Печать на устах

Условный юбилей ремесленника из Майнца Иоганна Генсфляйша (позднее он взял фамилию матери Гуттенберг, под которой мы его и знаем) — хороший повод подвести некоторые итоги жизни книжной цивилизации. Той, которая оставалась ключевой реальностью, одним из главных воспитателей человеческих пороков и добродетелей на протяжении почти пяти с половиной столетий, пока новые гуттенберги не придумали нам телевизор, а потом и компьютер с интернетом.

Родившийся примерно 610 лет назад Гуттенберг (день его рождения известен — 24 июня, а точный год — нет, наиболее вероятным считается именно 1400-й) прожил достаточно стандартную жизнь талантливого «инноватора»: был талантливым ремесленником, но плохим коммерсантом. Уже в 1438 году — за 18 лет до выхода первой известной нам печатной книги, Библии Мазарини, — он учил искусству книгопечатания своих первых компаньонов в Страсбурге. Из Майнца к тому времени его семью давно изгнали — тамошние патрицианские роды гнобили семьи ремесленников.


Вся жизнь Гуттенберга была в разной степени мучительным поиском денег для дела.

По иронии судьбы, едва ли не главным его кредитором стал человек по фамилии Фауст. В 1448 году, после четвертьвекового изгнания, Гуттенберг смог вернуться в родной Майнц, где заключил соглашение об «изготовлении книг» с золотых дел мастером Иоганном Фаустом (иногда его еще называют Фуст). Тот ссудил ему большие деньги, 800 гульденов, под залог некоего аппарата, который Гуттенберг обязался изготовить. Кроме того, Фауст согласился ежегодно выплачивать Гуттенбергу жалование в 300 гульденов.

Кончилось это партнерство тем, что Гуттенберг вынужден был отдать Фаусту свой печатный станок и все набранные тексты. И даже та самая первая доподлинно известная нам книга выпущена вовсе не Гуттенбергом, а Фаустом и его новым компаньоном Петером Шёффером на гуттенберговских наборных досках. Хорошо еще, что в истории осталось имя того, кто действительно создал книгопечатание, а не его проворных коллег по бизнесу.

До конца жизни Гуттенберг был беден — великое изобретение не сделало его хотя бы просто обеспеченным человеком.

До конца оценить последствия изобретения Гуттенберга трудно даже на такой значительной исторической дистанции, как пять с лишним столетий. Книги еще долго оставались уделом немногих избранных, но постепенно доступ к сокровищам человеческого опыта становился все более широким. Появился смысл сочинять книги — ведь у них теперь могла быть невиданно большая аудитория. Более того, в некотором смысле Гуттенберг дал толчок появлению полноценной истории человечества. Раньше у людей просто не было физической возможности передать потомкам свой исторический опыт — история жила только на уровне устных преданий и немногих рукописных книг.

Без большой натяжки с Гуттенберга можно отсчитывать начало новой эры в жизни людей. Книгопечатание сформировало тотально новую реальность даже на уровне ландшафта: постепенно стали активно истребляться леса, поскольку динамично развивавшееся печатное ремесло требовало все большего количества бумаги.

Появилась возможность быстро передавать знания большому количеству людей. Новости впервые вышли за рамки частных писем и разговоров, превратившись в новый продукт под названием «газета». Кроме бытовой реальности, обычного хода человеческой жизни со смертями, рождениями детей, болезнями, войнами возникла другая реальность, медийная: у многих людей (хотя даже сейчас до сих пор далеко не у всех) постепенно появилась возможность существовать в горизонте всего человечества, а не только семьи и соседей. Вместе с прогрессом транспорта, позволявшего людям с течением времени путешествовать все быстрее и быстрее (к слову, Грибоедов каких-то 190 лет назад добирался на лошадях из Москвы до Тифлиса за две недели) именно печатные книги и даже газеты с журналами, включая бульварные, кратно расширили наши представления о себе и мире.

У нас появились книжные идеалы и книжные кумиры. Россия вообще пережила несколько «литературоцентричных эпох», когда печатное слово определяло поступки и настроения если не поколений, то огромного числа людей. Но это новое знание, эти великие возможности едва ли сделали человечество принципиально добрее, мудрее, терпимее. Понятно, что численность населения мира всю книжную эпоху росла, темп жизни убыстрялся, конкуренция за выживание обострялась, тем, у кого всего было в достатке, хотелось все больше и больше.

Книги не помогли нам избежать разрушительных войн, впадений вроде бы уже сделавших немало для развития цивилизации стран в откровенное варварство (как тут обойтись без упоминания Гитлера и Сталина), концлагерей, этнических чисток, истребления целых видов растений и животных.

Но, возможно, они помогли многим людям определить лично для себя границы добра и зла, найти собственный вариант смысла жизни, испытать великую радость или печаль от слов, напечатанных на бумаге.

Споры о том, что будет с книгами, газетами и журналами в интернет-эпоху, до известной степени бессмысленны. В конце концов, интернет и телевидение все равно наследуют книгам и газетам как способ общения и сообщения. Просто новым людям нужно будет выбирать нужное и важное из еще большего вороха информации, борясь с внешними и внутренними угрозами, давлением государства и общественного мнения, собственными инстинктами. Ведь ни книги, ни интернет все равно не делают легче главную задачу человека — оставаться человеком в любых обстоятельствах.

Семен Новопрудский

Газета.RU
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе