Американский историк Лора Манчестер: «У моих студентов огромный интерес к России»

В июне Челябинск посетил необычный человек. Профессор Государственного университета штата Аризона Лора Манчестер не только отлично говорит по-русски, но и глубоко верит в Бога, ходит в православный храм. Как жительница Нового Света увлеклась историей России? И что она делала в столице Южного Урала? Подробнее — в эксклюзивном интервью газете «Челябинские епархиальные ведомости».

Достоевским увлечённая


— Уважаемая Лора, Вы являетесь специалистом по истории Русской Церкви. Расскажите, пожалуйста, в чём причина Вашего интереса к русской теме? Нет ли у Вас русских корней?

— Нет, никаких. Мои предки приехали в Америку на первых кораблях из Англии. Поэтому у меня английская фамилия Манчестер. Читать я люблю с детства, а в 15 лет познакомилась с русской литературой. Прочитала на английском все романы Достоевского и, когда поступила в университет, уже хотела читать их по-русски. Кроме того, у меня всегда был интерес к истории. Так я решила заниматься русской историей.

В 1985 году я окончила университет и поступила в аспирантуру. У нас был семинар, который вёл знаменитый историк Марк Раев. Шёл последний год его преподавания. Мы должны были сделать сообщение об одном из русских сословий. Я выбрала духовенство. Профессор Раев дал мне прочитать воспоминания на русском языке, авторы которых были из священнических семей. Стало понятно, что у нас никто ещё не занимался темой «поповичей», и я решила её исследовать. Интерес к истории Русской Церкви усилился во время моей первой стажировки в Москве в 1985-86 годах. Именно храмы произвели наибольшее впечатление, ведь это зримое воплощение ценностей дореволюционной России.

— Насколько велик интерес к истории России у вас на родине?

— Когда люди узнают, что я занимаюсь русской историей, обычно говорят: «Ой, это очень интересно!» Начинают задавать вопросы. Часто спрашивают, говорю ли я на русском языке. Простые американцы, как правило, знают только английский. И если человек, который сам не из иноязычной семьи, осваивает иностранный язык, это кажется им чем-то особенным.

— Кстати, Вы так хорошо освоили русский язык в годы учёбы или когда стали ездить в Россию?

— В университете я в течение трёх лет выбирала русский язык как иностранный. Но самое главное, что летом 1983 года я прошла обучение в Миддлбери-колледже — известном учебном заведении штата Вермонт. Там очень сильная программа, 9 недель мы вообще не слышали английского. Поступающие подписывали контракт, что не будут говорить по-английски. Тех, кто нарушал это правило, исключали, хотя все мы заплатили довольно большие деньги.

Кроме того, в университете, который я окончила, курс русской литературы нам читала преподавательница из белой эмиграции. Она родилась в Югославии в 1920 году. Преподавала только на русском языке. По-русски мы и читали, и писали сочинения. Окончив университет, я прошла языковые курсы в Москве, в Институте русского языка имени Пушкина. В основном там учились иностранцы из соцлагеря, но было и несколько человек из западных стран.

Поповичи в миру

В 1991 году я получила грант и приехала в Россию для работы в архивах. После путча прошло всего несколько недель, я волновалась. Однако всё сложилось хорошо. Удалось поработать в архивах Москвы, Санкт-Петербурга, Владимира.

— Насколько я понимаю, Вы тогда собирали материалы для своей первой книги — о «поповичах»?

— Да. Точнее, я работала над докторской диссертацией, которую и защитила в 1995 году. Ну, а книга вышла только в 2008-м. Её герои — сыновья священников, которые не приняли сана. Сейчас мою книгу переводят на русский язык. Этим занимается историк Александр Полунов, профессор Московского университета, специалист по Победоносцеву и его эпохе. По-английски книга называется «Holy fathers, secular sons», в русском переводе получит название «Поповичи в миру».

— Чем же примечательны сыновья священников?

— Я изучала письма, дневники, воспоминания поповичей. Не только известных, как Чернышевский, Добролюбов или Павлов, но и многих других — несколько тысяч. И я поняла, что поповичи были совершенно особой социальной группой внутри русской интеллигенции. У всех у них было нечто общее, хотя среди поповичей были и монархисты, и большевики, и далёкие от политики люди.

