«#Тодасё»

Площадками фестиваля стали Московский Губернский театр и усадьба К.С. Станиславского «Любимовка». Фестиваль проходит  при поддержке Министерства культуры РФ и Министерства культуры Московской области. Художественный руководитель фестиваля – народный артист РФ, художественный руководитель Московского Губернского театра Сергей Безруков. 

В  программе фестиваля – встречи с известными театральными деятелями, мастер-классы, лекции, семинары, творческие лаборатории, в которых участвуют  Эймунтас Някрошюс, Сергей Безруков, Юрий Бутусов, Кирилл Крок, Алексей Бартошевич, Ольга Егошина , заместитель министра культуры РФ Александр Журавский.

В афише фестиваля - «Сон об осени», режиссер Ю.Бутусов, Санкт-Петербургский государственный академический театр им. Ленсовета; «Безумный день, или Женитьба  Фигаро», режиссерА.Славутский, Казанский академический русский большой драматический театр им. В. И. Качалова;  - «Стойкий оловянный солдатик», режиссер О. Жюгжда, Государственный театр кукол Республики Карелия (Петрозаводск).  

Сегодня, 5 июля  зрители фестиваля увидят спектакль «#ТОДАСЁ» режиссера Н. Гриншпуна  в Севастопольском академическом русском драматическом театре им. А. В. Луначарского

Спектакль севастопольцев,  завоевавший премию за лучшую комедию еще на фестивале «Мелиховская весна», увидели в мае ярославские зрители, когда театр приезжал к нам на гастроли. 

К сожалению, спектакль талантливого режиссера Никиты Гриншпуна «Тодасё» оказался вне поля зрения критики. Сегодня статьей Маргариты Ваняшовой «Культурная Эволюция»  восполняет этот пробел. 

  ЯПОНСКИЙ ГАМБИТ
В  СТИЛЕ АНТОШИ ЧЕХОНТЕ

 Комедия «#Тодасё» по рассказам Антоши Чехонте в Севастопольском драматическом театре имени А. В. Луначарского.
Режиссер Никита Гриншпун.

 Почему гамбит? Смысл гамбита - поступиться малым - в надежде захватить крупное, пожертвовать малым, ради выгодной атаки.

В шахматной игре отдать пешку, чтобы захватить сильные позиции и центр. Гамбит возможен и в жизненных ситуациях, и в драматической, и в театральной игре –  в нем есть нечто от подмены, подлога, обмана, коварного приема, и еще - жажда самопрезентации, желание захватить все и сразу.  

Сложно сказать, что подвигло режиссера Никиту Гриншпуна назвать спектакль по ранним рассказам Чехова - «#Тодасё». Возможно, это шуточная  переделка названия  чеховского рассказа «И то, и сё». Жизнь многогранная и пестра, как пестры многонаселенные рассказы Чехова.

  Но в центре Москвы - на Пушкинской площади есть японское кафе-ресторан  с точно таким же названием, как и спектакль, и  таким же – слитным, в одно слово, написанием - «Тодасё». Очень похоже на звучание японского имени Тадаси (имя известного японского режиссера Тадаси  Судзуки).  Согласитесь, однако, что есть в этом «Тодасё»  на японский манер - явный  абсурд.  Чехов, японский ресторан, суши, роллы.  

По законам абсурдной поэтики  Антоши Чехонте и режиссера Никиты Гриншпуна «#Тодасё» можно вполне  закономерно перевести как «сапоги всмятку».   Однако название спектакля в полной мере обращено и  к нашей  современности – не случайно, режиссер -  в стиле Instagram, ставит впереди названия спектакля решетку хэштега – «#Тодасё».

Хэштег – не дань моде. Режиссер поставил решетку не напрасно, он заявляет, что хэштег – это абсолютно свободное пространство для творчества,  открытое и доступное для всех. Но это и тренд,   активное приглашение к обсуждению актуальных проблем.

«Люди, львы, орлы и куропатки…» - говорила Нина Заречная, а прекраснейший из обериутов Александр Введенский продолжил -  без запятых -  «… медведи волки тигры звери еноты бабушки и двери». И в этом есть своя  нормальная антинорма.

Еноты, бабушки и двери станут героями и персонажами спектакля Никиты Гриншпуна «#Тодасё». Задача режиссера  показать  родство Чехова с русским абсурдом и авангардом.

Ранний  Чехов – пишущий под псевдонимом Антоши Чехонте -  не столь прост, как казалось его прежним исследователям. Чеховские анекдоты, юморески, сценки, пародии, при кажущейся «нулевой информации», приводя к несообразностям и несоответствиям, дают взрывчатую сшибку разных логических рядов. Это явилось основанием  поэтики абсурда начала  XX века, еще до обериутов.

Привычное представление о Чехове на сцене – пресловутая «атмосферность», «подводное течение»,  мелодраматизм, который снится публике, жаждущей лирических «страданий», привели в театре к множественным чеховским штампам, - не к Чехову, а к «чеховщине». В публике еще очень живуча жажда морализма, нравственных поучений.

Но вот парадокс! Вспомните «Недоросля» (кстати, о дверях!)

- Правдин. Дверь, например, какое имя: существительное или прилагательное? Митрофан. Дверь? Котора дверь? Правдин. Вот эта. Митрофан. Эта? Прилагательна. Правдин. Почему ж? Митрофан. Потому что она приложена к своему месту. Вон у чулана шеста неделя дверь стоит еще не навешена: так та покамест существительна.

Это ли не образчик  трагикомического абсурда?!

А в Чехове нам столь же дороги - «Тара-бумбия, сижу на тумбе я», или «Мы попали в запендю…».   

В «#Тодасё» перед нами – Чехов, опрокинутый в непривычное представление о Чехове. Reductio ad absurdum – доведение до абсурда, приведение к абсурду, к нелепости – вот движение спектакля Никиты Гриншпуна,  известного по спектаклю «Шведская спичка», поставленного им в Театре Наций.

Шесть чеховских новелл спектакля «#Тодасё» Севастопольского  театра - «Средство от запоя», «Который из трех», «Налим», «Скорая помощь», «Хористка», «Недобрая ночь». объединяет идея гамбита,  ложной жертвенности, некой взрывчатой одержимости  людей в их жажде немедленно достичь желанной цели.  Это странное свойство чеховских героев как бы продолжает гоголевские  «задоры» героев «Мертвых душ». -  Отдать пешку, захватить позиции, а затем - броситься  очертя голову, в каком-то исступлении, не осознавая себя, в неведомую потасовку, как бы смехотворно и пародийно она ни выглядела. В надежде захватить, получить…  Но что получить?

НЕЛЕГКАЯ СУДЬБА КОМИКА ДИКОБРАЗОВА,
или СРЕДСТВО ОТ ЗАПОЯ 

Фамилия приезжей знаменитости, актера, приехавшего на гастроли,   Фениксов-Дикобразов 2-ой!  А могла бы быть – Сверчков-Задунайский            (известный  как Актер в пьесе «На дне»),  он же,  бывший Аркашкой Счастливцевым,  Шмагой  или Ерастом  Громиловым в пьесах Островского.  Но в рассказе Чехова он именно комик-с, а не трагик, как  странно пишут в отзывах на спектакль. И зовут его Фениксов-Дикобразов 2-й, а ведь был, надо полагать, еще и 1-ый Дикобразов! 

Хор крепостных девушек ублажает приезжую знаменитость,  а знаменитость погружена не в творчество, а в… ванную, плавающую в пространстве сцены, на парящей в воздухе доске. 

Дикобразов 2-й запил и – надолго, и поставил спектакль под угрозу. Антрепренер уже готов застрелиться от отчаяния.

^{Средство от запоя}

Никита Гриншпун сразу, с первых минут спектакля  предостерегает публику, дабы она не истолковывала этот сюжет  как бытовую историю  о запойном актере. (Не откажу, однако,   в удовольствии  процитировать один из опубликованных пассажей: «Начинается спектакль с зарисовки «Средство от запоя», повествующей о нелегкой актерской судьбе. О том, что настоящему трагику важно быть признанным и востребованным») Как говорится, приехали!  И разве это не образчик абсурда? Так писали школьные сочинения в давние, еще советские времена.

Фениксов-Дикобразов, запил, и как  важно быть востребованным? И  в чем «нелегкая актерская судьба»?

Согласна, что нелегкая  явилась на его голову - и занесла не на ту колею жизни.  Но сколько в нашей жизни Дикобразовых?  Легион!

Но Гриншпуну совершенно  не интересно ставить историю о бытовом пьянстве.

Эй, ямщик, гони-ка к Яру,
Эх, лошадей, лошадей, брат, не жалей

Под эту залихватскую, удалую песню мы входим в зрительный зал.  Так гнали  в нашем театре своих лошадей, – и «гонят» на многих сценах до сих пор, во весь дух,  во всю ивановскую, давно накатанными дорогами, не жалея ни жару, ни пылу, находясь как будто в постоянном похмелье масскульта, в диком «запое»,  в эйфории от своих бесконечных бульварных удач. И не помышляя ни о «новых формах» в театре, ни о движении времени.

^{Никита Гриншпун}

 Никита Гриншпун  начинает свой спектакль довольно дерзко,  он словно бы  зажигает свою «шведскую спичку»  номер 2 – для того, чтобы поворотить лошадей вовсе не к Яру… Пьяный разгул пошлых театральных страстей и форм – вот что такое для  Гриншпуна  этот Фениксов-Дикобразов, восстающий как Феникс из пепла в любое время.  «Запой»  - это, как минимум,  метафора масскультного кошмара.

«- Пущай у тебя все внутренности выворотит, это хорошо.
И для комика наступило время мучений. Внутренности его буквально переворачивало»

Так режиссер  мучительно пытается найти средство  от  театрального «запоя», от привычных симулякров, от имитации искусства.  Заставка спектакля своего рода  эпиграф. Режиссер говорит зрителям – Мой спектакль и есть  – «средство от запоя», ибо переводит актеров в иные формы и способы существования. 

В АЗАРТЕ СПАСЕНИЯ КАК ЛИКВИДАЦИИ

«У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена….словом, у всякого свой задор….»,  - размышлял Гоголь.

Да. У всякого – свой задор, у каждого персонажа на особинку, и  все же они сближены способностью почти мгновенно и в каком-то безумном коллективном экстазе достигнуть предельного напряжения - и яростным, даже  ликующим напором излиться в действие, в потрясение, втягивающее всех в свою среду.

Так, в новелле «Скорая помощь» -  взрывчатая, безумная  одержимость людей, кинувшихся откачивать утопленника, благополучно выбравшегося из своей «запенди», вполне живого и не требующего ничьего вмешательства (Евгений Овсянников), загоняет бедолагу не только в тупик, но и в настоящую гибель.

В азарте «откачивания» утопленника, его спасения, которым обуреваема толпа, гоняющаяся по сцене кругами за своим подопечным, будучи не в силах его догнать! - абсурдно и  напрочь отсутствует идея спасения конкретного человека. Торжествует не энергия спасения, а механическая и  тупая энергия ликвидации живой души,  заложенная в толпу  как бомба. Это коллективное слепое тело исполнено механического восторга – быть причастным к делу, к происшествию, к истории об утопленнике, а там хоть потоп!  И герой Евгения Овсянникова обречен – на удушье, на потоп…

ОСОБЕННОСТИ НАЦИОНАЛЬНОЙ РЫБАЛКИ…

(«Который из трех», «Налим») 

Что может быть прелестнее рыбной ловли – на берегу реки, на свежем воздухе?!!  Раздолье, да и только!  Взрывчатая энергия руководит дамами, одержимыми идеей срочного замужества. Режиссер ошеломляет своей изобретательностью – вместо одной героини  в новелле «Который из трех» - мы видим сразу трех дам, любителей рыбной ловли. Рыбалка необычна -  на удочки,  крючки и наживки – дамы ловят ….женихов!

