"Точка сборки" не расставляет Пригова по полочкам. Ключевая персона поэтического и художественного процесса семидесятых как будто ускользает от рационального подхода. Пару лет назад, в годовщину его смерти, Екатерина Деготь сделала ретроспективу Пригова в ММСИ, показав его наследие как набор эффектных жестов и инсталляций. Тогда еще никому не надо было разъяснять, в чем важность поэта, но сегодня такая работа необходима. В отсутствие очередной ретроспективы Пригова, которая должна была состояться в Третьяковской галерее, но перенесена на неопределенный срок, кураторы ГЦСИ попытались посмотреть на поэта с точки зрения других творцов. Они решили замкнуть на Пригова художников разных, в основном младших поколений, включая нынешних тридцатилетних, которые не были с ним близко знакомы.

Квест под девизом "найди Пригова в чужих работах" увлекателен в меру. В концептуальных шарадах Елены Елагиной за буквами "пре" следует яркое пятно ("Прекрасное", 1996), а за "при" — кусок ваты ("Приватное"). Кроме того что текстовая часть работы частично совпадает с именем поэта, в вещах Елагиной чувствуется похожее стремление поиграть с вещественностью слова и условностью картинки. Гуру литовского концептуализма Леонардс Лагановскис превращает таблицу для проверки зрения из кабинета окулиста в набор аббревиатур — УПК, КГБ и так далее. В этом можно увидеть перекличку с любовью Пригова к "собачьему", по выражению Кабакова, языку официального СССР и позднего социализма. Очередной барельеф из проволоки от группы Recycle, псевдоантичная вариация на тему общества потребления, уместен здесь потому, что Пригов учился на скульптора-монументалиста в Строгановском училище и скептически относился к коллегам без академического образования. Лайтбоксы и графика Хаима Сокола созвучны маниакальности Пригова как машины по производству текстов и образов. А вот инсталляция Леонида Тишкова, три абажура с краями до пола, сделанные из содержимого родительских сундуков, абсолютно противоположна по смыслу эстетической системе поэта. Тишков верит в энергию прошлого и видит в вещах родных глубину и защиту от суеты. Пригов исходил из того, что культура лишь сцепление более или менее убедительных слов и воспоминания не исключение: в "мемуарах" под названием "Живите в Москве!" он доводит свои детские впечатления до закольцованного абсурда, рассказывая о бесконечном параде военнопленных по Тверской, танцах под патефон до изнеможения и прочих небывалых вещах. Контраст работает на выставку, и лишняя деталь в процессе сборки выглядит уместно.

Пригов не любил расхожего мифа о поэте в башне из слоновой кости. И тем не менее, когда добираешься до мониторов с видеоархивом его перформансов и чтений, понимаешь, насколько одинок Пригов в компании друзей и молодежи. "Вымерли лилейные, ласковые, любимые",— декламирует он с торжественностью цадика, читающего заупокойную молитву. В ходе чтения постепенно вымирают все буквы алфавита: "Только я остался". Несмотря на то что Пригов хотел растворить себя в потоке слов и бешеной деятельности, его личность оказалась незаменимой. Пригов тащил на себе груз многочисленных масок, собственного стиля, здравого смысла в беседах с окружающими, наконец. Три года назад этот могучий завод без предупреждения закрылся. Нового пока не построили, чему "Точка сборки" грустное, но необходимое подтверждение.

ВАЛЕНТИН ДЬЯКОНОВ

Коммерсантъ