Вспомним дворян — другое сословие, из которого формировалась интеллигенция. От интеллигентов-поповичей они отличались разительно. Интеллигент дворянского происхождения, как правило, ощущал вину перед народом. У поповичей этого не было, наоборот, они гордились тем, что их предки веками служили народу. Дворяне идеализировали простой люд, а поповичи, хотя и считали крестьян братьями, не питали иллюзий насчёт деревни.

Дворяне всё время сравнивали Россию с Западом и, как правило, считали, что Россия отстаёт. Поповичи, наоборот, видели Россию великой страной. У них никогда не было комплекса национальной неполноценности, они сознавали, что в каждый стране есть хорошие черты и плохие, что каждая страна в определённом смысле великая.

— Не удивительно, что поповичи с дворянами порой недолюбливали друг друга.

— Это в самом деле так, и я показываю в книге, что между ними было определённое напряжение. Уже в детстве поповские дети больше читали русских писателей, дворянские — зарубежных. Поэтому поповичи считали себя настоящими русскими, а дворян — едва ли не иностранцами.

Поповичи очень любили Карамзина, неслучайно большинство русских историков — выходцы из духовенства. Ключевский, мой любимый русский историк, был типичным поповичем. Относился к русскому народу уважительно, ценил крестьян, но воспринимал их трезво — характерное отношение поповича.

— Подозреваю, что Вам уже надоел этот вопрос, и всё же: как повлияли поповичи на революционное движение?

— Русский философ Бердяев возлагал на поповичей определённую ответственность за революцию 1917 года. Писал, что они оставили веру и обратили свою энергию на разрушение России. Я не могу согласиться с Бердяевым. Большинство поповичей верили в Бога. Священниками они не стали, потому что считали, что к этому нужно особое призвание.

Для того, чтобы произошла революция, должно было совпасть много факторов. Тем не менее, во взглядах поповичей были нюансы, которые увеличивали вероятность революции. Поповичи были убеждены, что раз их отцы и деды веками служили моральным авторитетом для людей, то и сами они имеют право учить народ и вести его за собой. И здесь поповичи оказали огромное влияние — уверили русскую интеллигенцию в том, что она имеет право преобразовывать общество.

— Итак, Ваша первая книга — о сыновьях священников. Вас не упрекали за невнимание к поповнам?

— Когда я искала работу в университетах, мне всегда задавали этот вопрос: а о девушках?! И я объясняла, что они были менее образованные, чем их братья, у них нет личных фондов, они мало писали, мало печатались. Недавно я всё же опубликовала о жёнах и дочерях сельских священников отдельную статью. Там я рассматриваю их роль в приходе и участие в просвещении народа.

Китайские связи

— Над чем Вы работаете сейчас?

— Я пишу вторую монографию. О русских, которые родились в Китае и затем вернулись на историческую родину. В Челябинске немало бывших харбинцев, поэтому я приезжаю уже второй раз. В планах интервью с бывшими шанхайцами — их довольно много в Москве — и работа в столичных архивах.

— В книге будут упоминания о религиозной жизни репатриантов?

— Конечно. Думаю, даже не упоминания, а отдельная глава. Ведь в Китае русские эмигранты получили религиозное воспитание. Возвращались в СССР с иконами, взрослые и дети — в крестиках. А здесь атмосфера была совершенно другой. Результаты — самые разные. Кто-то отошёл от религии, кто-то сохранил веру, но старался держать свои взгляды в тайне. Кто-то вопреки всему ходил в храм, стал частью приходского актива. Кроме того, среди вернувшихся было немало священников. Многие из них служили на Урале, в Сибири, и они оставили свой след в истории.

Кстати, и к местным особенностям церковной культуры репатрианты привыкали с трудом. Например, в харбинских храмах женщины могли молиться с непокрытой головой. В крайнем случае надевали шляпку, но никогда платок. А здесь считалось обязательным покрывать голову.

— Первую книгу Вы написали по опубликованным либо хранящимся в архивах источникам. Сейчас опрашиваете живых людей. Какова разница?

— Вы правы, это нечто совершенно новое для меня. И это сложнее, чем я думала. Я задаю вопросы, но далеко не всегда получаю на них однозначные ответы. Потому что у моих собеседников есть собственные представления о своей жизни и об историческом прошлом.

