– Андрей Маркович, перед премьерой спектакля в театре Виктюка вы всех удивили, сказав на пресс-конференции, что ни разу не были на репетициях. Как же так?
– Это вопрос к Роману Григорьевичу, поскольку он намеренно оградил меня от участия в постановке. А пьеса попала к нему совершенно фантастическим образом. Мы с сыном ходим в церковь в Брюсовом переулке. И однажды в дверях столкнулись с Романом Виктюком. Оказалось, он тоже регулярно там бывает, и удивился, что прежде меня не встречал. В общем, он сказал в своей знаменитой манере: «Андрей, это Божий знак. Значит, Ему угодно, чтобы случилась эта встреча. У вас есть новые пьесы?» И я отправил Виктюку две пьесы, причем о «Маскараде Маркиза де Сада» вспомнил сразу, хотя пьеса и была написана еще 25 лет назад, при советской власти, в санатории имени Горького в Пятигорске. Вторая пьеса – современная, про реалити-шоу. Роман Григорьевич обе пьесы прочел своим артистам и сказал, что будет ставить и ту, и другую, но начал с «де Сада». Я счастлив встрече с таким мастером. Несмотря на то, что Виктюк прошелся по тексту, я как автор очень доволен спектаклем: Виктюк поставил то, про что я написал, – для меня это самое важное. И мой низкий поклон выдающимся артистам его театра: сегодня мало где можно увидеть такую отдачу, страсть и актерский профессионализм.
– Интересно, что испытывает драматург, когда не видит репетиций, но приходит сразу на премьеру…
– Довольно странное ощущение. Невозможно понять, что это твой текст: кажется, что написал его совершенно незнакомый человек. Поэтому я, наверное, по-дурацки выгляжу, когда, скажем, во время спектакля смеюсь над собственными шутками. Я ведь не держу сюжет в голове и не сверяю происходящее с оригиналом – смотрю абсолютно расслабленным взглядом. И чем лучше спектакль, тем более отстраненно я к нему отношусь.
– В вашей книге «Многослов» есть главка о слове «раб». Причем вы говорите, что и в нашем обществе живут рабы – например, несчастные гастарбайтеры. А, на ваш взгляд, артист – он раб?
– Это каждый режиссер выбирает по-своему. Если вопрос ко мне как к режиссеру, а не как к драматургу, то лично я рабства не переношу даже в самом условном виде. Ведь рабство и творчество несовместимы – раб не сможет творить. Поэтому в свои спектакли всегда зову тех артистов, в которых вижу сотворцов – Любовь Толкалину, Илзе Лиепу, Елену Шанину, Наталью Коренную, Ирину Линдт, Юрия Беляева, Валерия Золотухина, Михаила Жигалова и других.
– А можно быть рабом под властью режиссера? В истории культуры много ведь блестящих спектаклей, в которых артист все до мелочей повторял за своим режиссером…
– Потому что конечная цель работы в театре всегда одна – поставить достойный спектакль. Только вот пути к ней у всех разные. Есть знаменитая строчка «Действующие лица и исполнители». Можно относиться к артисту как к действующему лицу, а можно – как к исполнителю, в этом вся разница. Я отношусь как к действующему лицу, но с одной оговоркой: окончательное решение всегда за мной. Потому что я вижу картину целиком, а он не видит.
– Давайте вернемся к Маркизу де Саду… Часто в своих передачах вы осуждаете систему российского образования. А, как известно, о Маркизе де Саде в школе ничего не рассказывают, равно как и о многих других личностях, без которых немыслима современная культура. Зато соцреалистов в учебнике литературы хоть отбавляй. И дальше представьте: вчерашний школьник, прочитавший Шолохова, пришел на спектакль к Виктюку…
– Это очень интересная тема для разговора. Если позволите, я начну издалека. Школьник, как правило, не любит того, что проходят в школе. И мысль о том, будто ребенок ходит в школу учиться, может тешить родителей разве что с 1-го по 4-й класс, когда он действительно мало знает и мало умеет. Но с 4-го по 11-й класс он не учится ничему. В школе ребенок должен сделать две вещи – научиться учиться и обрести призвание. Если не произошло ни того, ни другого, то школьные годы прошли бессмысленно. Что делают родители, если видят, что ребенку нравится физика и не нравится литература? По какому предмету они нанимают репетитора?
