Язык каждого автора - уникален

От редакции: К числу самых интересных книжных проектов последнего времени относится "Новая история искусства", посвященная творчеству полузабытых художников советской поры. В ее рамках вышли, в частности, альбомы Ростислава Барто и Федора Семенова-Амурского, Алексея Каменского и Леонида Зусмана. Серию придумал и осуществляет московкий поэт и арт-критик Александр Балашов. С ним беседует корреспондент "РЖ" Анна Ильченко.

* * *


"Русский журнал": Какую роль вы отводите этим малоизвестным художникам?

Александр Балашов: Можно смеяться, но для меня эта роль революционная. Я не настаиваю на том, чтобы кто-то относился к этим художникам с такой же любовью, как я. Но мне кажется, что в нас удивительно мало любознательности. В нашей стране обыватель чудовищно удовлетворяется тем, что ему готовы просто кинуть и сказать: "Ешь!". Вот кинули ему Зураба Церетели, Шилова, Никоса Сафонова или скульптора Рукавишникова, и словно он не знает о других. Как будто никаких других художников не существует. Так ведь помимо звезд "Арт-Москвы" есть много сегодня того, чего нельзя оставить без внимания.

Мне действительно нравится русский живописный язык в искусстве. Мне интересно, что происходит от Ларионова, от Чекрыгина, от того же Кандинского, от Рериха. Каждый из этих авторских языков уникален.

Эти книги - мои усилия и мой ответ на то, что мне говорят произведения этих авторов. Я ведь неакадемический человек, не занимаюсь искусством в полной мере академизированным. Но и не беру на себя роль просветителя. никого и ни к чему не призываю. Я не радикал и не политик. Просто знаю, что мне страшно интересно заниматься археологий современного искусства, что мне ценны люди, которые увлечены своей профессией. И Барто, и Семенов-Амурский, и Каменский - фантастические профессионалы. Это нормально, что многие спокойно относятся к этим художникам. Но мне все-таки хочется не поменять одну историю на другую, а хочется, чтобы история осознала какую-то свою собственную свободу. Чтобы она поняла, что является крайне субъективной. Я стремлюсь к тому, чтобы люди, увидев это, засомневались. Чтобы они поняли, что есть что-то другое. Удивительно, что в России перед нами раскрывается потрясающая возможность открытий, ибо материал, который нуждается в исследовании, огромен.


РЖ: Насколько для вас это второстепенные художники?

А.Б.: В моем словаре точно нет определения первого или второго ряда художников. Мне могут быть одновременно интересен Рубенс, Караваджо, и герои моих книг. Я не подразделяю художников на пласты. Это - единое сообщество, где каждый по-своему уникален и гениален.


РЖ: Какова технология продвижения этих авторов на рынок?

А.Б.: Наверняка в современной культуре для художника важно существование не только в академическом пространстве знания, но и в пространстве рынка. Чтобы перед каким-то художником открыть дорогу на рынок, можно было бы устраивать выставки, издавать каталоги, но мне кажется, само по себе издание книг - это гораздо интереснее, это осознание некой среды, которой пока ещё нет. Изучая искусство 20 века, мы уже имеет четкое представление о некоторых школах, к которым принадлежит тот или иной автор. И вдруг возникает энное количество художников, которые не относятся ни к какой из известных нам школ, которые дают основание говорить о каких-то ещё иных школах и направлениях. И возможно они заставляют думать и воспринимать время по-другому. Книги, большие выставки и каталоги помогают осознать место этих художников, осознать эту среду с новыми ориентирами. Искусственное продвижения автора на рынке - дело неблагодарное и не очень нужное. Благодаря агрессивной политике продвижения на рынок, можно погубить хорошего художника. Он становиться навязчивым, коммерческим ходом. Таких авторов жалко.

Я бы этого опасался, имея в виду тех художников, которыми занимаюсь сам. Меня бы радовало внимательное и любовное отношение к ним коллекционеров, людей, которые всерьез, вдумчиво пытаются представить себе картину этого времени или некое эстетическое состояние. Важно включение этих авторов в другие контексты. Если заниматься этим ради того, чтобы продвигать их на рынке, надо самому принимать участие в работе этого рынка. Понимаю, что авторы, которыми занимаюсь, могут быть транслированы в коммерческий проект, но меня пока это не интересует. Я просто люблю хорошие книги по искусству. И вот здесь нужно действительно много работать. Нужно торопиться, пока есть возможность что-то делать. Потому что по каким-то авторам можно чуть-чуть опоздать.


РЖ: Что вы имеете в виду?

А.Б.: Чем дальше, тем тяжелее будет собирать материал. Я ведь работаю один - речь не о работе непосредственно над книгой, но о собирании материала. Чаще всего это наработки, которые сделаны, скажем, за 15 лет.


РЖ: Как вы думаете, какова окажется посмертная судьба этих художников?

