Воля к оригинальному уродству проигрывает банальной красоте

Без создания (какими-нибудь драконовскими и безжалостными методами) альтернативной архитектурной вселенной, в которой красота выйдет из маргинальности и вернется в мейнстрим, шансы на победу над передовым уродством у современности невелики.


Один из главных парадоксов современной цивилизации может быть сформулирован так: эта цивилизация тратит огромную часть своего ВВП на то, чтобы возить граждан смотреть древнюю архитектурную красоту, зачастую на другой конец света. Следовательно, эта современность понимает и любит древнюю красоту.


Однако при этом она сама, обладающая огромными возможностями создавать красивое, с маниакальным упорством возводит уродство.

...Вообще мало что иллюстрирует иррациональность человечества так, как его архитектурное наследие.

Так, в основе популярнейшей антинаучной теории «египетского палеоконтакта с пришельцами» лежит, как известно, факт наличия пирамид.

Сторонники гипотезы пленены не столько размерами пирамид (они давно превзойдены) и их красотой (красота их не вполне бесспорна), сколько явно избыточностью самого акта пирамидостроения. Зачем, логично спрашивают они, в мире тростника и крокодилов, мире ячменного пива и примитивных колесниц кому-то могло понадобиться убивать кучу казенных ресурсов на возведение столь гигантских, излишних, ненужных сооружений.

Для египтолога этот вопрос звучит примерно как «зачем взрослые играют в футбол» от ребенка: египтолог знает, что Древний Египет был, в сущности, империей потусторонней, что значительная часть его экономики обслуживала тот свет — от социальных низов до социальных верхов. Египтолог может привести аргументы в пользу того, что циклопические четырехгранные куличики из песчаника над могилами фараонов — суть продолжение концепции, согласно которой египетское посмертие (условные поля Иару) не просто имеют связь с этим миром, но и напрямую от него зависят — в том смысле, что количество усилий и ритуалов, вложенных в похороны по эту сторону, крайне жестко определяют благосостояние усопшего на той стороне бытия.

Фокус в том, что египтологи оперируют слишком большим количеством сущностей, которые непонятны нашим современникам. Будучи непонятными, эти сущности выносятся за пределы сознания конспирологов, не принимаются ими во внимание и игнорируются, уступая место пусть куда более фантастическим, но зато более простым (в буквальном, прямом смысле слова) объяснениям вида: «пирамиды — это антенны для связи с дальними цивилизациями».

Это показательный по-своему случай, когда для избавления от иррациональности человеку XXI века приходится призывать на помощь нечто совершенно воображаемое.

...Мы на публичном уровне отказываемся признавать иррациональность собственной, современной цивилизации, что постоянно ставит нас в глупое положение. Между тем для того, чтобы обнаружить, насколько мало мы отличаемся от предшественников, достаточно немного помедитировать над одним конкретным парадоксом:

1) Значительную, если не подавляющую часть туризма составляет туризм более или менее архитектурный: миллионы граждан планеты стремятся (вернее, стремились до коронавируса) ежегодно в страны старой Европы, старой Азии и старой Африки, чтобы помедитировать там на архитектурные красоты: вот Запретный город, вот монастыри Тибета, вот Сакре-Кёр, вот Нотр-Дам, Кёльнский собор, Вышеград, Бранденбургские ворота, Колизей, Кремль и Василий Блаженный, Великая стена, Эйфелева башня, башня Пизанская.

2) Современная крупнобюджетная, то есть самая честолюбивая и масштабная, архитектура максимально удалена от любых человеческих представлений об эстетической красоте.

Это последнее формально может считаться оценочным суждением, к тому же суждением неспециалиста, которым безусловно следует пренебречь.

Но есть один нюанс, который помешает нам это сделать.

Достаточно сравнить количество тех же туристов, посещающих ежегодно образцы архитектуры красивой (в привычном, домодерновом смысле слова) и образцы того, что наваяли вооруженные куда более продвинутыми зодческими технологиями творцы двадцатого столетия (и, если уж на то пошло, двадцать первого).

