Константин Худяков: «Революция — самая поганая и пагубная выдумка человечества»

культура: Почему Вы снимаете в Пятигорске и что взяли в работу из толстовской трилогии?  

Константин Худяков на съемочной площадке


Худяков: Места здесь замечательные, глубина кадра — шесть-семь планов, как на картинах Веласкеса, в полях — ни единого столба, и Пятигорск обходится без наружной рекламы. Это важно для массовых сцен. До сих пор у меня не было опыта батальных съемок, а тут пришлось рыть окопы, заливать их водой, жечь покрышки, использовать пиротехнику... Пока работали, присмотрели натуру для камерных эпизодов и задержались. 

Сочиняя сценарий, я не купировал сюжет романа, отправил за борт лишь сопутствующую беллетристику. Прежние трактовки абсолютно не соответствуют моему прочтению книги — берясь за экранизацию, каждый руководствуется личным мироощущением; мне принципиально важно рассказать о том, что революция — самая поганая и пагубная выдумка человечества. Равнодушная к белым и красным, старым и юным, она никогда не совершается в пользу кого-то. Это доказывает не только октябрьская катастрофа, но и предшествовавшие перевороты. Однако есть и другая сторона дела: подобный слом катализирует человеческие отношения, исследовать пиковые ситуации куда интереснее, чем фиксировать состояние масс при средней температуре. 

культура: Но разве персонажи Толстого не приняли Великую Октябрьскую?  

Худяков: Красный граф — крупный писатель, но также большой лукавец. Судить, в чем он был до конца искренен, не возьмусь. Алексей Николаевич виртуозно прогнозировал чужую судьбу и режиссировал собственную, умел уживаться с новой властью, даже табличку с квартиры не снял «гр. Толстой», но едва ли мог сказать о себе: «Блажен, кто посетил сей мир в его минуты роковые». Можно бесконечно рассуждать о расслышавших «музыку революции» героях, однако любовь и взаимность они обрели не благодаря, а вопреки ей. Декларативный толстовский финал в судьбе Телегина и Рощина меня не убеждает, у них нет будущего. Напротив, сестры Булавины могли выжить и в 30-е годы, но это была бы другая, печальная история. 


На съемочной площадке


культура: Вы попытались вступить в продуктивный спор с классиком на его собственном, чрезвычайно тучном образном поле.  

Худяков: В отличие от Алексея Толстого, я дал персонажам второго плана пережить ситуацию экзистенциального выбора. В экранизации Григория Рошаля гениальный артист Белокуров жирно сыграл самоупоенного Леву Задова, а он никто — и у меня ничего подобного нет. Гораздо любопытнее судьба влюбившегося в Катю бравого офицера Жадова, превратившегося в бандита и погибшего от пули красноармейца. Вот как оно бывает. 

Происходящие с человеком метаморфозы определяются его воспитанием. Люди не меняются — живут по принципам, вложенным родителями. Глупо удивляться: ах, какой вырос негодяй! А он всегда им был, просто не подворачивались ситуации, в которых проявилась бы натура. В нашем случае все сложнее и глубже: умирает целая эпоха, опыт девятнадцатого столетия оказывается абсолютно бесполезен, тут-то и начинается самое интересное... Психическая природа людей меняется в считанные дни, каждая ошибка влечет немедленные последствия и требует радикального исправления, в этой мельнице вынуждены как-то выживать наши герои. 

Конечно, наивно думать, что мы научились снимать кино лучше Рошаля или Ордынского. Первый вдохновлялся овеянными красными знаменами массами. А мне этот образ видится фоновым — можно объесться шоколадом, но сделать его главным продуктом нельзя: вызовет аллергическую сыпь.

культура: Ордынский акцентировал отношения влюбленных...  

Худяков: Ну не может человек из народа сыграть выпускника юнкерского училища. Суть же не в прямой спине и сильной харизме... То же касается и прежних Булавиных: чтобы выдержать длинную экранную жизнь, нужно обладать иным уровнем мастерства. Таких Кать и Даш могли бы сыграть хорошенькие артистки без особенного темперамента. Это мне не близко, в своих Булавиных я вижу отчаянное, мучительное сопротивление обстоятельствам. Юля Снигирь — бесспорная красавица, и Ане Чиповской нет равных среди сверстниц, но они приглашены в «Хождение по мукам» не за тем, чтобы блистать и радовать глаз. Помимо внешнего сходства, их поразительно роднит природа беспокойного таланта, они дарят мне шанс преодолеть некую романную тоскливость — Толстой явно не хотел чересчур будоражить своих мечтательных, замкнутых сестер, ведущих довольно стерильное существование... 


На съемочной площадке


Меня не убеждают дети, играющие «Ромео и Джульетту» Дзеффирелли. Это шикарная экранизация, лишенная прочтения и химии. Режиссер может купить публику и без концепции, замазать сырую картину лаком, но рано или поздно тот вылиняет и потрескается. В шекспировской постановке моего любимого Эфроса, скажем, был акцент на сражении двух пэтэушников. 

Меня не волнуют разговоры: ах, как красиво, эффектно, свежо, так и просится на экран! Снимать картинки — не моя профессия. На этом я ссорился со всеми. Работая над «Успехом», вдрызг разругался с драматургом Анатолием Гребневым, желавшим заострить социальный конфликт между режиссером (по сценарию сыном дворничихи) и провинциальной труппой. Не скрою, для образа Лени Филатова я много украл у Эфроса. Делать фильм о классовом конфликте было неинтересно, и Гребнев подчеркивал: «Успех» мне нравится, но Худяков вычитал из сценария не совсем то, что требовалось. А мне лишь хотелось наполнить атмосферой старую истину о том, что мир — это театр и театр — мир.

культура: Толстой бы с Вами, бесспорно, согласился. Но если бы мы не верили в идущих по мукам героев, не открыли б роман. Не так ли завораживает нас и революция: избавляя от ветхих одежд, она творит нового человека, которым грезят эволюционисты, а значит, и от сопутствующих потрясений нам никуда не уйти...  

Худяков: И война превращает обывателей в героев, однако оправдывает ли этот факт данное мероприятие? В основе любой истории с убийством лежит чудовищная ложь. Большевики, например, сумели внушить людям мысль, что большинство всегда право. Но путь человечеству указывает ничтожное меньшинство — элита. Философы или математики открывают некую последовательность процессов, затем предлагают модель развития. Толстой считал Великую Октябрьскую катализатором новой жизни, принимал ее «издержки», веровал, что на выходе все минусы обернутся плюсами. Но имеем ли мы основания поддерживать эту идею сегодня? Может ли Homo sapiens жить под водой? Разумеется, только не должен — пока не отрастит жабры. Революция не просто перевернула русский мир, сломала и растоптала миллионы судеб, но заставила наши сердца биться поперек разума, повернула кровеносную систему вспять, изменила химию крови и цвет глаз. 

культура: Художник призван, на Ваш взгляд, просто рассказать об этом или предотвратить повторение, предупредить? Какова в этом контексте задача режиссера?   

На съемочной площадкеХудяков: Ощущения довольно мрачные. Люди живут бедно, чувствуют себя в окруженном врагами стане. Невозможно долго находиться под депрессивным гнетом, иначе вырабатываются антитела, разрушающие общественный организм. Износ социальной среды делает ее восприимчивой к революционным вирусам, юноши и девушки вновь мечтают сломать мир через колено. Им говорят: обратите внимание, мы уже пробовали, и у нас ничего не получилось. Что ж, позвольте тогда нам сокрушить все иным способом... Есть идеалы, ради которых стоит умирать, но нет таких, ради которых следует заставлять это делать других и обременять потомков кровопролитием. Если наш фильм заставит задуматься о чудовищном опыте, поберечь себя, детей и внуков, избавить их от жалкой судьбы наследников революционной идеи, значит, мы трудились не зря. 

культура: Почему Вы снимаете сериал, а не полный метр?  

Худяков: Кино превратилось в забаву с пауками и трансформерами. Серьезные режиссеры мигрировали на телевидение и заметно подняли его планку — нам уже приходится говорить не о «мыле», а о подробном исследовании межличностных отношений. 

культура: Вы общаетесь с исполнителями очень сдержанно, интимно, как удается завоевать их доверие?  

Худяков: Я стараюсь оградить актеров от обсуждения замыслов и форм самовыражения — просто рассказываю о людях и пытаюсь наполнить их существование поисками ответа на самый главный вопрос: кто такой твой герой? Что делает здесь, зачем сюда пришел?