Фото: АНАТОЛИЙ МОРКОВКИН
Фото: АНАТОЛИЙ МОРКОВКИН
– Разумеется, по физике…
– Нет, по литературе, в которой он отстает. Большинство родителей хотят, чтобы ребенок хорошо учился. Поэтому ребенок – не важно, двоечник он или отличник – сопротивляется тем знаниям, которыми его пичкают. То же самое происходит и в отношении литературы – какую бы литературу ему ни преподавали, он не будет знать ее до тех пор, пока сам не придет в театр и не испытает некое потрясение. Поэтому я не соглашусь, будто дети не готовы воспринимать новые формы. Как раз ко всему новому и необычному они открыты. Меня беспокоит другое – вчерашние школьники не знают такого понятия, как «русский психологический театр». Я посмотрел «Власть тьмы» в Малом театре и считаю, что это выдающийся спектакль Юрия Соломина. Однако у моего сына, который хочет стать артистом, не так много вариантов увидеть спектакль подобного качества. Вот это проблема.
– Мне кажется, вы ушли от ответа. Мы ведь говорим о недостатке образования: вчерашние школьники не знают Маркиза де Сада, Кафку, Ионеско, Брехта, Беккета, Джойса. И будут смотреть ваш постмодернистский спектакль глазами классического Островского…
– Это совсем не страшно. Пьеса ведь не по Маркизу де Саду, а про Маркиза де Сада. Иными словами, спектакль может понравиться или не понравиться – независимо от того, читал зритель его произведения или не читал. Это пьеса о взаимоотношениях писателя и полицейского. Если шире, то о взаимоотношениях рефлексирующей интеллигенции и власти, которая всегда делает гадости от лица этой самой интеллигенции. И в этом плане судьба Маркиза де Сада особенно любопытна – он был современником нескольких революций, но умудрился жить как бы вне их. Его книги и его философия интересовали его гораздо больше, нежели реальная жизнь. Если людям это интересно, то интересно, а если нет, то и не важно, в каком ключе осуществлена постановка – постмодернизм это или реализм. Тем более что спектакли Виктюка всегда вне формата. Кроме того, мы должны с сожалением констатировать, что среди спектаклей, которые оставили мощный след в жизни русского театра («История лошади», например, или «Крутой маршрут»), нет ни Ионеско, ни Беккета, ни Джойса… Правда, по Кафке был выдающийся спектакль «Превращение» Валерия Фокина, но это, скорее, исключение. Постмодернистские вещи редко становились громким событием для российской сцены, поскольку причина в нашем менталитете – русский зритель иначе относится к театру, чем европейский.
– На своем сайте вы когда-то написали, что вам интересно общаться со студентами журфака. Не изменилось ли это отношение с годами? Ваши коллеги все чаще жалуются на недостаток общей культуры молодежи, когда на лекциях приходится объяснять самые элементарные вещи…
– Сегодня я в основном общаюсь со своими студентами в Московском институте телевидения и радио «Останкино». Я – руководитель курса. И вот на одном из первых занятий я произнес слово «диссидент», но никакой реакции не последовало. Я спросил: кто-нибудь знает, кто такой диссидент? Первокурсники, как вы понимаете, это вчерашние школьники, и если они чего-то не знают, у них привычная реакция – опускать глаза. Так вот все опустили глаза. Я говорю, хорошо, а кто такой академик Сахаров? В аудитории тридцать человек. И только одна девочка сказала: «Чё-то связанное с бомбой…» Это то, о чем вы говорите. Недавно я читал лекцию в МИТРО (Московский институт телевидения и радиовещания. – «НИ») перед студентами, которые получают второе высшее образование. Я спросил, читал ли кто-нибудь Платонова. На лекции было 50 человек. Как вы думаете, сколько человек подняли руку?
– Два, три…
– Ни одного! Никто не читал. Но это не значит, будто мне с ними неинтересно. Зато они знают то, чего не знаю я. И с людьми, которые из другого мира, мне интересно. Я читаю лекции по воспитанию. И всегда говорю родителям: мы хотим, чтобы наши дети были как мы, но только лучше. А надо понять, что наши дети другие. Почему мы считаем, что если ребенок не читает книжки, то он придурок? Не знает он кто такой Платонов, ну и что? Это не делает его хуже.
– Я здесь не соглашусь. Дело ведь не в Платонове, а в недостатке общей культуры. Один вуз просил меня почитать лекции по журналистике. И мне, чтобы рассказать о героях интервью, приходилось по полчаса объяснять, кто такие Михалков или Рязанов и какие фильмы они сняли. Вот что страшно… Общего языка нет.
– Значит, надо искать другой язык. Нам, русским интеллигентам, это не нравится. В самом деле, как можно не знать Платонова? Как можно не знать фильмы Рязанова? Как можно не смотреть «Рабу любви» Михалкова? Как можно ничего не слышать об академике Сахарове? В какой-то мере виновата, конечно, система образования. И новый закон об образовании говорит, что в этом плане ничего не изменится, даже если уберут ЕГЭ и ГИА. Биться головой о стену тут бесполезно. Надо свыкнуться с мыслью, что именно люди, которые во-об-ще ничего не знают, будут создавать другое общество. Но в то же время миром правят общечеловеческие законы, и потребность в знаниях все равно возникает – хочешь того или нет. Например, я читаю лекции, которые, казалось бы, интересны лишь узкому кругу лиц. Но вдруг их выкладывают в Интернете, и число просмотров достигает нескольких тысяч. Когда главный редактор канала «Культура» Сергей Шумаков начал программу «Академия», все говорили, что это нетелевизионно, что это вчерашний день, скука, нафталин. Но вдруг проект стал одним из самых рейтинговых. Это значит, что люди дома включают телевизор и вместо очередного сериала слушают лекцию про космос. Это вселяет надежду, значит, человек не может долго быть идиотом. И, судя по всему, эта пустота, которая остается у людей после школы, она им мешает. Тяга к красоте, к знаниям, к познанию внутреннего мира – это то, что делает человека человеком.
– А вы как деятель сцены не находите, что современный театр довольно часто пытается уничтожить эту тягу и вместо того, чтобы открывать зрителям внутренний мир человека, ведет разговор о проблемах...
– Да, поэтому я всегда стараюсь писать пьесы о живых, интересных людях, а не о проблемах. Театр должен открывать человека человеку. Но когда мы видим на сцене персонажа, читающего вслух газетные заметки, пусть даже на актуальные темы, это значит, что театр перестал выполнять свою главную задачу. На столичной сцене сейчас так много экспериментов в области вербатима, что настала пора защищать традиционное психологическое искусство. Я несколько раз предлагал: давайте сделаем премию русского театра, есть же замечательные спектакли, поставленные в канонических рамках (например, «Пер Гюнт» Марка Захарова). Но никто не хочет и слушать. Зато награды раздают тем спектаклям, в которых много эксперимента. Если вернуться к разговору о системе образования, то мне кажется, что и в театральной сфере наступили не лучшие времена. Вот простой пример. Только что я выпустил свой авторский спектакль «Любовь в двух действиях» в театре «Модернъ». Перед началом репетиций моя помощница позвонила в ГИТИС и предложила, чтобы студенты-театроведы ходили на репетиции спектакля – от читки и до самой премьеры. Важно ведь увидеть закулисный процесс. Но нам ответили, что подобные вещи в учебный план не входят. И все мои попытки сказать, что бесполезно учить критика, который не имеет представления о том, как создается спектакль, успехом не увенчались…
Справка «НИ»
Андрей МАКСИМОВ – российский прозаик, драматург, режиссер, теле- и радиоведущий, писатель, руководитель Мастерской факультета журналистики Московского института телевидения и радиовещания «Останкино». Родился в 1959 году в семье поэта Марка Максимова. Окончил заочное отделение факультета журналистики МГУ. Работал в журнале «Пионер», газетах «Комсомольская правда» и «Собеседник». На телевидении вел программы «Зеркало сцены», «Времечко», «Старая квартира». Был главным редактором и ведущим программы «Ночной полет». Ведущий программы «Дежурный по стране» с Михаилом Жванецким. Автор книг «Любовные игры на свежем воздухе», «Посланник», «Не стреляйте в Сочинителя Историй!», «Вне Времечка», «День рождения Синей Бороды и другие истории о любви», «Деньги дикие и домашние», «Многослов» и др.
Новые известия