У Швеции было всегда особое отношение к России. В течение продолжительного времени, при взгляде на Восток, мы часто руководствовались стереотипами. Славист Нильс Хокансон задался вопросом, какое влияние оказал перевод русской художественной литературы на наши представления о ближайшем соседе.
В своем труде «Окно на Восток. Русская художественная литература в шведском переводе 1797-2010 гг. на примере исследования шведского восприятия Николая Гоголя» (издательство Ruin, 347 стр.), вышедшем недавно в Упсале, он поставил перед собой задачу провести глубокое исследование этой проблемы. Он захотел описать и с научной точки зрения исследовать этапы шведского перевода русской художественной литературы на протяжении почти 200 лет.
Наше восприятие соседа в течение долгих лет было сильно окрашено страхом и настороженностью. Мы находились во власти представлений о России как о примитивной, варварской, и, одновременно - неразвращенной и самобытной стране. Одно парадоксально сплеталось с другим.
Переводчики научились делать выбор между приспособлением под структуру языка оригинала, и поиском идеального стиля для передачи чужой речи. Хокансон, таким образом, исследует, как, в ходе истории, соблюдалось подобное равновесие, взяв в качестве объекта изучения Николая Гоголя и его роман «Мертвые души».
В своей работе исследователь использует когнитивный метод, предусматривающий взгляд на литературу как на источник знаний о народе исходного языка, а также универсалистский взгляд, обращающий внимание на эстетических и художественных ценностях литературного произведения. Зачастую в прежние времена когнитивный подход концентрировался на описаниях сцен угнетения и бедности, что служило подтверждением нашего жизненного пессимизма. Но когнитивные варианты и стратегии перевода могли одновременно привести к расширению знаний об иностранной культуре и знакомству с ней.
Всё начиналось в 1797 г. с прозы Николая Карамзина. С этого момента и вплоть до 1863 г. на шведском языке вышла сотня русских текстов в книжном формате или, что обычно происходило - в виде публикаций в газетах и журналах. Львиная доля переводов шла в основном из Великого Княжества Финляндского, благодаря его близости к русской культуре. В XIX веке переводы с русского на литературный шведский часто приходили к нам опосредованно через другие языки. Примечательно, что к середине века русские переводы неожиданно иссякли, и прекратились почти на 25 лет вплоть до 1868г., то есть Швеция безмолвствовала именно когда великая русская литература была на пике своего расцвета. В 1870 гг. переводили всё ещё достаточно мало. Потом что-то случилось. Мы заинтересовались Тургеневым.
А в 1880-гг. произошел настоящий взрыв, ознаменовавший собой начало «Великой эпохи страстного преклонения перед Россией»*, внезапно вспыхнувшей в то время. Эта массовая мания, не имевшая прецедентов, вылилась в издание за сравнительно короткое время 64 русских произведений (1885-1889). Толстой и Достоевский широким фронтом приходили к шведскому читателю. Под конец дошло до того, что в центральной газете «Dagens Nyheter» в виде романа с продолжением стали печатать «Братьев Карамазовых». По этой причине на некоторое время русский потеснил все иностранные языки, с которых переводилась литература – опередив по приоритету английский, французский и немецкий. Швеция в тот момент созрела для знакомства с великим русским романом, описывающим современное ему общество. Здесь Хокансон ссылается на Свена-Олова Сталфельта, который в 1961 году защитил изумительную диссертацию о том «русском десятилетии» в Швеции, сконцентрировав своё внимание на Достоевском. Сам Сталфельт ввел в научный оборот термин «Великая эпоха страстного преклонения перед Россией».
Интерес к самым радикальным образцам русской литературы был всегда огромным. С одной стороны, издательства могли выделиться на фоне других в описании социальных пороков, с другой стороны - они предоставляли площадку для бунтарского идеализма. Наши молодые писатели 1880-х гг. просто боготворили русский радикализм, для них это было, в высшей степени, вопросом когнитивной позиции, с упором на русскую самобытность, что имело продолжение в стремлении к социальному переустройству привычного порядка. «Варварская страна» стала утрачивать ореол демоничности и даже, у некоторых она предстала – в своем революционном порыве – образцом для подражания, личным примером указывающей путь остальным.
В конце XIX - начале XX вв. в шведские газеты и журналы просочилась масса юмористических рассказов о повседневной жизни и короткие повести Антона Чехова, что подробно описано библиографом Хансом Окерстрёмом. Одновременно с этим Максим Горький совершил мощный прорыв в шведскую культуру. Тогда у нас было мало переводческих кадров, самые видные из которых, в духе времени, представлены главным образом женщинами: Вальборг Хельберг, Эллен Вестер и Эллен Рюделиус. Последняя продолжила перевод Достоевского на шведский язык. Два ведущих представителя переводческого цеха нового поколения – из мужчин – Сигурд Агрелль из Лунда и Йальмар Даль из Хельсинки, заново перевели, адаптировав под современного читателя «Анну Каренину» и «Войну и мир» Толстого.
Вскоре в России произошли революционные потрясения. Шведские издатели некоторое время простаивали, но в 1930-гг. издательства, близкие к левым партиям, начали выпускать новую советскую литературу – в то время, как большие книжные компании посвящали себя изданию выдающихся произведений, одновременно превращаясь в центры эмиграции. В этой ситуации классики XIX в. были отодвинуты на задний план. Шведское отношение к Советскому Союзу было, мягко говоря, неоднозначным. Правые опасались русских варваров нового времени, а левые искали вдохновения у большой страны – то ли в поисках шведского пути социальных реформ, то ли для получения инструкций как правильно организовать революцию. После победы Красной армии во Второй мировой войне сталинское государство на короткое время, между 1945 и 1947 гг., приобрело в Швеции просто непререкаемый авторитет, который сейчас почти невозможно себе представить.
Когда началась Холодная война, переводы советских авторов по естественным причинам делались реже, но издание старой литературы процветало, не в последнюю очередь благодаря знаменитой серии классиков в издательстве «Tiden» в переводе Нильса Оке Нильссона. К этому периоду уже появились новые крупные переводчики, такие как Аста Викман, которая последовательно и со знанием дела посвящала себя Чехову.
Тем не менее, Хокансон считает Нильссона слишком неразборчивым, поскольку в своей библиотеке классиков тот выпустил некоторое количество неважных, а порой, откровенно плохих переводов. Но всё-таки надо отдать должное его работе. Как же получилось, что русская книжная серия в «Tiden» приобрела такую грандиозную популярность, несмотря на часто неудовлетворительное качество переводов? Об этом у нас никогда не говорили, но, скорее всего, возможно такое объяснение - по настоящему выдающаяся русская литература настолько мощная, что способна дойти до наших душ даже в опошленном варианте.
В 60-е годы начались переводы советских писателей эпохи «Оттепели» на шведский - как прозаиков, так и поэтов. 70-80–е годы стали второй «Великой эпохой страстного преклонения перед Россией». Александр Солженицын создал взрывоопасную политическую литературу, которая одновременно является универсалистской. Направление перевода чисто когнитивное, в центре внимания снова оказывается разоблачение лживого и чрезвычайно грубого общества. То есть это почти то же самое, что и сто лет назад. Однако наша позиция по отношению к угнетению и страданию - выражаясь словами Хокансона – на этот раз в меньшей мере отзывается на сенсации и жареные факты. Мы ищем знаний, однако вглядываемся в эстетическое содержание под иным, чем прежде углом.
Под этим углом, мы, наконец, открыли - как и остальная часть западного мира - величественный русский модернизм в различных его формах. В этот период на передний план выходит новое поколение переводчиков, обучавшееся в наших активно действующих институтах славистики. Шведское славяноведение невозможно себе представить без Ханса Бьёркегрена – мэтра и патриарха в этой области, многое сделавшего для подготовки молодых русистов. То, что совершили эти переводчики – сделано благодаря глубоким знаниям языка и общества, что, по сравнению с прежними временами, профессионализм более высокого уровня. Кроме того, им удалось, наконец, дать нам квалифицированные толкования русской поэзии. Новые переводы более позднего времени нередко обращались к всегда злободневному Достоевскому: нынешнее издание его не очень известных произведений продолжается по сей день и нет признаков того, что поток иссякнет. Гоголь, Чехов и Толстой также постепенно становятся частью современного шведского языка, обогащая его выразительностью, чего нельзя сказать о Тургеневе и Горьком, которые остаются вне поля нашего внимания. В блестящем переводе Эрика Блумквиста «Мастер и Маргарита» Михаила Булгакова быстро превратился в шведский культовый роман, который выдержал рекордное число переизданий – книга выходила 15 раз. Постсоветская литература не имеет такой же популярности и не обладает подобным резонансом, она прибывает к нам совсем тонким ручейком – в основном это детективы и научная фантастика.
Хокансон оказался очень кстати со своим исследованием шведского восприятия Николая Гоголя. Швеция впервые познакомилась с Гоголем в середине XIX века. Наиболее старательно его переводили во время двух «Великих эпох страстного преклонения перед Россией» и в тот, третий, непродолжительный по времени период, наступивший сразу после окончания Второй мировой войны. До 1945 года Гоголь в основном воспринимался как автор «Ревизора», которого бессчетное число раз ставили на шведской сцене. После войны к нам по-настоящему пришли «Петербургские рассказы» и «Мертвые души». В тот момент наши настроения были максимально просоветскими и в Гоголе образца 1945 года мы видели великолепного реалиста и беспощадного критика социальных пороков.
Позднее, во второй половине XX века, это постепенно стало видоизменяться. Западное понимание литературы, оно же – русское понимание литературы, по определению формалиста Бориса Эйхенбаума - разбивает непрошибаемую броню советской пропаганды: к нам снова приходит Гоголь, который, на этот раз, предстает как новый абсурдист, создатель тонкого языка и, одновременно, терзающийся человек, погибающий от отчаянного разрыва с самим собой.
Хокансон считает, что именно переводчик Гоголя должен быть особенно внимательным к мимически артикуляционному своеобразию повествования. Как обходились разные переводчики «Мертвых душ» с гоголевскими витиеватыми предложениями и объединяющими их ключевыми словами? Чтобы узнать это, он сравнил пять вариантов за почти столетний период: начал с перевода финской шведки Ольги Аспелин (1895 г.), продолжил трудом Эрика-Густафа Норденстрёма (1910г.), далее вариантом Сёрен Рюдстрём, появившимся после многолетнего перерыва в 1948 г. - в короткий период шведского русофильства 40-х. Исследование завершается двумя последними работами, выполненными в годы «Второй великой эпохи страстного преклонения перед Россией» - Керстина Улофссона (1984) и Стаффана Скотта (1989).
Аспелин допускала пропуски в переводе, она концентрировалась на сюжете и хотела облегчить понимание текста. Получилось просто чудовищно. У Норденстрёма проблема другая. Его перевод основан не на прямом реалистичном переложении, а наоборот - он берет на себя смелость собственными словами выражать мысль автора. Он просто выходит за всякие рамки, погружаясь в глубину личных умозаключений. Рюдстрём был публицистом и, мягко говоря, поклонником Советского Союза. Отчасти он вернулся к манере Норденстрёма, но в первую очередь акцентировал внимание на связи с действительностью. Гротесковые образы Гоголя из-под его пера вдруг превратились в журналистскую прозу. Улофссон и Скотт покончили с этой неудачной традицией. Они уже не меняют длину предложений, оставляют ключевые слова, ничего не опускают и не добавляют от себя. Следует отметить Скотта, которому удалось сделать текст современным и удобным для чтения. Такое развитие мастерства, отмеченное в работе Хокансона, демонстрирует, как далеко в течение века продвинулось искусство перевода с русского языка, как переводчик стал профессионалом, как научился уважать текст и культуру языка оригинала и адаптировать их для шведского читателя.
На основании этого исследования можно сделать вывод, что универсалистская перспектива проникла в границы когнитивного восприятия. Наши представления о России основаны на отношении к русской художественной литературе, а литература отражает в красках когнитивные образы. Благодаря художественному слову мы еще больше приблизились к нашему соседу, уменьшили предрассудки и фобии и, одновременно с этим, научились лучше вглядываться в выразительное содержание. У нас появились переводчики, которые, наконец, основательно овладели профессией и стали бережно обращаться с оригиналом. То, что когда-то начиналось с топорно переведенного текста Карамзина - сейчас трансформировалось в высокий стиль, в переложении Стаффана Скотта, в один ряд с которым можно поставить, например, Бенгта Самуэльсона и Кайсу Ёберг Линдстен.
Вырисовывается очень занимательная ретроспектива - хотя рассматриваемая эволюция и кажется по - лабораторному стерильной, но, тем не менее, Нильс Хокансон помог нам открыть глаза на то, чего мы прежде видели не четко. И в этом он оказался первопроходцем.
Магнус Юнггрен
Профессор русской литературы Гётеборгского университета