Стены из русской жизни

Толпа народных артистов в красивых костюмах рассажена в диагональной мизансцене, за ними в глубине — серая стена имперского здания (сценография Адомаса Яцовскиса). Это салон Анны Павловны Шерер (Юлия Рутберг): вахтанговские звезды изображают светских персон с фирменным шиком.

Из большой нарочито театральной фрески, где у каждого свое четко выверенное место, с самого начала выделяется Пьер (Павел Попов): в сером костюме и широкополой шляпе, он похож на художника. Или на интеллигента-разночинца, прокравшегося в этот светский салон из будущего.


«Пьер, а вы русский?» — подозрительно переспрашивает светская львица с голосом Людмилы Максаковой. Дело даже не в том, что побывавший в Европе Пьер обожает Наполеона, а в том, что и его фигура, мечущаяся вдоль громадной стены, и торопливая, будто сегодняшняя речь выпадают из общего ряда.

Инсценировка Марии Петерс включает почти все основные линии романа, но в сильно сжатом виде: Пети Ростова нет вовсе, князь Андрей (Виктор Добронравов) не лежит раненый под небом Аустерлица, но много мечтает о славе, что вкупе с его мужским эгоизмом делает его почти карикатурным. Народных сцен и сцен с императорами нет, как и толстовских рассуждений о том, что «великие люди суть ярлыки». Собственно, здесь вообще нет места философии — она позволена только Пьеру Безухову.

Почти все сценическое время отдано русскому свету. Московская барыня Ахросимова (Ольга Чиповская) картинно выдергивает из ушей серьги и дарит имениннице Наташе. Наташа, Соня, наезжающий между сражениями Николай Ростов и Борис Друбецкой скачут по огромной пустой сцене под громкую музыку. Великодушная Ростова (Ирина Купченко) просит у мужа 500 рублей — и отдает вдове Друбецкой на мундир для сына. И тут же бестактно гонит от себя старшую дочь Веру. Илья Ростов (Сергей Маковецкий) не умеет скрыть восторг от Элен Курагиной, за что потом схлопочет женину оплеуху. И все, молодые и старые, постоянно хохочут, наполняя смехом гулкое пространство и замолкая, когда громадная стена оживает, сметая их на пути.

Некоторые сцены сделаны бенефисно, с расчетом на аплодисменты. Так появляется старый Болконский — Евгений Князев: выходит из-за стены и идет, чуть раскачиваясь, по диагонали. Когда князь Курагин привозит к Болконскому своего развратника-сына сватать за богатую княжну Марью, а старик, глумясь, сажает дочь за фортепиано и сам играет на воображаемых клавишах, уносясь в какие-то маразматические выси, раздается шквал оваций. Похоже, этот острый шарж — именно то, что старшие поколения актеров когда-то называли «вахтангс».

Трудно сказать, в какой момент случается перелом: острые скетчи, бенефисные выходы и пробеги под красивую музыку в руках Туминаса начинают собираться в конструкцию, сравнимую с громадой толстовского текста. То, что сперва могло показаться похоронами театра, превращается в его оправдание.

Иными словами, количество переходит в качество. Само пространство с враждебной стеной-стихией мало-помалу начинает подыгрывать актерам. Сцены первого бала — Наташа, отчаянно ждущая, что ее пригласят на танец, ее вальс с Андреем и потом самодовольное дефиле последнего из одной кулисы в другую — происходят в безлюдной пустоте. Но зрителя накрывает волной восторга, который герои ощущают в романе после встречи.

Вымарав изрядную часть текста, спрямив и упростив ходы, Туминас остается верен Толстому: Толстой ведь не скрывает, как слабы его герои, но заставляет нас их полюбить. Вот и Туминас заставляет заново полюбить и роман, и старый «игровой» театр, и актеров, которым удается стареть и взрослеть на глазах. У Ильи Ростова все больше перекашиваются плечи и чаще останавливается взгляд, Николай Болконский из шута постепенно превращается в короля Лира и долго-долго бредет в темноту, за стену. Улыбка наконец освещает лицо Андрея Болконского: умирая, он научился любить.

«Человек течет, и в нем есть все возможности: был глуп, стал умен, был зол, стал добр...» — собственно, это и есть главная мысль спектакля, вложенная Туминасом в уста Пьера.

Научиться меняться, возрождаться после катастроф, становясь человечнее. Он и сам за 14 лет в Вахтанговском стал другим. «А вы русский?» — фраза из спектакля, в котором патриотический угар героев почти карикатурен, нет-нет да и напомнит, сколько криков раздавалось в адрес гражданина Литвы, взвалившего на себя огромный неподатливый московский театр. Судя по спектаклю, он тоже научился прощать и возрождаться, стал терпимее к своим героям. Хотя прежние приметы его режиссуры при нем, даже его слуги просцениума тут: странная Вера (Ася Домская) в брючном костюме и лысый господин в шинели (Артем Пархоменко), вроде не злобный, но услужливо запаляющий огонь, чтобы Андрей сжег отцовские бумаги. Что это? Те самые «пролеты в вечность», о которых писал Андрей Белый, говоря о чеховском «Вишневом саде». Таких «пролетов» много у Туминаса, для кого Чехов, конечно, главный автор. Он и Толстого «очеховил»: нет в его спектакле никаких «счастливых семей». Вот и Вера, весь спектакль молчаливым призраком существующая при Ростовых, почему-то отринута родными. И финал этой «Войны и мира» вовсе не про счастье Наташи и Пьера.

Спектакль кончается долгим монологом Пьера, в плену осознавшего всю нелепость попытки «поймать человеческую душу и посадить в балаган, загороженный досками». Он заливисто хохочет над этим — как ребенок, постигший глупость взрослых. Смеется, стоя на еще дымящемся поле боя, усеянном пустыми шинелями. Мощно сыгранный Павлом Поповым, как будто из сегодняшнего дня взятый монолог кажется и монологом режиссера. Свое сражение он выиграл. Кто его знает, какой ценой.