Лично я не сторонник революций. Но мне претит эта лицемерно-лукавая сентенция – «Россия исчерпала лимит на революции», запущенная в оборот и произносимая как заклинание и консерваторами, и либералами, и властью, и частью оппозиции. Общественному мнению навязывается очередная фобия: революция – абсолютное зло, кровь и хаос, после нее приходят к власти исключительно негодяи. Революция становится откровенным пугалом.
Да, важно не романтизировать революцию, как это было раньше, но и не демонизировать ее, как это происходит сейчас. Лучше пока не поздно наводить мосты, искать реальный диалог, а не врать и запугивать.
Революция – почти всегда бедствие для страны, наподобие землетрясения, сотрясающего основы государства. «Революции, – говорил Проспер Мериме, – как болезни, возвещают о себе неясным плохим самочувствием, значение которого становится понятным только позже».
Революция действительно поднимает со дна мутные, темные силы народных масс, которых практически нельзя контролировать и которые чаще всего разрушительные.
Революция неуправляема, она редко или почти никогда не заканчивается победой жирондистов или кадетов, а, в основном, якобинцев и большевиков.
Революция начинается с призывов к свободе, но заканчивается реакциями и деспотизмом.
Революция – это, в первую очередь, комитет общественного спасения и ВЧК. Это массовые жертвы среди невинных людей.
Революция пожирает и своих детей, тех, кто был наиболее активен в ее начальной, наиболее романтической фазе.
Такова практика революций. (Хотя, оговоримся: есть и так называемые «бархатные революции», прошедшие в Европе в конце 20-ого века.)
С другой стороны, также очевидно, что революция – всегда хирургическая операция без наркоза, когда больной может не выдержать болевого шока. Но в таком положении, когда приходится «резать по живому», виновата власть, приведшая к запущенному состоянию организма и не оставившая другого шанса на иной путь выздоровления. Нет другого пути для изменений, если власть упирается в своих предрассудках и преступлениях. Она, власть, в первую очередь, виновата в революциях, а не революционеры. Она несет ответственность за хаос, потому что не нашла вовремя общего языка со своим народом, не наладила диалога с людьми, не смогла вовремя провести насущные реформы.
Все видные исследователи революций, от Карлейля до Бердяева, отмечали, что революция – это расплата за грехи прежней власти.
Никакую революцию нельзя полностью импортировать. Никакие заговоры не могут привести к настоящей революции без видимых объективных причин кризиса власти.
Русская монархия, к примеру, не смогла договориться со своим народом. С его образованной частью, с умной молодежью, доводя их до кипения.
Первой русской революции не было бы без бездарно провальной Русско-японской войны и Кровавого воскресенья. Вторая русская революция не состоялась бы без проигрышной Первой мировой войны и распутинщины, без вредного вмешательства в правление супруги царя, без многочисленных ошибок самого Николая II. И масоны здесь не причем.
И Октябрьская революция не произошла бы, если бы не полная властная несостоятельность Временного правительства, за восемь месяцев не сумевшего решить ни одного серьезного вопроса: ни о войне или мире, ни социальных проблем, ни насущного крестьянского вопроса, ни вопроса борьбы с экстремистской оппозицией. И опять же: никакие немецкие деньги не могли бы сыграть мало-мальски серьезную роль, если бы не бездарность, идеализм и чистоплюйство власти.
Таким образом, революция амбивалентна – скальпель опасный и травмирующий инструмент, но иногда единственно спасающий.
Вот что, например, писали русские философы и историки, размышляя о революции по «горячим следам».
Николай Бердяев:
«Революция есть свыше ниспосланная кара за грехи прошлого, роковое последствие старого зла».
«…Революция – конец старой жизни, а не начало новой жизни, расплата за долгий путь».
«…Революция всегда говорит о том, что власть имеющие не исполнили своего назначения. И осуждением до революции господствующих слоев общества бывает то, что они довели до революции, допустили ее возможность. … Сверху не происходило творческого развития, не излучался свет, а потому прорвалась тьма снизу. Так всегда бывает. Это закон жизни».
«Революциям предшествует процесс разложения, упадок веры, потеря в обществе и народу объединяющего духовного центра жизни. К революциям ведут не созидающие творческие процессы, а процессы гнилостные и разрушительные».
