Фотография: Ксения Пустовалова
Цифры — с них надо начинать разговор о «Норманске» Юрия Квятковского: более 70 артистов, 13 локаций и все пять этажей Центра им. Мейерхольда. Сюда бы вписать и сумму бюджета — но она не разглашалась. Школа будущего и просто жилая квартира, кабаре и наблюдательный пост со всем оборудованием, больница и полицейский застенок — далеко не полный список мест, которые можно посетить в городе Норманске. Чтобы воссоздать пространство антиутопической повести братьев Стругацких, где-то достаточно было сломать потолок и раздеть вентиляцию — но художникам хватало и другой работы: провести неоновые трубки, нарисовать видео, расписать огромную стену граффити, соорудить внушительный монумент в стиле советская архитектура в зале городского собрания и так далее.
Зрители прибывают небольшими группами, получают противомоскитные маски (Норманск кишит чудовищными комарами) и разбредаются по театру, наблюдая городскую жизнь.
На каждой площадке непрерывно идет зацикленное действие, отношение этих историй во времени неизвестно, и, выбирая направление на карте, можно полагаться только на интуицию.
Драматурги Саша Лебедева и Анна Володина написали оригинальную пьесу по мотивам повести Стругацких «Гадкие лебеди» — но читателям первоисточника, конечно, проще; тому же, кто захочет досконально понять сюжет, придется потрудиться. Чисто теоретически можно увидеть все, но для этого нужно прийти часа за три до единого финала и, как сыщику, цепляться за каждую деталь.
В целом картина такова: в черте Норманска появляются генетические мутанты — мокрецы, они же очкарики: беспомощные, как будто пораженные неизвестной болезнью, но наделенные особым талантом учителей.
Дети их обожают — среди мокрецов они становятся сознательнее, смелее и умнее собственных родителей, а взрослая жизнь, с ее кабаками, пьянками и борделями, вызывает у них только презрение. Остальным горожанам мутанты, само собой, не нравятся, поэтому их держат в резервации, власти их преследуют, а спецслужбы ловят, допрашивают и пытают.
Врач по фамилии Голем укрывает мокрецов, но недолго: бургомистр назначает общее собрание, на котором город должен проголосовать за их изгнание.
Когда у КПП собирают группы по восемь человек, первым делом они оказываются в темном фойе, наполовину перекрытом решетками — за ними митингуют рассерженные горожане. В спешке, стараясь поскорее погрузиться в лифт, нельзя разобрать, что они там выкрикивают — но это, без сомнения, «антиправительственные лозунги».
Программка называет протестующих «майданом».
Политический компонент заявлен уже в названии. В повести Стругацких город оставлен безымянным.
В Норманске же слышно характерное в сегодняшней российской реальности слово «норма» — вот уже два года законодатели заняты рисованием произвольной границы между «нормальным» и маргинальным.
Номинальным мотивом всегда становится защита детей, к этому же сводится программа бургомистра в спектакле: спасти подрастающее поколение от нездорового влияния гостей-мокрецов. Дети начинают и заканчивают «Норманск» — в его композиции зафиксированы только первая и последняя точки маршрута. На финальном референдуме главным адвокатом мокрецов становится девочка-вундеркинд: пришельцы, по ее словам, лучше справляются с ролью взрослых, чем горожане, которым недосуг даже говорить со своими детьми, но которые с удовольствием запретят это кому-либо другому.
Сильнейшая сторона спектакля — в том, как удается режиссеру заострить проблему ксенофобии, заставив зрителей почувствовать себя в роли перепуганных «местных». Генетические мутанты живут в резервации — на лестнице. Не миновав их, нельзя перейти на другой этаж — но в одиночку зайти в резервацию по-настоящему страшно.
Мокрецы похожи на смертельно больных или зомби — белила на лице, лохмотья, пьяная походка, но хуже всего — привычка заглядывать в глаза, приближаясь тихо, неожиданно и почти вплотную.
Публика не застрахована от того, чтобы к финалу не накопить ту же агрессию, что и горожане: требуется мужество, чтобы принять «другого» и не делать из него маргинала.
«Норманск» при всей актуальности — спектакль наглядный, доступный и не требующий большой зрительской подготовки. Режиссер Юрий Квятковский прекрасно осведомлен об экстремальных театральных поисках своих ровесников — но то, что по аналогии с кино можно назвать театральным артхаусом, увлекает его меньше, чем новые, неизвестные в России популярные жанры. Благодаря ему зрители выучили слово «хип-хопера»: пока не было «Норманска» (несомненно, самого амбициозного проекта Квятковского), его имя было связано прежде всего со сверхпопулярным спектаклем «Копы в огне». В США такой театр, замешанный на хип-хоп-культуре, занимает особую нишу.
Новая работа режиссера связана с другой традицией — британской: променад-театр, в просторечии «бродилку», придумал коллектив Punchdrunk (по-русски — «пьяный Панч»; Панч — это английский Петрушка). До недавних пор эта форма ассоциировалось у нас скорее с артхаусом. На этом поле были выдающиеся примеры. Два года назад Дмитрий Волкострелов и Семен Александровский создали восьмичасовой цикл SHOOT/GET TREASURE/REPEAT, по определению режиссеров — «музей шестнадцати пьес» британского драматурга Марка Равенхилла.
Последовательность эпизодов зависела только от воли зрителя: даже если вы собирались не пропустить ничего, у вас оставался выбор — пойти от начала к концу или же от конца к началу.
Идеология проекта, его художественная программа имела четкие задачи: избавить публику от режиссерской указки, предоставить ей собственную творческую свободу и контроль над информацией — приближая театр одновременно к форматам интернета и выставки современного искусства.
И только в этом сезоне появились первые полуразвлекательные «спектакли-аттракционы» в жанре променад-театра — это случилось почти одновременно в Театре наций и Центре Мейерхольда.
«Шекспир. Лабиринт», курировавшийся Филиппом Григорьяном, на самом деле лабиринтом не был: зрителей вели по Театру наций прямым маршрутом — с остановками в виде коротких спектаклей на мотивы шекспировских пьес.
Театр пригласил нескольких режиссеров, и кое-кто воспринимал это всерьез, но в целом получился такой диснейленд — зрители дегустировали «яды», сочиняли трагедии и уносили с собой сувенирные маски великого барда.
Центр Мейерхольда — вообще более строгое заведение, чем Театр наций, ориентированный на разную публику, и «Норманск», конечно, не в чистом виде разлекаловка. За исключением музыкального финала, каждая отдельная сцена решена вполне традиционными средствами — но Квятковский не задает их единой последовательности и даже толком не объясняет правил игры. Спустя двадцать минут зритель понимает, что его никто не ведет, и чувствует себя отставшим от группы туристом. В «экстремальном», поисковом театре поставить публику в неловкое положение, разрушив конвенцию, — нормально, даже желательно; в аттракционе — рискованно, но даже в популярном искусстве новое — это риск. Как дайвинг с инструктором: вроде и отдых, но уже не в Диснейленде.
Антон Хитров
Газета.Ru