— Когда можно будет познакомиться с Вашим исследованием?

— Боюсь, нескоро. Книгу я планирую окончить через четыре года. Значит, через пять лет она выйдет на английском языке. А уже потом, возможно, будет переведена на русский.

Как Лора стала Ларисой

— Вы немало изучали русское православие в научном ключе. Это как-то повлияло на Ваше мировоззрение?

— Да. В детстве меня не крестили. Моя мать (её отец был довольно известным химиком) выросла в нерелигиозной семье. И она всю жизнь была атеисткой. Папа вырос в религиозной семье, но когда женился, это как-то пропало. Кстати, старшего брата и сестру почему-то крестили — по-моему, из-за бабушки. И мне обидно было в детстве, что я не крещена.

Какой-то интерес к религии у меня был всегда. В школе я дружила с еврейской девочкой и с католичкой. С удовольствием ходила с ними на службы, слушала… А в 1988 году снова приехала в Москву. У меня уже были русские друзья. В тот момент они переосмысливали своё отношение к советской власти, пересматривали всю свою жизнь — и решили креститься. Так как мне давно хотелось принять христианство, я крестилась вместе с ними. В Америке моим духовным отцом стал очень хороший священник, историк эмиграции. В России и США у меня есть православные друзья. На богослужения хожу, увы, нечасто, так что образцовой православной назвать себя не могу.

— Ощущается ли разница между русским православием и американским?

— Конечно, я знаю, что есть коренные американцы, которые крестились и стали православными. Но в моём окружении таких людей нет. Сама я хожу в храм Русской Зарубежной Церкви либо Московского Патриархата. Никогда не была в православном храме, где служба совершается на английском языке. О Православной Церкви в Америке знаю мало. Слышала, что в большинстве церквей у них бывают сиденья. Это мне не очень нравится. Хотя, пожалуй, я не имею права критиковать, ведь сама редко бываю на службе.

— С каким именем Вас крестили? Лариса?

— Да. Между прочим, я родилась 8 апреля. А по православному календарю это день святой мученицы Ларисы. Удивительное совпадение, и поэтому все мои православные друзья считают, что я должна была стать православной.

Привычка читать

— Распространено мнение, что рядовые американцы искажённо представляют Россию. Насколько это правда? Как изменилось Ваше представление о России, когда Вы начали изучать историю нашей страны?

— Должна сказать, что я совсем не типична, хотя я большой патриот. Мой отец был писателем, родители много читали русскую литературу, хотя и не говорили по-русски. И я с детства знала, что Россия — европейская страна с великой культурой. Поэтому не могу сказать, что мои представления о ней как-то изменились, когда я поступила в университет.

Самые дикие представления о России были в 50-е годы, в разгар холодной войны. Наше поколение (я родилась в 1963) такого уже не застало. Но, конечно, простые американцы мало знают о других странах. Достаточно вспомнить, как после бостонского теракта журналисты перепутали Чечню с Чехией. А когда в 2008 году был конфликт на Кавказе, мне пришлось успокаивать рабочего, который трудился в нашем доме: я объясняла ему, что Грузия и штат Джорджия — это разные территории.

Конечно, у американцев есть определённый интерес к России. Но, к сожалению, наш народ очень мало читает. Даже художественную литературу. А представить, чтобы простой американец взял в руки научную монографию, вообще невозможно. Хорошо, что у русских пока сохраняется привычка к чтению, это заметно даже в метро.

— Насколько велик у американских учёных интерес к религиозной истории? Есть ли понимание, что история Русской Православной Церкви — неотъемлемая часть истории России?

— В последние годы да. А вот когда я училась в университете, о религии почти не говорили. Приходилось слышать, что до революции подлинного христианства в России не было, поэтому и СССР быстро превратился в страну без веры. Мы плохо представляли себе национальное и религиозное многообразие России.

Проблема в том, что американским историкам трудно было попасть в советские архивы. Те, что изучали советский период, были вынуждены работать в основном с опубликованными материалами. У тех, кто писал о дореволюционной России, был шанс попасть в архив. Однако им не давали описей. Историк называл свою тему — архивные работники сами подбирали ему дела. Когда в 1991 году я приехала работать в архивах, нам впервые разрешили заказывать дела по описям.