«...Народ, попавший во власть революционной стихии, теряет духовную свободу, он подчиняется роковому закону, он переживает болезнь… Не люди уже мыслят и действуют, а за них и в них кто-то и что-то мыслит и действует. Народу кажется, что он свободен в революциях, это – страшный самообман. Он – раб темных стихий, он ведется нечеловеческими элементарными духами. В революции не бывает и не может быть свободы, революция всегда враждебна духу свободы».
«…Революция случается как внезапная тяжелая болезнь с возможными осложнениями».
«…Революционеры – медиумы безликих и темных стихий масс».
«…Руководить революцией невозможно. На смену революции приходят реакции».
«…Вы (революционеры – ред.) люди духовной середины и посредственности, люди средних, серых, популярных мыслей. И ваша ярость – это ярость серой массы, завидующей всякому величию, всякой славе, всякой гениальности».
«За революцию хватаются и на ней наживаются все, считающие себя неудачниками и обиженными и озлобленными, все пасынки Божьи, а не сыны Божьи. Революции рождаются не от благородного сознания вины сынами Божьими, а от неблагородного сознания обиды сынами праха».
Семен Франк:
«Всякая революция есть смута. Как бы глубоки, настоятельны и органичны ни были потребности общества, не удовлетворяемые «старым порядком», революция никогда и нигде не есть целесообразный, осмысленный способ их удовлетворения. Она всегда есть только «смута», то есть только болезнь, разражающаяся в результате несостоятельности старого порядка и обнаруживающая его несостоятельность, но сама по себе не приводящая к удовлетворению органических потребностей, к чему-то «лучшему».
«…Всякая революция обходится народу слишком дорого, не окупает своих издержек; в конце всякой революции общество, в результате неисчислимых бедствий и страданий анархии, оказывается в худшем положении, чем до нее, просто потому, что истощение, причиненное революцией, всегда неизмеримо больше истощения, причиненного самым тягостным общественным строем, и революционный беспорядок всегда хуже самого плохого порядка».
Иван Ильин:
«…Смута была хаотическим бунтом и дезорганизующим разбоем. Революция оседлала бунт и государственно организовала всеобщее разграбление».
«Смуту никто не замышлял: она была эксцессом отчаяния, всенародным грехопадением и социальным распадом».
«…Безумие русской революции возникло не просто из военных неудач и брожений, но из отсутствия политического опыта, чувства реальности, чувства меры, патриотизма и чувства чести у народных масс и революционеров».
«…Революция размягчает, разлагает духовный хребет души. Люди теряют способность сосредоточиваться, держать себя в руках; внимание их рассеяно, глаза бегают, слова скачут; отовсюду страхи, опасности, неуверенность, соблазн вседозволенности подрывает способность к дисциплине, чувство общей неустойчивости, опасности, социальной дисритмии – повергает душу в состояние непрерывного «гона» (гнать) и «гомона» (неугомонился)».
«…Революция есть криминализация политики; источники этого – в националистическом эгоизме (злодейство, низость, свирепость – во имя родины – считается прямой доблестью), классовой революционности, в войнах».
«…Революция по существу своему правонарушительна и почти никогда не соблюдает граней между политическим и уголовным правонарушением, между публично-правовым неповиновением и частно-правовым захватом».
«…Революционер отличается от уголовного нередко только «интеллигентностью» и желанием завладеть государственной властью».
Георгий Федотов:
«Революция для большевиков была уже делом, а не жертвоприношением… Они были профессионалы революции, которые всегда смотрели на нее, как на «дело», как сморят на свое дело купец и дипломат, вне всякого морального отношения к нему, все подчиняя успеху».
«…Если нужно назвать один факт, – один, но основной, из многих слагаемых русской революции, – то вот он: на третий год мировой войны, русский народ потерял силы и терпение и отказался защищать Россию. Не только потерял понимание цели войны (едва ли он понимал ее и раньше), но потерял сознание нужности России».
Павел Милюков:
«…Говоря вообще, можно было бы сказать, что есть известный период в жизни наций, способных развиваться, когда насильственный переворот становится весьма вероятен, как кратчайшее средство покончить с устарелыми политическими и социальными учреждениями отжившего строя и облегчить переход от средневековья к современной демократии. Русская революция не составляет исключения из этого общего правила – и в этом ее основной смысл».
АНАТОЛИЙ БЕРШТЕЙН
Ежедневный журнал