^{Который из трех. Рыбачки}

А вот и женихи!  Двигаются они дружно, в унисон,  целой стайкой, как косяк отважных рыб – и поют тоже в унисон,  мечтательное «Ах, эти черные глаза меня пленили…»

Дамы воображают, что ловят карасиков… Абсурд в театре хорош тем, что дает актерам  возможность проявлять чудеса гибкости, заглатывая наживку, попадаясь в сети, или цепляя острый коварный крючок.  А дамы ликуют!  Так они изобретательны  в способах ловли! Клому-то везет больше, кому-то меньше… Так героиня Татьяны Сытовой «подсекает» облюбованного ею героя (Виталий Таганов).  Как изящно он отвечает на все движения ее удилища! И как осторожно, ловко и умело она выводит его не на чистую воду, а на зеленую травку!  Как пластично и гибко он движется, готовый пасть к ее ногам!  Дамы блещут владением всеми способами рыбацкого искусства. Женихов здесь вываживают, подсекают, ловят   вязаным покрывалом как бреднем,  гоняются с подсачником,  тянут за бечеву (то есть, за леску), почти как бурлаки.

^{Который из трех Женихи}

У Гриншпуна все наизнанку. Охота за женихами дана как дамская рыбная ловля, а рыбная ловля (попытка добыть налима – «Налим»)  и вовсе неожиданно! Казалось бы, что режиссеру можно «выловить» из рассказа «Налим»?  «На мели мы лениво налима ловили?...» 

Один из наивных добытчиков налима нащупал, но ухватить не может, зовет помощников….

Гриншпун находит для этой новеллы и вовсе странную реальность – он решает «Налим» как схватку партнеров в греко-римской борьбе!  Режиссерская культурная агрессия проявлена в неожиданной смене кодов вслез за новеллой «Который из трех». Перед нами возникают гимнастические пирамиды невероятной цирковой  конфигурации, сплетение борющихся тел, выскальзывающих, ускользающих…. И Налим – ловкий, увертливый, всегда насмехающийся над беспомощными ловцами!  Правда, ловцы-борцы  эффектно демонстрируют  приемы борьбы. Мы видим перевороты рычагом или скручиванием, захваты шеи из-под плеча, броски из стойки,  другие разнообразные  захваты…  Сцены эти поставлены не только изобретательно, но и профессионально с точки зрения этой невероятной спортивной борьбы!  Энергия десятерых  удесятеренно  направлена на вылавливание всего лишь одного – налима! - и в который раз мы видим ту же  одержимость – и немыслимая энергия  затрачена бессмысленно и напрасно!

^{Хористка - Нателла Абелева}

В «Хористке»  – Гриншпун  выводит на сцену поющий хор романтических женщин. За оболочкой мечтательных счастливиц, поющих о любви (Нателла Абелева, Ольга Лукашевич, Екатерина Семенова-Неврузова), открывается разрушительное одиночество  каждой из них, мечтающих о своем островке счастья.  Нателла Абелева играет в «Хористке» Пашу – одну из певичек «хора», которой несбыточно, фантастически повезло – ее посещает любовник по фамилии Колпаков (Сергей Санаев), женатый и состоятельный человек. Абсурдность ситуации двойная, или даже тройная – Колпаков ни копейки не тратит на свою «полюбовницу», временную сожительницу.  Она даже не содержанка.  Но вот в квартиру Паши врывается жена Колпакова  (Ирина Демидкина),  взывает к небу, живописуя картину гибели, на которую обречена ее семья из-за растраты, свершенной мужем. Она  умело шантжирует свою визави, робкую, испуганную, отчаявшуяся Пашу,  угрожая самоубийством, судом, изымая у несчастной последние  ценности, якобы подаренные ей Колпаковым.. Желание поймать, ухватить, зацепить, изловить – в случае Колпаковой  обладает даже некой магической силой.  Под напором этой одержимости вряд ли можно устоять. Два характера сталкиваются в неравной схватке.  В героине Ирины Демидкиной  торжествуют пошлость и агрессия, она знает толк в гамбитных приемах. У хористки Паши – Нателлы Абелевой в душе  безмолвный крик отчаяния.  пронзительно-безнадежный ужас. Точку в этой истории  ставят автор и режиссер,  выводя на авансцену самого Колпакова (Сергей Санаев) , который впадает в отчаяние при одной мысли, что жене его пришлось претерпеть унижения.  Хористка Паша для него - вещь, безликий предмет.

ГОРИТ, ГОРИТ СЕЛО РОДНОЕ….

 Мещане и обыватели  в спектаклях Севастопольского театра  («Дядюшкин сон»,  «Тодасё»)  становится той величиной, которую в математике  еще древние греки - гениально назвали пустое множество.

А реальность оказывается пустым центром.

Финал спектакля «#Тодасё»  - новелла «Недобрая ночь».

Деревенские люди, крепостные  Барыни (Ирина Демидкина) почти в полночь, издалека видят огромный  пожар.  Горит соседнее имение.  

Горит , как поется в страшной песне – «Горит-горит село родное, горит вся родина моя...»   Сцену озаряют отсветы розово-красного пламени, переходящего в  багровое зарево. Зловещие краски дрожат и пульсирует. Небо воспалено и напряжено.

^{Недобрая ночь. Барыня  - Ирина Демидкина}

Барыня восклицает: - Это ужасно, ужасно! Боже мой, какое несчастье! Давно ли это? Где? И отчего же меня не разбудили?

Усадебный люд рвется – на пожар,  тушить огонь, спасать людей! Благое дело!  Но рвение стремительно остужает Барыня, слово которой -  закон. – Незачем ехать!

Никита Гриншпун внимательно рассматривает каждого в этой крестьянской толпе.  Чехов очень точно распознавал внутренние побуждения людей.  «Все сознают, что видят страшное бедствие, дрожат, но прекратись вдруг пожар, они почувствуют себя неудовлетворенными. Такая двойственность естественна…Как бы ни была зловеща красота, но она все-таки красота, и чувство человека не в состоянии не отдать ей дани….»  Пожар вызывает не стремление спасти, потушить, остановить катастрофу, а посмотреть, как красиво горит…

Люди  собираются вместе (!) для того, чтобы  карабкаясь друг на друга, забраться как можно выше и рассмотреть все в подробностях…..

Никита Гриншпун выстраивает из них подобие некой пирамиды, почти что подобие храма. Но храма -  без креста, без веры… Они завороженно смотрят на огонь, но при всем своем «задоре»  бессильны его погасить.

^{Недобрая ночь}

Таковы свойства пустого центра, пустого множества.

Здесь кроются источники иррациональной энергии, гротескно преображающей воссозданный  в спектакле мир. 

Мощность Пустого множества  равна нулю, даже если эту энергию излучают и исторгают десятки людей, являя собой апофеоз одержимости.  Тратить неимоверные усилия для достижения неведомой цели,  дабы все закончилось прахом и крахом.  И наоборот – не сметь шагу ступить,  и молча смотреть, как все гибнет и падает в бездну…

Пустое множество и устремлено в пустоту.

Цели этой кажущейся людской сплоченности вполне фиктивны. Страстный порыв героев неудержимо ведет к развязке, и всплеск язвительной иронии режиссера,  обращенный к нашему обществу,  вслед за Чеховым - вполне очевиден.

Фото Дмитрия Кириченко (Севастополь) и автора статьи

 

​

Поделиться