культура: А с чего начинали обсуждение предстоящей работы?  

Худяков: Поделился с Юлей и Аней своими соображениями. Сказал, что книга должна бы была называться «Две дуры». Речь идет о дочках недалекого, циничного и фальшивого провинциального врача. Одна едет в Петербург и моментально заводит роман с проходимцем, потом выскакивает замуж за нелюбимого человека, а младшая сестра увязывается за ней, чтобы Катя научила ее красивой столичной жизни. Та же и не мечтает стать чьим-нибудь идеалом — только хохотать, наслаждаться и сражать наповал. Закономерно, что, оказавшись в Париже, героиня вынуждена начать все с чистого листа, задуматься: а правду ли она полюбила, хочет ли, чтобы Рощина принял отец? Мне кажется, я не грешу против романа. 

культура: Что скажете о сильной половине? Например, Рощин — мятущийся офицер, тот же Григорий Мелехов из иной социальной страты?   

Худяков: Нет. Шолоховский казак — человек не выбора, а идеи, которой истово служит с самого рождения. Рощин же ошибочно полагает, что может совершить судьбоносный поступок. Он типичный продукт юнкерского воспитания: прекрасный воин с крайне ограниченным кругозором, готовый до конца идти в ногу и держать строй во славу чего-то, что выбрали за него. Таким был мой друг, маршировавший по Красной площади суворовец Шпаликов. Нас вместе выгоняли из института за постановку его дебютной пьесы «Идеалист», хотя в ней не содержалось ничего крамольного — дело было в самой личности автора. Всю жизнь Гена стремился доказать, что является человеком выбора, в какой-то момент решил: не хочу маршировать дальше и последовал девизу: «Разойдись». Так же Эфрос ставил пьесы поперек мнения партийного райкома, жил титанической борьбой, и в тот момент, когда его начали приглашать и отпускать работать за рубежом, растерялся, просел, утратил мощь сопротивления, доказательства правоты своего видения на высокой отчаянной ноте, и вскоре его не стало.


На съемочной площадке


Современные актеры — таланты иного рода, но все они — подвижники. Мне всегда было симпатично экранное существование Паши Трубинера — довольно много играл ерунды, но неизменно оставался интересным артистом. Ему делали усы, и он, смешливый, открытый, радостный, как-то моментально обретал облик Рощина. А Леня Бичевин — абсолютный Телегин, уже около тридцати раз прилетал на съемки. Это поразительно тонкий, застенчивый артист, невероятная редкость. Что такое его персонаж? Долго учился чертить, чтобы стать инженером, получил мундир и налаженный быт — оказался выкинут с завода. И вдруг нарвался на барышню, в которой, как собака, почуял могучее ощущение полноты жизни. Встретить молоденькую женщину, способную перевернуть ваш мир, — дорогого стоит. Я верю существованию героев в любой микроскопической толстовской детали, чувствую каждый камушек на пути, по какому веду актеров. Иногда задним числом сам поражаюсь своему угадыванию: посмотрев сцену Телегина на войне, не понял, как можно было Даше отвернуться от любимого перед отправкой на фронт, и заплакал. 

культура: Какая русская книга является главным антидотом против революции?  

Худяков: Весь Платонов и Достоевский, создавший лучшую галерею пламенных революционеров. Помните, бесприданница Лариса спрашивала у Паратова: «Кабы любовь-то была равная с обеих сторон, бывает это когда-нибудь?» А тот ей в ответ: «Изредка случается. Только уж это какое-то кондитерское пирожное выходит, какое-то безе!» Он даже не мог предположить, что возможно иначе, драматургии взаимного чувства для него не существовало. Когда мы говорим об эволюции как антиподе революции, сразу теряем существо дела, словно имеем в виду рутину, болото... Эволюция, напротив, бывает лишь мощной, бурной, содержательной. Для нее нужна воодушевляющая общество идея, требующая индивидуального прочтения от каждого — в том числе от того, кто закручивает болты или обжигает кирпичи. Если он уверен, что его труд позволит детям жить лучше, то придаст этим болтам и кирпичам вдохновенный смысл. Идея должна быть одна на всех, а мышление строго индивидуальным — как лицо, и одежда, и душа, и руки. Идеи же, «овладевающие массами», приводят к хаосу.

Автор
Алексей КОЛЕНСКИЙ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе