28 октября на сцене Дворца молодежи впервые в России будет поставлена «Несравненная» Питера Куилтера — пьеса о «самой худшей певице» Флоренс Фостер Дженкинс, которая фальшиво и аритмично пела со сцены Карнеги-холла вопреки хохоту толпы, пришедшей в зал ради забавы. Роман Виктюк рассказал корреспонденту «Известий» Ярославу Тимофееву, почему он оправдывает свою безголосую героиню.
Фото: Игорь Захаркин
— Дженкинс сумела остаться в истории не из-за своей исключительной бездарности, а благодаря наследству, на котором она построила карьеру. Что если бы у нее не было денег?
— Деньги не имеют значения, если в человеке нет священного огня. Обычные безголосые артистки могут отдаться богатым людям и блеснуть один-два раза — их протолкнут на радио, на экраны, на сцену. Один раз о них напишут «гениально» — и все, звездочка исчезла. Раскрывая гениальность Дженкинс, я ставлю спектакль про сегодня — про тех людей, которые никакого отношения к гениальности не имеют. Они лишь пена, которую можно подсветить, а потом она оседает, и остается мокрое место.
— Откуда вы знаете, что в Дженкинс был «священный огонь»?
— Хотя бы потому, что я доверяю Карузо. Он ходил на ее концерты многократно и настаивал на том, чтобы она пела. Если бы не Карузо, Дженкинс не умерла бы с улыбкой. Она ушла счастливой, гордой, понимавшей, что только Всевышний может запретить ей петь.
— Если бы у вас не было Дмитрия Бозина, играющего Дженкинс, вы бы поставили пьесу?
— Никогда. Я понял, что это роль Димы, как только получил текст. Мы тогда играли «Есенина» на Бродвее, и драматург, услышав про наш успех, нашел меня и попросил познакомиться с его сочинением. Сейчас он уже прислал мне следующую пьесу — для Дорониной.
— Понравилась?
— Безумно. Даже название гениальное — «Прощание на бис». Это история про артистку, которой говорят еще более страшные слова, нежели моей Дженкинс. Драматург не знал Татьяну Доронину лично, но всю ситуацию вокруг нее он знал. И об этом написал свою драму.
— Ее вы поставите на свое 78-летие?
— Какое еще 78-летие? Мне 19.
— Вы в очередной раз сделали главного героя травести. В чем для вас состоит смысл переодевания мужчин в женщин на сцене?
— Вы что, советский журналист?
— Конечно, я же из «Известий».
— Понимаете, у артистов Советского Союза были отняты воображение и фантазия. Они могли играть только самих себя. Особенно когда исполняли роли персонажей из плебейского населения. А Бозин — интеллектуальный арлекин. Он умеет преображаться. О таком артисте мечтал Таиров, и именно в таком духе он воспитывал Николая Церетели. Тот не выдержал таировского упорства, они разошлись, и Церетели умер. А теперь мечта Таирова воплотилась в Бозине.
— Дмитрий здорово подделывается под фальшивое пение Дженкинс, но все-таки поет чище, чем она.
— А мне Лена Образцова сказала: не может человек, обладающий слухом, сымитировать неслуха.
— Оперное искусство интернационально, а драматический театр все-таки ограничен рамками языковых сообществ. Не обидно?
— Во-первых, существует бегущая строка. Во-вторых, иногда даже без строки все понятно. «Служанок» мы играли в 36 или 37 странах. Там пластический рисунок сделан с такой степенью откровения и нерва, что тело говорит больше, чем текст.
— Получается почти балет?
— Не почти, а самый настоящий балет. Только не пантомимный, советский, а ближе к поискам Форсайта и Макгрегора.
— В «Несравненной» есть сцена, где истеричная женщина размахивает петицией против Дженкинс, подписанной 37 любителями музыки. Это, конечно, про наше сегодня?
— А как же!
— Не боитесь, что и на вас напишут парочку петиций?
— Да пожалуйста. Мне это совершенно все равно. Ведь я, как и Дженкинс, несравненный.
— То есть про себя ставите?
— Конечно. И про моих ребят-артистов — святых и сумасшедших. За многие годы ремонта в нашем здании они научились выдерживать самое невероятное! Мы даже в КГБ репетировали — прямо в стенах дома на Лубянке. А потом сыграли спектакль для работников ФСБ. Я сначала боялся туда идти. Но был успех, фээсбэшники кричали и благодарили. Для меня это было потрясение.
— На репетициях вы частенько требуете от артистов «убрать Таганку». Откуда такая нелюбовь к почтенному театру?
— Это театр политический, там все время происходят какие-то революции. Алла Демидова не выдержала всех этих войн. Потому мы с ней и делали «Федру», которая к духу Таганки не имеет никакого отношения.
— Очень многие ваши спектакли идут в одном отделении. Буфетчики, наверное, вас ненавидят. Вам не предлагали взятку в обмен на антракт?
— Предлагали. В Театре Моссовета часто требуют: или антракт, или позже начинайте. Но «Несравненную» нельзя обрывать. Здесь один крик, который надо удержать на высокой ноте.
— В Совете Федерации недавно опять обсуждали национальную идею в российском искусстве.
— Да, часто говорят, что нужна новая национальная идея. Патриотическая. Опять будем ставить «Молодые гвардии», «Как закалялась сталь». Ведь все эти «Сталевары» создавались как раз с целью поиска национальной идеи. Когда мы под дулом автомата должны были кричать: «Да, да, это хорошо».
— Как вы думаете, почему эта история повторяется?
— Потому что история всегда повторяется. У меня надежда только одна. Знаете, реки обладают способностью к самоочищению — там есть такие глубинные течения, которые все наносное, что им не нравится, смывают. Без каких-либо гидроустановок. В природе все продумано гениально. Так что либо будет очищение, либо — ледниковый период.
— Вам нравится кто-нибудь из молодых режиссеров? Скажем, в «Гоголь-центре» вы бывали?
— Я везде бываю. Мы дружим с Кириллом. А все эти центры — это поветрие вашей жизни. Пусть что умеют, то и делают. Все равно режиссерской профессии нет, она уходит. Ни один из умерших режиссеров не оставил ученика — ни Ефремов, ни Гончаров, ни Товстоногов, ни Владимиров. Никто.
— Вы оставите?
— Я об этом не думаю. Об этом надо думать, когда уже умирать пора.
— Вам незнаком страх смерти?
— Когда ты знаешь, что там тебя ждут, ждут настойчиво и так же настойчиво оттягивают момент твоего прихода, — то понимаешь, что перейдешь в естественное состояние. И чувствуешь, что все равно твоя душа когда-нибудь опять возвратится на Землю. В это я верю.
— Сейчас почти полночь, репетиция только закончилась, а завтра с утра вам опять на работу. Как вы выдерживаете такие трудовые нагрузки?
— На сцене есть дети-артисты, которые меня любят, и у меня есть их энергия.
— Вампирите?
— Это не вампиризм. Это взаимопросвечивание: один свет входит в другой. В химии такой процесс называется диффузией, но у нас даже лучше, потому что осадка не остается. Именно благодаря этому процессу вырастают крылышки.
Ярослав Тимофеев
Известия