Только после перестройки историки у нас стали очень внимательно изучать разные народности. Стали заниматься и российским исламом, и иудейством, и православием. Показательно следующее. Каждый год мы — те, кто изучает Россию и Восточную Европу — собираемся на конференцию. И только в последние 15-20 лет на конференциях по истории России стали устраивать отдельную секцию, посвящённую религиозным и национальным проблемам.

— Времена холодной войны прошли. Обращаются ли американские политики за консультациями к историкам — специалистам по России и православию?

— Не слышала ни о чём подобном. В крайнем случае советуются с политологами — теми, кого раньше называли советологами. Хотя историк Ричард Пайпс был консультантом Рейгана. Это знающий специалист, первые его книги об интеллигенции и о Струве были высокопрофессиональными работами. Но потом Пайпс с головой ушёл в политику. Его поздние работы по русской истории вызывают немало нареканий, а уж высказывания о Русской Церкви — вообще ужас.

КГБ, террор и Сталин

— Думаю, что уж у Ваших-то студентов формируется адекватное представление о России и Православной Церкви.

— Когда я говорю студентам о православии, стремлюсь показать, что это тоже христианство. Объясняю, что здесь такие же ценности, та же Библия и так далее. Что сначала христиане были вместе, потом произошло разделение. Что у православных с католиками больше общего, чем у католиков с протестантами.

То есть я действительно стараюсь разрушить ложные стереотипы. Чтобы студенты знали, что русские — не какая-то там особая восточная нация, а православие — это не отдельная восточная религия. Что в России давно нет коммунистического строя.

Должна сказать, что у моих студентов огромный интерес к России. Правда, в основном их занимает советский период. Сталин, террор, КГБ — вот это для них да-да-да. Все американцы знают, что это такое.

— Вы упомянули, что отец писал книги. Как его имя? Что он написал?

— Отца звали Вильям Манчестер. Две его книги переведены на русский язык. Одна — о семье немецких оружейников Круппов, другая о смерти президента Кеннеди, написанная по просьбе вдовы. Сейчас переводится ещё одна его книжка. Но больше всего его переводят китайцы, они очень интересуются Америкой. Когда я впервые приехала в Россию и сказала, что мой отец писатель, — сразу было такое уважение! А в США реагировали так: «Что, писатель?! Он заработает на этом деньги?»

К сожалению, в Америке вообще не сложилось такого уважения к интеллигенции, как в России. Когда Билл Клинтон стал кандидатом в президенты, республиканцы начали ругать его за то, что он обладает престижным учёным званием Rhodes Scholar. Ругали так, будто это что-то плохое. Моя мама была в шоке, говорила: «Что у нас за народ? Почему об учёных говорят с каким-то презрением?» В России — и я не раз в этом убеждалась — больше ценят образование.

— В Челябинске Вы второй раз. Каковы впечатления от нашего города?

— Челябинск мне очень нравится. Мне тяжело в Москве, хотя я много раз там была. Потому что Москва огромный город. Я люблю Нью-Йорк, где училась 8 лет. Хотя Нью-Йорк — мегаполис, это всё же маленький остров. Можно везде пешком, а в Москве нельзя везде пешком. Поэтому я от неё устаю.

Чувствуется, что Челябинск — не такой большой город. И природа здесь такая же, как в Новой Англии, где я родилась. Это самые старые штаты в Америке, между Бостоном и Нью-Йорком. Так что здесь я как будто дома. Аризона, в которой я сейчас живу, отличается гораздо больше от моей малой родины, чем Челябинск.

Беседовал Алексей Ермолюк

Историей России американские учёные стали интересоваться в XX веке. При Гарвардском, Йельском, Калифорнийском, Принстонском и Стэнфордском университетах давно существуют институты по изучению российской истории. Однако самая сильная школа русской истории в Америке сложилась при Колумбийском университете, который окончила Лора Манчестер. Здесь работал Марк Раев (1923-2008), учившийся у знаменитого историка Михаила Карповича (1888-1959), одного из основателей американского россиеведения. По словам Лоры Манчестер, «Раев учился у Карповича, а Карпович был студент Ключевского. Школа Ключевского повлияла на нас и повлияла сильно. Мои московские друзья-историки называют себя “внуками Зайончковского”, так же и мы можем назвать себя “внуками Ключевского”».

Православие и мир

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе