От Ардова до Улицкой или как немцы взяли Тулу

Мертвый хватает за пятку живого... Советские годы, казалось, навеки зафиксировали одну, единственно правильную для России интерпретацию этого древнего изречения. Воспитанные сталинской эпохой люди не дают нам развернуться во всю ширь – нам, молодым, незашоренным и незамутненным. 

Много лет это так и было. Того нельзя, это нежелательно... Мало у кого, кстати, доставало ума понять, что пресловутый застой был – не столько рецидив сталинизма, сколько плод усталости и, простите за оксюморон, трусливой мудрости тогдашней правящей элиты. Ведь элита эта состояла из людей, чье детство пришлось на революцию, а молодость выпала на настоящие сталинские "бури и настиски". Старцы из Политбюро могли воочию убедиться, к чему приводит неуемная активность прочитавших несколько запрещенных книг недоучек (революция 1917 года и гражданская война), а также дурацкий пыл схематически мыслящих неучей, делающих одни поколения навозом для других (сталинское переустройство, по своему презрению к прошлому схожее с деятельностью нынешних "эффективных менеджеров").

Большевики-бис

В общем, та старческая "подморозка" многим подпортила детство и юность, но при этом она дала нам, вопреки ожиданиям, довольно яркое "рассерженное" литературное поколение, по какой-то ошибке названное в восьмидесятые годы задержанным. "Рассерженными" оказались на самом деле даже несколько поколений российских писателей и общественных фигур. Вот старшие – от Аксенова до Лимонова, люди-легенды, на самом деле настолько полно высказавшиеся, что на своем закате они стали вдруг замечать и "светлую изнанку" своего вроде как свинцового детства: Лимонов заделался чуть ли не сталинистом, написав повесть "У нас была великая эпоха", а Аксенов на исходе дней вдруг вспомнил, что среди общавшихся с ним писателей-чекистов военного поколения были настоящие герои войны. А вот не забыли и не простили как раз менее яркие, хоть и получившие свою долю известности: от Дины Рубиной до Людмилы Улицкой в литературе, от пламенного "митингового отца" восьмидесятых Глеба Якунина до язвительного "протоиерея" некой Автономной православной церкви Михаила Ардова – в религии.

В чем трагедия этих людей, чьи поступки большую часть их жизни вызывали только уважение? Обида за загубленное детство, пресловутая "рассерженность" превратили их в новых мертвецов, хватающих за пятки живых. Бесконечные оскорбления, обрушиваемые ими на прошлое страны, на самом деле крадут будущее у молодежи. Да-да, это не преувеличение: когда-то большевики так же крали будущее у героев "Зеленого шатра" Улицкой, оплевывая дореволюционный период. Потому что истина все та же: если есть прошлое, то есть и мы, ныне живущие, а значит, есть и наше будущее. Если же история у России сплошь "паршивая", как говорит Анна Александровна из "Зеленого шатра", то и наше существование – производное от парши, а значит, и надолго оно не затянется. Недаром во все времена ликвидация классов, а равно и ликвидация целых народов, начиналась с отрицания их былых заслуг. Потому что из отрицания заслуг сам собой вытекал вывод о их (классов, наций, поколений) сегодняшней ненужности. Великая мистерия, выпавшая на долю России двадцатого века, уготовала Улицкой и Ардову странную роль: в начале двадцать первого века они повторяют те же оскорбительные слова в адрес Церкви, православия, народа и государства Российского, которые ровно сто лет назад звучали из уст их вроде как антиподов – большевиков.

Где я – там гетто, где враг – там партия


Примеры? Пожалуйста. Вот "отец" Михаил Ардов выступает перед целевой аудиторией – в студии "Детского радио" он общается с ведущим программы – воспитанником "Эха Москвы" Антоном Орехом. В отличие от своих утренних эфиров на другом оплоте "Газпром-медиа", "Эхе Москвы", в разговоре с Ардовым Орех никого не оскорбляет, он предоставляет эту почетную миссию язвительному батюшке. Пройдясь по сомнительным аналогиям Маркса с Моисеем (Энгельс – пророк Аарон), а Ленина – с Христом, Ардов выходит на любимую тему: "Как когда-то Ленин и Сталин создавали свою партию по образу и подобию церкви, так и Сталин, когда в 1943 году создавал московскую патриархию, – он ее создавал по образу и подобию КПСС, или ВКП(б), как она тогда называлась. Появился Синод как Митрополитбюро, генсек – патриарх, и все-все-все, как оно существует до сих пор. Это, кстати, единственная организация, которая никогда не перестраивалась и не менялась – вот как ее товарищ Сталин сделал, так она и осталась".

Интересно, что в дальнейшем разговоре с благоговейно внимающим ему Орехом Ардов произносит фразу, никак не совместимую с высказанным выше смелым сравнением: "Церковь в советское время – это было гетто. На нее не распространялись всякие собрания, политинформации и т.д." Так все-таки, отец Михаил, чем же, по-вашему, была православная церковь – ВКП(б) или гетто? Впрочем, ответ скорее всего будет в самокритичном стиле "Эха Москвы": там, где в церкви я, – гетто, а там, где в церкви мои оппоненты, – ну, там, понятное дело, ВКП(б).

Негативный слепок Сталина

Смиренный инок Антон Орех ответствует в духе непротивления злу мыслительными процессами: "Я не знаю, что сказать. Я некрещеный". Впрочем, "некрещеное" незнание как рукой снимет, как только Ардов начнет "наезжать" (употребим это любимое словечко из лексикона любимицы "Эха" Светланы Сорокиной) на истинную священную корову "эховца" Антона-пастушка – на западную политкорректность. Услышав от расшалившегося батюшки, что западный постхристианский мир отменил мораль и погрузился во вседозволенность, ибо забыл все запреты и заповеди, Орех быстренько призывает Ардова к порядку: "Тем не менее политкорректность накладывает серьезные ограничения". Но, увы, батюшка, словно впав в "ордынское" детство, не собирает черепки от чтимого Орехом имиджа Евросоюза и США, а лишь углубляет неловкость: "Политкорректность вводит какие-то другие ценности, а вовсе не христианские".

Бывает так, что и уста хулителя глаголят истину... Орех в ответ смолчал с гоголевским подтекстом: батюшка-то, кажется, крепколобый – не понимает, что нам нужно. Вместо мертвых душ (сначала родительских, а потом и детских) сует нам критику постхристианского Запада. Впрочем, непреодолимых противоречий между собеседниками не возникает: у Ореха есть для Ардова короткий поводок – это ненависть Ардова к послевоенной школе, неверие в другую, несталинскую жизнь в России. Эксперименту с введением изучения Основ православной культуры в России всего несколько лет, но Ардов не верит в его успех и предлагает программу свернуть. Потому как "у нас не могут не испортить". Выходит, каким товарищ Сталин вылепил Ардова к окончанию последним школы в 1953 году, таким тот и остался. Пусть слепок получился в "негативе": яростное отрицание чего-то, что уже не существует, делает вас рабом вашего же отрицания.

Обида и неблагодарность

Теперь-то мы видим, что минувшее столетие российскую либерально-революционную интеллигенцию ничему не научило. Об уподоблении Церкви государственному бюрократическому аппарату в этой среде было модно говорить и перед 1917 годом (как будто церковь при Петре Первом сама себе выбрала "огосударствление" и как будто не доказала она своим мученичеством в двадцатом веке, что будет посильнее этого самого "слинявшего в один день" аппарата, а заодно и самой либеральной интеллигенции).

Что мешает учиться? Школьные учителя знают два великих двигателя ученической амнезии – обиду и неблагодарность. И когда Ардов ругает свои школьные годы вплоть до выпуска в 1953 году, вспоминая о портящемся еще в середине августа в ожидании школы настроении (и это при чудесных учителях, которых он же не раз описывал!), – им двигают оба этих понятных, но не самых светлых чувства. Они же двигают и пером другого современного бытописателя "школьных пятидесятых" – Людмилы Улицкой, с ее уже упоминавшейся повестью "Зеленый шатер", а также "Веселыми похоронами" и "Людьми нашего царя". И дело тут не только в неблагодарности к школе – в конце концов, были и в советской школе такие вещи, что к ночи лучше не поминать. Дело в общем отношении к нашему общему прошлому – высокомерном до жестокости. Такому же высокомерному и жестокому, как процитированная Улицкой в интервью изданию Time Out присказка: "Там, где висел КПСС, теперь висит Христовоскрес".

Жестокость по-писательски

Как писатель бывает жестоким? А по-писательски – через судьбы героев и собственное, авторское небрежение к описываемой эпохе.


Вот Улицкая – безусловно, талантливый рассказчик, – повествует в "Зеленом шатре", как ключевой положительный герой повести, школьный учитель Виктор Юльевич, отправляется защищать южные подступы к столице в октябре 1941-го. И вот его, драгоценного юного интеллигента грузинско-еврейского происхождения, под Тулой обматерил солдат-ополченец, не захотевший подтащить снарядный ящик. Виктор Юльевич сам бежит за снарядным ящиком, а матерщинника-ополченца накрывает прямым попаданием (в романах Улицкой многие отрицательные герои почему-то всегда чисто русского состава крови гибнут нелепой или позорной смертью). Все бессмысленно, глупо, жестоко... Виктор Юльевич оставляет "ненужный" ящик с боеприпасами (очевидно, менее жестокому в глазах автора противнику) и бредет прочь. "Тулу сдали, училище перевели в Томск, по крайней мере, всех, кто остался в живых после обороны. Погибший расчет долго снился, и одутловатый дядька мрачно материл его",- устало итожит Улицкая.

К сведению автора: Тулу не сдали. Ни тогда, ни до, ни после. А если бы сдали – очень может быть, что немецкие "клещи" к северу и югу от Москвы все-таки сомкнулись по немецкому плану к востоку от первопрестольной – тогда, в ноябре-декабре 1941-го. Через Тулу пыталась пройти южная немецкая "клешня" под командованием гения танковой войны Гейнца Гудериана. И очень жаль, что автор, берущаяся судить всю нашу тогдашнюю страшную жизнь, так вольно обращается со столь важным для ее собственной биографии (Людмила Евгеньевна родилась в эвакуации в 1942-м) фактом. Ведь сдай эти матерящиеся одутловатые ополченцы Тулу – и тогда Сталина, конечно, не было бы, но заодно не стало бы и людей, способных столь компетентно поведать нам о его недостатках.

Не было бы и хрущевской оттепели со всеми ее недомолвками, неопределенностями и жестокостями. Либерально-революционная интеллигенция крепко те обиды запомнила – жестокость комсомольских комитетов и худсоветов становится сквозной темой произведений Улицкой. Хотя своей, писательской жестокости и самой Улицкой не занимать: в "Людях нашего царя" она "превращает" вернувшегося с войны безногого ветерана Василия Лошкарева в бьющего жену и дочь алкоголика, сталкивает с лестницы рукой дочери, а потом толкает его в петлю самоубийцею. Впрочем, что это на фоне "сдачи" Улицкой Тулы? Похоже, пером Людмилы Евгеньевны стала двигать уже даже не обида, а привычка: все, что делают "совки", всегда жестоко, бездарно и безуспешно. Ну как у таких дурачков немцам было не взять Тулу?

В самом деле – как? И как у тех прекрасных послевоенных учителей могли вырасти такие образованные, но недобрые ученики? Ученики, которые своей обидой на послевоенные годы, тянут нас в вечную послевоенщину со знаком "минус" – после исчезновения СССР, КПСС и еще многих и многих плохих и хороших вещей? И как нам не оказаться такими же недобрыми учениками? Ведь, кажется, еще большевики доказали эту теорему: перечеркивая историю, мы вырываем странички из будущих тетрадок наших детей, сокращая и делая более мрачным это самое будущее. Пора опомниться: страничек осталось немного.

Максим Сидельников

RELIGARE.ru

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе