иным победам, да и общему каждодневному быту, сложилась полиэтническая гражданская нация под названием «советский народ». Цитируя Сергея Кара-Мурзу, Вдовин уподобляет эту нацию американской и бразильской.

Разумеется, степень интеграции в эту нацию различалась и колебалась от поверхностной до глубокой, граничащей с этническим самоотречением, как у русских (именно эта разница сыграла свою пагубную роль в распаде СССР и продолжает негативно сказываться на РФ). Это мнение перекликается с мнением другого историка, Андрея Марчукова, высказанным в фундаментальном труде «Новороссия». Марчуков полагает, что советские лидеры искренне считали национальный вопрос решенным, советскую нацию с русским ядром — сформировавшейся, а политико-правовую субъектность республик, славянских уж точно, — анахроничной формальностью: «В руководстве страны были люди, тяготившиеся наследием политики украинизации. Они не понимали, зачем надо искусственно, как они полагали, повторять этот опыт, причем уже на совершенно новом социально-экономическом этапе развития страны, и ограничивать употребление русского языка в угоду украинскому. И настаивали на необходимости более жесткой и решительной борьбы с проявлениями украинского национализма. Как видится, им больше по сердцу была бы, пожалуй, УССР русскоязычная и советско-русскокультурная с дополнением в виде чего-то вроде „малороссийской” народной культуры».

Нужно, наверное, отметить, что Вдовин, при всей спорности навешивания ученым идеологических ярлыков, может быть отнесен к историкам «национал-большевистского» толка. Поэтому, кстати, в 2010 г. некоторые антисоветски настроенные патриоты выступали в его и Барсенкова защиту не без тяжкого вздоха. Александр Иванович признает и подробно описывает все ошибки, прегрешения и преступления советской власти, включая те, что в итоге приблизили ее гибель. И все-таки в окончательной сумме он считает ее скорее благом для России и русских. Важно и то, что все 74 года этой власти нельзя мазать одной краской, не суть, светло-восторженной или темно-багровой. Советский Союз 1922, 1955, 1962, 1982 и 1991-го — очень разные государства, о чем Вдовин и пишет.

Именно Александр Иванович едва ли не первым составил и продолжает уточнять хронологию советской истории с точки зрения отношения руководящего класса к русским: раннебольшевистский национальный нигилизм — сталинский поворот к реабилитации русского патриотизма — позднесталинское кратковременное превращение СССР в едва ли не русское национальное государство — новый виток нигилизма при Хрущеве, пусть и в более мягкой форме и с гонениями больше на церковь, чем на «русопятство» — брежневский «национальный агностицизм» и самоуспокоенность в связи с якобы смертью национального вопроса — перестройка с национальным нигилизмом и русофобскими истериками вполне в стиле 1920-х, если не разнузданнее.

Впрочем, немного затрагивается в «Русской нации» и предыстория, а именно отношение к «русскому вопросу» до революции. Ближе всего оно, пожалуй, к брежневскому типу: «Она [теория „официальной народности”], как известно, тоже не отождествлялась ни с великороссами, ни с русскими в широком смысле понятия. Царская власть относилась к несанкционированному русскому национализму с таким же подозрением, как и к национализму нерусских народов. В знаменитой триаде „самодержавие, православие, народность” последняя понималась „туманно, отнюдь не в этнографическом смысле, а больше как умонастроение, — писал известный историк русского зарубежья Н. И. Ульянов в своей работе „Исторический опыт России”. — К ней относилось все преданное престолу, независимо от национального обличья и веры”. Власть же усматривала свой долг не в удовлетворении национальных претензий, а в попечении о „благоденствии” подданных».

Описав невеселые реалии постсоветской России, где все рассматриваемые в книге вопросы не решены и, сверх того, усугублены, Вдовин в последней главе и заключении переходит к самому интересному — к «воспоминаниям о будущем», то есть к собственным представлениям о будущем решении «русского вопроса» и вопроса российского государственного устройства. Правда, сохраняя интригу не хуже маститого писателя-детективщика, он делает это апофатически. Апофатией, как известно, называют богословский метод, заключающийся в определении сущности Всевышнего путем последовательного отбрасывания всего того, чем Он не является. Вот и автор «Русской нации» последовательно критикует и отбрасывает целый набор формул и формулировок.

Поначалу, как кажется, он скептически отбрасывает идею «российской нации, включающей все народы России», упомянув, что ее разделяла «такая экзотическая часть российского зарубежья», как русские фашисты в межвоенном Харбине. Впрочем, эта идея не нравится ему и при замене «российской нации» на «русскую», как предлагалось в 1994 г. на конференции Ленинградской областной организации КПРФ.

Недостаточно убедительной он находит и высказанную годом ранее Сергеем Кургиняном и несколькими его соавторами мысль, что в России есть полиэтническая государствообразующая русская нация и еще ряд не народностей или этносов, а именно наций, которые отличаются от русской неспособностью и неготовностью к самостоятельному государственному строительству. И буквально тут же, описывая подготовленный Союзом Возрождения России и Конгрессом русских общин «Манифест возрождения России», Вдовин отмечает, что сей документ «в одностороннем порядке лишает нерусские народы России претензий на звание наций, что вряд ли правомерно». Не нравятся ему и давние публицистические размышления Д. Рогозина, в которых «нацией в пределах России признается только один русский народ, а все остальные переводятся в разряд национальных меньшинств».

Параллельно Александр Иванович размышляет и о государственном устройстве России, приводя интересные факты. Он цитирует, вновь извинюсь за ярлык, вполне либеральных ученых и журналистов середины девяностых, таких как основатель и многолетний редактор «Международной еврейской газеты» Танкрет Голенпольский, которые критиковали национально-территориальный принцип с позиций «дооктябрьского» Ленина — за усложнение и архаизацию управления страной, провоцирование этнических национализмов, создание «бантустанов навыворот». Либеральный унитаризм, кстати, не был заброшен и впоследствии — его активно пропагандировал М. Прохоров времен увлечения партстроительством и политической карьерой. Но приводит Вдовин и обратный пример — известного либерального поэта и критика Поэля Карпа, в перестроечные годы периодически делавшего русофобские заявления и одновременно предлагавшего «создать Русскую советскую республику, отдельную от Татарской, Якутской, Чувашской и прочих входящих нынче в РСФСР», чтобы русские, обретя свой урезанный, но моноэтнический и юридически закрепленный дом, успокоились и оставили «авантюрные побуждения наставлять другие народы». Опять же, и эта идея не ушла вместе с девяностыми: ее в 2010 г. в статье «От Российской империи к русскому демократическому государству» высказывал покойный Дмитрий Фурман — правда, без поэлевских укоров и упреков в адрес русских, и даже с декларативным сочувствием к их неприкаянности.

Наконец, Вдовин формулирует и собственную позицию. Рассказывая о Всемирном Русском Народном Соборе, он с явным сочувствием пишет, что в его деятельности «наиболее гармонично сочетаются русская и российская национальные идеи». Затем сообщает, что «русскую идею не следует ни отождествлять, ни противопоставлять российской». И тут уже прямо сообщает свое кредо: «Жизненные интересы русского и других народов могут быть надежно защищены, если Россия станет государством русского народа с национально-территориальными автономиями для других народов и с культурно-национальной автономией для национальных групп, расселенных дисперсно». То есть, по большому счету, речь о сохранении нынешнего устройства и положения дел, но с добавлением официального признания русского народа государствообразующим.

Однако дальше автор цитирует статью Г. Попова, где предлагается сохранить за всеми нациями/национальностями России культурную самостоятельность, создать особые «палаты национальностей» во всех региональных законодательных собраниях и в Федеральном собрании, при этом упразднив все национальные республики и автономии, заново поделив страну на «30–35 краев (земель)». По мнению Вдовина, «в такой модернизации российского федерализма мог бы, на наш взгляд, найти свое решение „русский вопрос”, получить свое воплощение Русская (Российская) идея». А чуть ранее он буквально в пределах одном абзаца одобрительно цитирует сначала похвалу бразильскому и швейцарскому гражданскому национализму, «патриотическому и наднациональному», затем следующий тезис: «В России национальной идеей может быть только русский национализм... Русский национализм необходим не только русским, но и тем народностям, которые живут в русском монолите и не отделяют свою судьбу от русской судьбы».

Судя по всему, Вдовину близка мысль, к которой мы с Николаем Проценко пришли в уже упоминавшейся совместной статье, — в нормально обустроенной России будущего понятия «русский» и «российский» должны варьироваться без смертоносного ущерба, в приоритете же фактическая расстановка сил и данная в ощущениях реальность, хотя и их лучше закрепить на бумаге. Но каково это чаемое «нормальное обустройство» и какова эта «будущая Россия» — для почтенного и немолодого историка открытый вопрос. Не только для него, конечно, он вообще открыт, причем в значении «открытая рана». И книга «Русская нация в ХХ веке», вышедшая на рубеже второго и третьего десятилетий века XXI, тому лишнее подтверждение.

Поделиться