Придумал театр немецкий режиссер с русским театральным образованием Георг Жено, а в процессе создания ему помогали Нина Беленицкая, Михаил Калужский, Арман Бекенов, Елена Зеленцова, Ксения Перетрухина и Ольга Гудова.
Четыре года назад театр Бойса вырос из Театра.doc и зажил полнокровной жизнью в целом и интерактивными проектами в частности. Зачем интерактивные проекты в театре? Все просто: «родители» нового театрального детища, белой вороны в стае классических русских театров, решили привлечь зрителей к участию в процессе. Помимо интерактивных проектов, здесь ставят спектакли по историческим документам. Спектакль «Я, Анна и Хельга» - яркий тому пример. Журналист и редактор Михаил Калужский, придумавший этот спектакль, взял за основу дневники Анны Франк и письма Хельги Геббельс. Впрочем, официальной премьеры еще не было. Спектакль шлифуется и видоизменяется с завидным постоянством. В этом заключается некий парадокс: спектакль на злободневную или просто интересную тему может свободно дорабатываться месяцами, то есть постановки становятся текучей пространственной реальностью. Замечания и реакция зрителя во время бесчисленных открытых репетиций позволяет спектаклю и соответственно содержащейся в нем силе эмоционального и интеллектуального воздействия ненавязчиво заполнять предоставленное для искусства и рефлексии пространство полностью.
На повестке дня в театре им.Бойса международная театральная лаборатория «Разрушая границы: работа с документами» о жизни меньшинств, сформировавшихся в силу косвенных обстоятельств. О жизни инвалидов, геев, лесбиянок, людей с хроническими или трудно излечимыми заболеваниями, религиозных и национальных меньшинств, или просто людей, непохожих на других.
Накануне начала недельного документального марафона в Сахаровском центре куратор документальных программ Михаил Калужский рассказал «Русскому Журналу» о политическом театре и его функции в современной России.
* * *
Русский журнал: К какой сфере вы бы отнесли документальный и политический театр? Это искусство, журналистика, политика или, может, средство воздействия на массы?
Михаил Калужский: Все эти явления можно противопоставлять, считая, что у них разная природа. Однако если их описывать как медиа, становится понятно, что все они при помощи разных техник делают одно и то же: несут социально значимое сообщение.
Театр вполне может быть похож и на то, что делают масс-медиа, и на политику. В качестве примера можем взять сложные по исполнению граффити политического содержания. Если разделить их на составные части, мы сможем вычленить эстетическую, политическую составляющую и элемент коммуникации. Так же и в СМИ, политике и театре есть политическая, коммуникативная и эстетическая составляющие. Более того, мне кажется, что на протяжении истории XX века политический театр время от времени подменял средства массовой информации. Есть куда более близкий пример: деятельность родителя российского документального театра и источника множества новых идей Театра.Док. Спектакль“Час восемнадцать” про дело Магнитского в каком-то смысле сделал больше, чем многие газетные публикации.
Маленький театр с маленьким залом обладает более суггестивной силой воздействия и осуществляет социальную коммуникацию, более нагруженную эстетически и эмоционально, чем в других медиа.
РЖ:Кто приходит на спектакли документальных театров?
М.К.: Потребителем этого искусства, которое в общественном сознании воспринимается как прогрессивное, инновационное, новое и необычное, является продвинутая публика, среди которой много представителей того сословия, которое на западе называют медиакласс. Сам медиакласс никакой ценности не создает, но транслирует то, что происходит, и в зависимости от способа ретрансляции событие раздувается или наоборот сдувается. В этом смысле качество аудитории и ее социальные и профессиональные характеристики куда важнее, чем количество зрителей пришедших на спектакль.
РЖ:Но тогда в сознании ваших зрителей спектакли не производят радикальный переворот, они подтверждают то, о чем те и так знали.
М.К.: С одной стороны это так. С другой стороны, наши спектакли делают это знание более эмоционально и интеллектуально насыщенным, работают на рефлексию. Мы делаем только то, что нам интересно, и это принципиально важно. И результаты нашей самореализации оказываются источниками переживания, нового знания, рефлексии или обращения к какому-нибудь историческому или политическому опыту.
Неслучайно документальный театр пришел в Россию в 90-х, когда стало понятно, что традиционно художественная театральная эстетика больше не коррелируется с общеэстетической реальностью. В то время, когда весь мир становился менее вербоцентричен, русский театр оставался вполне ориентированным именно на слово и на способы его произнесения. Более того, в 95% случаев это было придуманное слово. И обнаружилось, что слово не придуманное, а кем-то взаправду произнесенное, тоже может быть интересно. Парадокс российской ситуации заключается еще в том, что, конечно, появление Театра.doc десять лет назад и интерес к нему совпали с колоссальным кризисом масс-медиа и исчезновения негосударственных СМИ.
РЖ:Политический театр возник в России недавно. У него есть перспективы, или же он актуален только пока в стране совершаются какие-то активные процессы?
М.К.: Я глубоко убежден, что в политическом театре присутствуют важные способы социальной коммуникации, которые работают при любых обстоятельствах. Если их нет, то дело не столько в театре, сколько в том, что у этой кровеносной системы коммуникации склероз и проблемы с сосудами. В России плохой опыт политического театра. Перестроечные спектакли Ленкома, какие-то из пьес Александра Гельмана можно было воспринимать как политические. В этом был парадокс: политики не было, а политическое высказывание было.
В сегодняшней России есть гигантский запрос на настоящесть. Это становится модно, этого будет много, об этом будут писать, защищать диссертации и этого будет тем больше, чем больше мы будем тратить время на иллюзии коммуникации, которую нам создают социальные сети. Запросы на документальное - это еще и реакция на рост виртуального общения. Мы больше времени проводим в иллюзии общения, и чем больше иллюзии общения в нашей жизни, тем больше у нас запрос на настоящее. Это необязательно должен быть документальный спектакль, это могут быть мемуары (как, например, «Подстрочник» Л.Лунгиной или мемуары Любови Шапориной.) Куда интереснее услышать о XX веке от живого очевидца.
Исторические романы были важны всегда, но сейчас читающая публика поворачивается в сторону свидетельств. В глобальной системе коммуникации настоящего все меньше и меньше, а это уже конкуренция не только за наше свободное время, но и за ценность того, чем мы его наполняем.
Подлинное, документальное, настоящее сейчас маркировано как ценное, а все остальное маркировано как необходимое, повседневное, вынужденное. Какое-то время это разделение будет важным и сущностным.
Удивительным образом многие социально значимые тексты, особенно документального свойства, в виде репортажа нам подает глянец. И первую полноценную статью про Беслан написала Ксения Соколова в GQ. А потом появились огромные репортажи «Большого Города». После начала нулевых, торжества стиля, фельетонности, очерков, колонок - куда меньше колонок, и спекуляций «что я увидел из окна и что это значит для судеб мира».
РЖ: Можно ли назвать политический театр документализмом с человеческим лицом?
М.К.: Это документализм с человеческим голосом и человеческой интонацией. Это апелляция к человеческому в нас. Если мы спросим молодых людей: «Что вы делаете много часов «вконтакте»?» Они ответят: «Общаемся». – «О чем?» - «Просто общаемся». То же самое скажут и про Facebook. Многие наши современники тратят свою жизнь на акт чистой коммуникации, лишенный какого бы то ни было содержания. Это один полюс. А в другом полюсе Лилиана Лунгина, которая сидит перед прямо поставленной камерой без каких-то эффектов. Ничего не происходит, а миллионы людей смотрят и слушают, потому что они устали ставить лайки.
Документальный театр это попытка вести разговор про ценности, как бы старомодно это ни звучало. Публичные лекции, дискуссии, дебаты, edutainment, тоже часть этой тенденции: непосредственный разговор между реальными, а не виртуальными собеседниками или вымышленными персонажами оказывается ценнее. Новые идеи возникают даже при столкновении разных способов аргументации. И это все не случайно. Если бы мы столько времени не проводили перед экраном, не было бы ни споров, ни идей.
Беседовала Дарья Загвоздина
Russian Journal