Мы можем самостоятельно придумать самый простой и шаблонный (апологеты идеологического прогресса всегда удивительно шаблонны) контрдовод: Эйфелева башня. Как известно, против нее была вся интеллигенция, как известно, Мопассан ненавидел ее (далее следует анекдот о том, что он обедал в ресторане на Эйфелевой башне, поскольку это единственное место в Париже, откуда ее не видно) и пр.

Но штука вся в том, что Эйфелева башня воспринимается по сей день именно как пирамида, то есть стальной символ города, максимально доходчиво сообщающий всем желающим, что это Париж. Никто и никогда, кажется, не заламывал руки в эстетическом восторге на тему «как же она красива», потому что она некрасива.

К тому же Эйфелева башня в каждом городе может быть ровно одна: целый небоскребный район Дефанс в том же Париже, тоже изрядно циклопический и модерновый, местом туристического паломничества не является от слова «совсем». Он банален, брутален, неинтересен, эстетически туп. Никто не испытывает «синдрома Флоренции» в районе Дефанс, потому что синдром Флоренции возникает от чрезмерного воздействия прекрасного, которое посетителям этого парижского округа не грозит.

Проблему, кажется, создала банальная ошибка цивилизации: в некоторый момент было решено, что творцы (а архитекторы — те же художники, просто их произведения невозможно убрать в запасник с глаз долой) могут, поскольку разбираются, расширить понятие красоты значительно и за пределы известного обывателю.

Творцы же самым банальным образом презрели вопросы красоты и занялись вопросами исследования совсем иных пределов — самого эстетического восприятия вообще. Поэтому для творца, отливающего свою оригинальность в чем-нибудь огромном, стало иметь значение уже не то, испытает ли среднестатистический наблюдатель какого-нибудь брутализма чувство восхищения, а обычная постмодернистская игра:

— процитировать кого-нибудь и творчески обыграть его,

— выразить что-нибудь этакое, пусть и чудовищное, но сильное,

— оставить за собой не то, что другие.

В итоге мы находимся в парадоксальной эпохе, где усиленно возводятся образчики беспримерного уродства, имеющие реальной своей целью служить пирамидами для своих создателей (с целью почитания в своей профессиональной среде), а граждане планеты, принужденные жить среди этого великолепия, ездят к черту на рога, чтобы посмотреть на образцы более смиренной, призванной служить людям и их Создателю, архитектуры.

Ответ на вопрос «почему современная архитектура никак не придет в себя» тот же, что и на вопрос «почему никак не придет в себя фестивальный кинематограф за бюджетные деньги». На данный момент зодчество — такой же пораженный идеологией, тусовочностью, презрением к людям и восхищением перед уродством междусобойчик, что и кинематограф.

И поэтому страны, обладающие достаточным запасом настоящей красоты, будут еще долго иметь эстетическое (а значит, в том числе и туристическое) преимущество.

Фантастически позитивным сценарием, конечно, стал бы отказ от строительства уродливых архитектурных конструкций и возвращение к классическим формам, но бунт против «междусобойчика» малоперспективен.

Так, 24 февраля этого года едва ли не одним из первых своих указов новоизбранный президент США Байден отменил указ своего предшественника Трампа, запрещавший строить федеральные здания Америки в иных стилях, кроме классического, неоклассического, ар-деко, георгианского и бозар.

«Сделаем Америку уродливой снова», — грустно прокомментировали эту новость американские консерваторы. Без создания (какими-нибудь драконовскими и безжалостными методами) альтернативной архитектурной вселенной, в которой красота выйдет из маргинальности и вернется в мейнстрим, шансы на победу над передовым уродством у современности невелики.

Впрочем, это означает лишь, что «державы архитектурной классики» сохранят свои преимущества и в дальнейшем.

Автор
Виктор МАРАХОВСКИЙ, публицист
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе