Евгений Каменькович о новом спектакле по Теофилю Готье.
Московский театр «Мастерская Петра Фоменко» сегодня показывает премьеру спектакля «Капитан Фракасс» по роману Теофиля Готье.
Фото: Артем Геодакян/ТАСС
Роман Должанский расспросил режиссера спектакля и художественного руководителя театра Евгения Каменьковича о новой работе и наследии Петра Фоменко, ушедшего из жизни пять лет назад.
— Джойс, Набоков, Пиранделло, Фридрих Горенштейн, Михаил Шишкин, Салтыков-Щедрин — это я перечисляю авторов, которых режиссер Каменькович ставил в последние годы, то есть материал весьма сложный, интеллектуальный, изысканный. И вдруг — «Капитан Фракасс» Готье, которого все-таки принято проводить по ведомству, так сказать, костюмно-романтическому, даже легкомысленному. Что случилось?
— Все очень просто. Поскольку я человек советский, желание поставить «Трех мушкетеров» у меня было всегда. Но по разным причинам реализовать его никак не получается. Следующим идет «Сирано де Бержерак» — это уже более реалистично, но вот тоже пока не выходит. А на третьем месте в мечтах как раз стоял «Капитан Фракасс», у которого есть важное преимущество перед «Тремя мушкетерами» — там есть театр в театре, то есть тема игры и перевоплощения. Я когда-то, еще в 1980-е годы, когда ставил в Театре сатиры, предлагал «Фракасса» Валентину Плучеку. Не случилось тогда. А поскольку у нас в театре в последнее время появилось многовато сложных спектаклей, я решил, что теперь уже точно пора!
— Все три автора, о которых вы мечтали,— французские.
— Кстати, у нас и весь сезон получился французским: Кирилл Пирогов поставил «Испанцев в Дании» Мериме, а французский режиссер Кристоф Рок — «Амфитриона» Мольера. Рок приезжал в Москву не один — он привез своих студентов, и они вместе с моими второкурсниками (Евгений Каменькович ведет вместе Дмитрием Крымовым курс в ГИТИСе.— “Ъ”) репетировали «Бесов». Наши играли по-русски, а французы — по-французски. А потом ребята поехали на стажировку во Францию, где продолжили работу. В результате у них получился спектакль «Les Demons/ Бесы».
— Теперь вы подумали, что зрители хотят чего-то полегче?
— У нас довольно непросто складывается репертуарная политика. И есть все еще популярные у зрителей, но немолодые спектакли, которым нужно создавать замену. Когда был жив Фома (так ученики и соратники называли П. Н. Фоменко.— “Ъ”), он назвал это семейные спектакли: ему хотелось, чтобы зрители могли в театр приходить всей семьей. Так что мы решили вдохнуть и полетать.
— То есть, как говорится, сделайте нам красиво?
— У Эдмона Ростана в пьесе «Романтики» есть такая ремарка — «действие происходит где угодно и когда угодно, лишь бы костюмы были красивые». Я очень долго искал прозу или другую пьесу под эту ремарку. Может быть, это слишком большая вольность, но я все-таки вставил в программку «Фракасса» ростановскую формулу.
— Наверное, материал требует каких-то рамок и рефлексий — трудно сегодня воспринимать Готье абсолютно всерьез.
— По требованию издателей Готье в свое время написал тройной хеппи-энд. Помимо того что героиня нашла отца, помимо того что герои поженились, еще и собака главного героя нашла клад — получается так сладко, что все постановщики вынуждены как-то бороться с этим всеобщим счастьем. Мы в спектакле пробуем перебирать разные жанры, искать обходные пути. Мы используем маски комедии дель арте, много фехтуем, задействовали ветродуи, а кончаться спектакль вообще будет оперой… Занят в спектакле молодняк, и в программке, как когда-то в «Двенадцатой ночи», хочу написать «действующие лица и сочинители». Потому что придумываем спектакль вместе и по большому счету еще раз пытаемся ответить самим себе, на кой черт занимаемся театром.
— Во всех ваших спектаклях прошлых лет непременно был занят кто-то из «стариков», то есть с того курса Петра Фоменко, с которого больше четверти века назад начался ваш театр. В «Капитане Фракассе» занята молодежь. Означает ли это, что вы теперь делаете ставку прежде всего на новое поколение?
— Отвечу так: я на «ты» в театре только с основоположниками, со «стариками». Я бы, конечно, мечтал вернуться в то время, когда я мог что-то делать только с ними. На самом деле мы именно с ними все время ищем материал для совместной работы. Но мы все себя немного загнали: у всех и у каждого было так много идей и желаний, что теперь театр играет минимум по два спектакля каждый вечер, а иногда — четыре спектакля в день. У нас в репертуаре 40 названий сейчас! Думаю, что мы скоро этот конвейер немножко притормозим, потому что тяжело. Так что ничего специального в том, что я не занимаю «стариков», пожалуйста, искать не надо.
— Петр Фоменко ушел из жизни уже почти пять лет назад. Подходит к концу ваш пятый сезон в качестве худрука театра. Насколько часто аргументы вроде «вот Петр Наумович так не сделал бы...», или «такой спектакль не выпустил бы», или «сделал бы то-то и то-то» присутствуют в жизни театра? В какой степени он сам до сих пор здесь?
— Пока те, кто с ним работал, живы, он будет оставаться здесь. Очень высокая планка была... Меня волнует другое. Мне кажется, нам не хватает спектаклей жесткой формы. Я бы поискал какого-нибудь хорошего формалиста и пригласил бы на постановку. Прекрасно, что с нами Иван Поповски, который, с одной стороны, верный ученик Фоменко, а с другой — все-таки подходит к работе с актерами с какой-то другой, часто неожиданной стороны. Я рад, что с нами сотрудничает хореограф Олег Глушков…
— Его танцевальный спектакль «Моряки и шлюхи» играется до сих пор?
— Да, хорошо идет. Но вот по социологическим исследованиям, которые проводит наш директор Андрей Воробьев, примерно треть зрителей отпугивает слово «шлюхи» в названии...
— Может, и ладно? Может быть, не нужно ориентироваться на зрителей, которые пугаются слова «шлюхи»?
— Я не верю, что в этом театре кто-то на кого-то ориентируется. Ставишь всегда только для самого себя, иначе невозможно работать. Хотя, когда я стал начальником, со мной Андрей начал проводить ликбез — мне приносят сводки, сколько продано билетов, какие зрители ходят, на что тратится бюджетная дотация, а на что — спонсорские средства. Так что многое я уже понимаю!
— Петр Фоменко присутствует в сегодняшней жизни театра и своими спектаклями, которые до сих пор идут,— что-то вроде мемориального репертуара, коллекция, театр в театре?
— Одиннадцать спектаклей, да. Вообще, я сам очень люблю ходить в театр, и, по-моему, я очень хороший зритель. Может быть, стыдно такое говорить, может быть, мне просто не везет — но ничего лучше «Семейного счастия» Фоменко я нигде не видел. Честно говоря, я покушаюсь только на один спектакль из этой коллекции — «Волки и овцы» (премьера состоялась в 1992 году.— “Ъ”). Девчонки сто раз говорили: все, меняйте нас, ну уже неприлично просто. Но что можно сделать, если он до сих пор пользуется бешеным успехом — сколько раз ни поставь в репертуар, билеты будут раскуплены мигом. «Война и мир» идет прекрасно. «Триптих», например, не самый мой любимый спектакль, но он тоже пользуется успехом. У нас за кулисами бродит одна фраза Фомы — не могу ручаться, потому что сам не слышал от него, но говорят, что он сказал незадолго до ухода: «Меня не будет, а вы еще лет десять на моих спектаклях продержитесь».
— То есть половину отмеренного срока продержались уже…
— Больше того, есть же списки неосуществленных постановок, они висят у меня в кабинете. Конечно, трудно утверждать, что в них наши завлиты не вписывали что-то уже после ухода Фомы. Но одно из его истинных желаний мы точно должны осуществить — «Луну для пасынков судьбы» с Ирой Горбачевой.
— Вашему театру, можно сказать, повезло: после смерти основателя «Мастерской» не пришлось ждать годами или десятилетиями — а мы знаем такие примеры, пока кто-то придет и вдохнет вторую жизнь. Жизнь здесь не прерывается. И все-таки не могу не спросить: а правильно ли, по-вашему, что театры, созданные великими личностями, не уходят в историю вместе с этими личностями? Скажем, Театр Пины Бауш до сих пор доигрывает ее спектакли — но понятно, что это вопрос нескольких лет. Есть великий Театр Арианы Мнушкиной — но он существует, только пока она жива, пусть продлятся ее годы…
— Я знаю точно: не должно быть одной театральной модели на всю страну. И я слышать не могу больше всех этих разговоров о том, что в Москве слишком много театров. Да пусть в каждом московском микрорайоне будет свободная площадка! Не знаю, как они будут финансироваться, это совершенно другой вопрос. Но не может быть вся театральная жизнь в пределах Садового кольца! Я с 1982 года преподаю в ГИТИСе, и я точно знаю, что каждый год мы выпускаем готовый театр — но большинство из них, конечно, так и не становится театрами. И не могут быть все театры репертуарными! Система должна быть мобильной, гибкой, подвижной. Самое страшное, что досталось от советского времени,— когда все делают одинаково. И, конечно, возвращаясь к вашему вопросу, в здоровой системе должен быть и механизм исчезновения театров. У нас все-таки другая ситуация: здесь три курса и три студии Фоменко. И когда я буду уходить на пенсию, я смогу назвать как минимум пять человек, каждый из которых по праву сможет занять мое место.