24 ноября 2010 ● Александр Привалов
За два года до смерти Толстого — в день его восьмидесятилетия — Александр Блок в статье «Солнце над Россией» писал: «Всё ничего, всё ещё просто и не страшно сравнительно, пока жив Лев Николаевич Толстой. Ведь гений одним бытиём своим как бы указывает, что есть какие-то твёрдые, гранитные устои: точно на плечах своих держит и радостью своею поит и питает всю страну и свой народ. … Пока Толстой жив, идёт по борозде за плугом, за своей белой лошадкой, — ещё росисто утро, свежо, нестрашно, упыри дремлют, и — слава Богу. Толстой идёт — ведь это солнце идёт. А если закатится солнце, умрёт Толстой, уйдёт последний гений, — что тогда?»
Что будет тогда, узналось слишком скоро. И в 1914 году, через четыре года после смерти Толстого, та же мысль зазвучала иначе. Не постигая, как пережить потрясение разразившейся войны, начало конца всей европейской вселенной, Томас Манн размышлял так: «Будь жив Толстой, это не посмело бы случиться. Старику не надо было ничего особенного делать; он просто жил бы в своей Ясной Поляне — и ничего бы этого не было!» Оба эти во всём несходных писателя — что русский, что немец — не помышляли ни о каких иносказаниях, они сказали ровно то, что думали — и что теми ли, иными ли словами, вовсе ли без слов думали многие и многие их современники. Пока был жив восьмидесятилетний старик, всё ещё было ничего, сравнительно не страшно; он ушёл — и гранитные устои оказались в нетях, и посмел случиться немыслимый дотоле ужас.