Русская зима глазами русских художников

Вряд ли в зарубежной поэзии (а «немец» долгое время означало в России «иностранец») мы найдем такое количество прекрасных строк, воспевающих морозную, снежную зиму, каким радует читателей русская литература. У нас «крестьянин, торжествуя, на дровнях обновляет путь», провинциальная красавица Татьяна, подойдя к окну январским утром, любуется легкими узорами на стекле, «деревьями в зимнем серебре», а не ежится от холода. И вообще: «Мороз и солнце; день чудесный!»

Русские художники поддерживают поэтический энтузиазм Пушкина и других мастеров литературы: зима на их полотнах – чаще всего радостная, солнечная, многокрасочная. 



Архип Куинджи (1841 — 1910)
«Солнечные пятна на инее», 1876—1890


Государственный Русский музей


Может быть, греческие корни, а может быть, детство и юность, проведенные на Украине, открыли в художнике Архипе Ивановиче Куинджи невероятную любовь к свету – яркому сиянию солнца, завораживающему свечению луны. Он работал преимущественно в жанре пейзажа. Но про его картины специалисты говорят: они похожи на роскошные театральные декорации.
 
Манеру письма Куинджи называют декоративной, подразумевая и их потенциальную театральность, и эффектность. Сам художник воспринимал эти характеристики как комплименты. Выставляя одну из своих работ, Куинджи задрапировал в зале окна и мастерски выстроил искусственное освещение. Колдуя над цветовой палитрой, он работал с битумными красками: они могли придать  изображению золотистость (хотя, увы, быстро темнели).

Илья Репин сказал об Архипе Куинджи в 1913 году:


«Иллюзия света была его богом, и не было художника, равного ему в достижении этого чуда живописи».


Зимние пейзажи Куинджи красивы необычной, необыденной красотой – и не только благодаря «алхимии» красок. Свою роль в этом играет и греческая кровь художника, заставлявшая его даже в зимней картине быть чуточку экзотичным, по-южному щедрым на цвет, свет. А еще, конечно, скрытый талант театрального художника-осветителя. Взгляните на картину «Солнечные пятна на инее». Кажется, что вот-вот откуда-то из глубины «сцены» появится Снегурочка, и начнется сказочная история.



Игорь Грабарь (1871-1960)
«Февральская лазурь», 1904


Государственная Третьяковская галерея


Игорю Грабарю по роду своей деятельности приходилось совмещать точный, научный подход к реальности и непосредственную эмоциональность восприятия. Он был не только художником, свободным творцом. В течение многих лет Игорь Эммануилович трудился в Третьяковской галерее, где разрабатывал новые принципы построения экспозиции. Грабарь был инициатором создания и руководителем Государственных центральных реставрационных мастерских в Москве. Эта работа требовала от него одновременно качеств ученого-педанта и художника. Помогало в выполнении сложных и разнообразных обязательств образование: будущий мэтр, до серьезных занятий живописью, учился на юридическом и историко-филологическом факультетах Санкт-Петербургского университета.

Что интересно, при создании картин – таких живых, запоминающихся – он был и «лириком», и «физиком». Создание одной из самых ярких зимних картин, «Февральская лазурь», началось с настоящей лирики, почти музыки. Грабарь вспоминает:


«Я стоял около дивного экземпляра березы, редкостного по ритмическому строению ветвей. Заглядевшись на нее, я уронил палку и нагнулся, чтобы ее поднять. Когда я взглянул на верхушку березы снизу, я обомлел от открывшегося мне зрелища фантастической красоты: какие-то звоны и перекликивания всех цветов радуги, объединенных голубой эмалью неба».


Но, приступая к работе, художник дополнил «лирику» изрядной долей «физики». А как иначе назвать использование приемов дивизионизма, или пуантилизма? Отдельные мелкие мазки-штрихи, из которых лепится, создается картина,  делают ее похожей на мозаику.

Из таких вот живописных «пикселей» рождается удивительно радостная в своем сложном ритме февральская лазурная красота.



Борис Кустодиев (1878—1927)
«Масленица», 1916

Государственная Третьяковская галерея

 
С 1916 года Борис Михайлович был прикован к инвалидному креслу. О сильном характере Кустодиева больше, чем отзывы его близких или собственные признания художника, говорят его картины.

1910-1920е годы – это время блистательного расцвета кустодиевского таланта. Картины – одна ярче другой, книжные иллюстрации – великолепны, театральные работы идут на ура. Он трудится в маленькой, специально оборудованной мастерской, регулирует положение холста с помощью нехитрого механизма. Природу, широкие народные гулянья, крестьянские работы пишет в основном по памяти. А память Кустодиева была пропитана родным астраханским солнцем, вдохновлена любовью к жизни, к празднику.


«Масленица» — одна из самых мажорных, как сказали бы музыканты, картин художника. Она хохочет, шумит, побрякивает. Это картина сравнительно небольшого масштаба, но ее можно очень долго разглядывать, присматриваться к персонажам, «прислушиваться» к их веселым разговорам, к песням.


Александр Бенуа, восхищаясь талантом Бориса Кустодиева, говорит о варварской «драке красок» на его полотнах. Это то самое «варварство», которое увлекает в балаганных представлениях с неизменным Петрушкой, незамысловатых развлечениях на уличных гуляниях.

Интересно, что похожее масленичное гуляние станет фоном для знаменитого портрета Федора Ивановича Шаляпина в шубе, который Кустодиев напишет в 1921 году (повторение, в меньшем масштабе – в 1922). Везде – колыханье жизни, упоение морозным звонким воздухом и песни, песни, песни…

Поделиться