А.Б.: Надеюсь, что в ближайшее время, в силу ряда причин, будет меняться музейная политика, эти художники будут входить в музеи. Более того, они же есть и сейчас в некоторых музеях. Понемножку, но есть. Они показываются в музейных собраниях очень странно и мало, фрагментарно, а подчас и вообще не показываются. Семенова-Амурского в Третьяковской галереи около 20 работ, но, по-моему, ни одна не выставлена. Или Барто. Его показывают довольно много. Но очень многие работы этого художника уехали в Нукус, в Архангельск, в Вологду. Все начинается с перемен, которые должны произойти в наших головах. Вот смотришь выставку, или, скажем, некий альбом Тульского музея. И понимаешь, что можно ещё раз показывать и Кончаловского, и Машкого и, допустим, Лентулова. Это очень интересно, но эти авторы есть в каждом музее. В Туле, по-моему, находятся около тысячи работ Семенова-Амурского. И где, как не в Туле, должны были бы писать, делать книги и рассказывать об этом художнике?! Правда, недавно видел одну небольшую тульскую книжечку, с опубликованными работами Семена-Амурского. И слава богу! Хотя сами по себе фонды работ этого автора, которыми располагает музей, огромны.


РЖ: Возможно, это связано с отсутствием финансовых возможностей?


А.Б.: Может быть. Но, значит, и этим нужно заниматься. Вот если в ближайшее время изменится политика музеев и политика финансирующих организаций в отношении провинциальных музеев? Возможно, измениться отношение коллекционеров. Уже создаются частные галереи и музеи, где будет показываться вещи из частных собраний. Может, и впрямь будет меняться отношение сотрудников музеев к собственным материалам. Вот Третьяковка пытается переделать в очередной раз экспозицию первой половины ХХ века. Где-то удачно, где-то менее удачно. Начало, например, было очень хорошее. Но того, что происходило в искусства ХХ века хватит на несколько тысяч блестящих, масштабных теоретических исследований.

Надо как-то легче и смелее относиться к этому художественному материалу. В музеях должен создаваться иной институт кураторов. Их точно должно быть больше. Искусством 20-30-х или 50-60-х годов должны заниматься те, кто знает и любит этот материал. Нужно пытаться по-разному смотреть на него. Ведь многие люди, придя в Третьяковку, до сих пор не могут понять и принять искусство авангарда. Необходимо как-то объяснить его и преподнести в понятной зрителю форме, надо вводить художника в разные контексты, по-разному показывать его. Это страшно интересно и работы очень много. Мне кажется, что все изменится. Это искусство, которое интересно переживать. Оно находится абсолютно вне индустрии развлечений, которая полностью приняла на себя ответственность за существование современного искусства, что немного обидно. Мне все-таки нравилось существование более сложной формы современного искусства.


РЖ: Если говорит о ваших героях, то, и Барто, и Каменский очень поэтичные художники. Что, в таком случае, для вас поэзия и живопись?

А.Б.: Это некое пограничное состояние языка. Ведь живопись происходит из речи. Человек изображает на картинах то, что может сказать, то, что, у него есть в языке. Он видит вещи, потому что может произнести их имя, человек не может быть вне языка. Язык - признак человечности. Вот странно, поэзия - это язык, на котором не говорят. Такой же принцип действует и в живописи. Живопись изображает предметы так, как они не проявляются в повседневной реальности. Они все равно другие. Живопись показывает вещи такими, какими они никогда не бывают. Хотя бы потому, что они там словно замершие. Долгое время художник выписывает их и оставляет их замершими, как будто вырванными из какого-то места. Язык, на котором не говорят, и мир, который, в общем-то, не видят. Живопись и поэзия - это абсолютно параллельные вещи. Но следующие герои моих книг совсем другие. Ведь поэтика бывает очень разной.


РЖ: Художники, о которых мы говорим, не входят в число тех, любовь к которым нам прививают с детства. Как их воспринимает публика?

А.Б.: Мне кажется, среди этих художников будут и популярные авторы. Я очень, кстати, верю в Семенова-Амурского. Его много в разных коллекциях, его много покупают. Думаю, у него коммерческое будущее. Что касается других? не хочу об этом думать. Мне это даже мешает. Как раз очень не хотелось бы связывать то, чем занимаешься, с какими-то коммерческими проектами. Меня удивляет несколько расточительное отношение к нашим художникам, авторам, музыкантам. Не очень правильно легкомысленно относиться к такому наследию. Не утверждаю, что все это будет сверхпопулярно. Но завтра точно не будет как вчера. А как, посмотрим. В итоге ведь каждый художник начинается со своей страны. И очень важно, чтобы мы ценили и Вейсберга, и Семенова-Амурского, и Зусмана. Не так важно, приняты ли эти художники как представители России мировым сообществом или нет. Важно, как мы сами готовы воспринимать и видеть этого художника.

Беседовала Анна Ильченко

RussianJournal

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе