Амаркорд

«Необходимо создавать места, где можно остановить время
и там ждать отставшую душу».

Неизвестный шерп. Возможно,
придуманный Тонино Гуэррой

Список участника

Тонино Гуэрра — поэт, писатель, художник, скульптор, архитектор, философ, мудрец, самопровозглашенный президент реки Мареккья. Фигура масштаба итальянского Возрождения. Да плюс кино, которого тогда не было.

Он написал сценарии фильмов: «Амаркорд», «Blowup», «Казанова-70», «Брак по-итальянски», «Красная пустыня», «И корабль плывет», «Ностальгия», «Христос остановился в Эболи», «Джинджер и Фред», «Забриски пойнт»… (Всего их сто.)

С ним работали Федерико Феллини, Микеланджело Антониони, Лукино Висконти, Тео Ангелопулос, Андрей Тарковский…

Тонино — автор фонтанов, каминов, интерьеров, солнечных часов, мебели, остроумных памятных досок во многих городах Романьи; поэм, сборников стихотворений, книг прозы, керамики сказок, устных рассказов, литературных мистификаций. («Лора!..» — это мне показалось или кто-то крикнул?)

Основатель придуманных им садов и музеев. Изобретатель певчих птиц; туманов, с прорастающими сквозь них деревьями и полупрозрачными лошадьми; долин, покрытых листьями травы Мадонны и белым лебединым пухом; железа и цветных стекол для собственного изготовления огромных, насквозь кривых и ржавых Latern (фонарей, по-нашему), излучающих для одиноких путников теплый свет в ночи, которую тоже придумал Тонино, чтобы полней ощутить надежду на обязательный восход солнца.

Солнце придумал не он, врать не буду.

И слова — не он! Слова были до него. Не все.

Но руины слов придумал Гуэрра. Выглядят они так: зеленые, слоистые, округлые глыбы из листового стекла на поле невысоких, в рост травы, белых струй. («Лора! Скажи ему, чтоб он описал мой любимый фонтан в Сантарканджело, где я родился шестнадцатого марта тысяча девятьсот двадцатого года!» Вы тоже слышали или опять почудилось?)

Еще Тонино создает дружбу — то есть он не экономит на общении. И обязателен в любви.

Немотивированные ничем, кроме внутренней потребности, звонки из Италии выглядят так:

— Юра! Это Тонино. Как ты? Как Гия? Как Саша? Как Сережа? Как Андрей?

Ему кажется, что в его отсутствие мы общаемся так же счастливо, как во время его приездов в Москву или наших набегов в Пинабили.

— Все живы. А как ты, Тонино?

— Феноменально! — и пока он вешает трубку, я слышу требовательное: — Лора!

Лора Гуэрра (когда-то Яблочкина), жена Тонино. Его друг, его хранитель, его переводчик и проводник в райских кущах российской культуры. Прекрасная и неугомонная, она помогла ему преодолеть звуковой (язык ведь из звуков) барьер и даже научила немного говорить по-русски.

Немного, но «феноменально».

Круг их московских друзей широк. И собрать их, таких разных, под силу лишь Тонино и Лоре.

Георгий Данелия, Александр Коновалов, Белла Ахмадулина, Юрий Любимов, Борис Мессерер, Рустам Хамдамов, Сергей Бархин, Андрей Хржановский… А были еще Андрей Тарковский, Сергей Параджанов…

Это только те, о ком я знаю.

В каком-то смысле Бетховен

Тонино одет, что на праздник, что дома, одинаково — всегда пиджак, жилет, рубаха без галстука, вельветовые брюки и коричневые спортивного вида ботинки с белыми шнурками.

В крохотном кабинетике-студии, под крышей небольшого двухуровневого сельского дома в Пинабили, примостившегося так, что с одной стороны он открыт к долине, а другой подпирает гору с террасным садом, Тонино пытается найти проект нового фонтана.

Комнатка заставлена, завешана, завалена музейными, на мой взгляд, экспонатами — работами хозяина и подарками гостей.

Каждое утро он при параде спускается из нее к завтраку и не любит, когда кто-нибудь опаздывает, потому что ему надо после завтрака — работать.

— Попробуй это вино! Феноменально.

И обязательно надо попробовать.

Но сейчас он ищет эскиз. Это важно. В это время приходит его друг Джанни Джанини, высоченный горбоносый человек с крупным лысым черепом и некоторыми железными зубами. У него нежная улыбка и растерянный взгляд. Когда-то он был цирюльником, потом Гуэрра помог ему купить магазин, где Джанни торгует сувенирами по его эскизам.

Кроме того, он антиквар и даже проводит ежегодную выставку, для рекламы которой в одиночку затаскивает огромные щиты на высоченную гору над монастырем, где живут три пожилые монахини и две молодые — очаровательные и с ангельскими голосами. Лора дружит со всеми и поддерживает их.

Щиты с дороги не видно, но это не смущает Джанни. Его знают в округе все, и он знает каждого. Он очень громко говорит, очень страстно, и вид у него в это время свирепый.

— Рисунок посмотрим потом, а сейчас поедешь с Джанни в Санта-Агату — он покажет тебе один фонтан.

Джанни не знает ни одного слова ни на одном языке, кроме итальянского. Я на итальянском знаю два: «bene» и «феноменально». Он в каком-то смысле Бетховен, да и я несколько глуховат. Такие собеседники.

Дворники еле разгребают дождь на ветровом стекле, тучи привязаны к холмам тонкими струями.

— Но bene! — кричу я, показывая на небо, — нехорошо. Он удивленно смотрит на меня и вдруг понимает, что я сказал по-итальянски. Долго с жаром и отпусканием рук от руля он говорит мне, по-видимому, о крепостях, которые спас от разрушения Тонино, — вот эту, на скале, и ту, дальнюю, которая светится на фоне сизого неба.

— Феноменально, — говорю я. Он улыбается и молчит. В интересах общения я вспоминаю музыку из опер Россини, Верди, Пуччини и в надежде, что он не особенно слышит, напеваю, пока мы минуем сказочные городки-крепости. Джанни, к удивлению, узнает арии и марши и начинает их петь сам. Теперь я их не узнаю.

Санта-Агата — крохотный средневековый городок с крепостью-замком. С нижней улицы на верхнюю по широким перилам ползет бронзовая улитка, оставляя за собой цветную дорожку из смальты, по которой течет вода. Фонтан вписан в пространство, не нарушая гармонии.

— Тонино, — показывает на улитку Джанни. — Bene?

Я не успеваю сказать «феноменально», как его обнимает довольно привлекательная женщина. Разговаривая, они выходят на крохотную площадь, ограниченную невероятной красоты домами, где карабинеры, вышедшие из «Фиата» в своих нарядных белых портупеях, приветствуют моего поводыря, потом хозяйка заведения на три столика угощает нас вином, а единственный посетитель Франческо, достающий Джанни до груди, обнимается с ним и после краткой беседы (видел бы Феллини эту жестикуляцию) уходит. Чтобы вернуться с огромным ключом.

Этим ключом он отпирает высоченную дверь, и мы входим в театр.

Нет, клянусь, Тонино прав, постоянно употребляя слово «феноменально».

Представьте себе зал, ну, скажем, Большого театра, с люстрой, ложами, бархатом, креслами в партере и тремя ярусами, полноценный и прекрасный театральный зал, обладающий к тому же феноменальной акустикой, на пятьдесят человек.

Джанни и Франческо сели в первом ряду, я вышел на сцену. Хотелось запеть. Я посмотрел на Джанни. Наверное, ему тоже хотелось, но он же совестливо сдержался. Спустившись в партер, я разместился рядом, и минут десять мы слушали великолепную итальянскую тишину.

Улитка, молча ползущая по склону времени вверх, оставила радужный след на древней земле. И тихо, не бурно, без пены, стекающая со склона ясная вода не смывала ничего из памяти. Только проясняла ее.

По всей Романье расставлены, развешаны, построены знаки любви Тонино Гуэрра к своей земле. Все они исполнены высокого искусства, вкуса, достоинства и скромности. Они не кричат и не требуют внимания. Их узнаешь внутри себя и обнаруживаешь не просто уместность, а необходимость в этом прекрасном ландшафте.

— Надо сделать книжку с картинками и твоими текстами — «География Тонино», — скажу я ему по возвращении.

На самом деле замечательные книги с работами Гуэрры есть, но Лора переводит ему мои слова, и что вы думаете, он говорит? Вот именно.

— Феноменально!

Город Башия не так уж велик. В нем одна улица и человек пятьдесят жителей, которых мы с Джанни не видели. Мощеная дорога ведет на вершину холма, где высится одинокая сторожевая башня. Темные облака висят низко, как потолки в домах Корбюзье.

Джанни отодвигает замшелое бревно шлагбаума. Похоже, что здесь давно никого не было. Пустынно и ветрено наверху. Вершина пирамиды крыши городского собора ниже уровня холма. Далеко за ущельем еле видна маленькая деревня — четыре-пять домов, сложенных из старого камня. «Там когда-то жил Тонино», — догадываюсь я по сурдопереводу Джанни и оглядываю холм, на который мы взбираемся. Никаких признаков Гуэрры не вижу.

— Сюда! — Джанни ведет к башне. Там, с четырех сторон, почти замаскированные складками земли, раскатались на газоне рельефные керамические «ковры».

Я лег на землю, чтобы с высоты взгляда кузнечика попробовать совместить пластические формы «ковров» с окружающим миром. Родная деревня Гуэрры масштабно вписывалась в абстрактные фигуры одной композиции, пирамида церкви выглядела частью другой. Кузнечик был бы доволен. Сухая трава, хвойные иголки, опавшие листья приручили «ковры» к природе.

«Можно, оказывается, украшать землю, не унижая время?» — наверное, хотел сказать Джанни, но я бы все равно не понял, поэтому он спросил:

— Bene?

— … — понятное дело.

Фонтан «Источник молитвы»

Полдюжины кошек лежали на диване и на огромном добродушном ротвейлере Бабе, которого подарила вдова Микеланджело Антониони.

Тонино ждал нас в кресле при полном параде.

— Пойдем, я покажу тебе «Источник молитвы».

До обеда полчаса. На обед тоже опаздывать нельзя, поэтому мы торопливо поднимаемся в студию-кабинет. За время нашего с Джанни путешествия Тонино нарисовал чудесный лист. Каждый день в свои восемьдесят восемь лет он встает в 7 часов и после завтрака рисует. Или пишет. Каждый день новая картина или текст.

Сегодня появился и большой, с выпученными, как у рака, глазами барашек. Принесла его керамистка, работавшая по эскизу маэстро.

— Феноменально! — говорю я.

— Belissimo! — обманывает мои ожидания Тонино. Он лезет в папку и достает несколько рисунков и чертежей фонтана. — Мы возьмем их, когда поедем к кузнецу. Смотри.

Внутри церкви на полу — белый открытый короб с отвесными водонепроницаемыми стенками. Глубиной 50—70 см. На дне его керамические макеты церквей, высотой сантиметров 30—40. К бассейну с крыши подведены изломанные водосточные трубы разного сечения и профиля, заканчивающиеся над бассейном. Трубы подвешены на тросах. Во время дождя вода стекает в бассейн, звеня, стуча, шурша.

Бассейн заполняется, и церкви под звук дождевого органа уходят под воду. Вокруг на лавках сидят люди, слушают, смотрят и думают.

— Тонино! Я знаю место, где должен быть построен «Источник молитвы».

В Калязине, на крохотном островке торчит колокольня от затопленного Рыбинским водохранилищем Калязинского монастыря, а Мологский монастырь, описанный крестьянским архимандритом отцом Павлом Груздевым, одиннадцать лет сидевшим в лагерях и ссылке, вовсе ушел под воду. Но они есть. И память о них не ушла. Можно сделать копии затопленных монастырей и церквей и поместить на дно твоего «Источника молитвы» — в колокольне. Это будет точно.

— Возьми чертеж. Я тебе расскажу сон

Сон Тонино Гуэрры

«Я проснулся от своей улыбки.

Я ходил по Москве, городу, который стал моей столицей.

Я видел на улицах и площадях знакомые предметы («Можно так сказать? — спрашивает Лора. — Может быть, предметы искусства?»), которые окружают меня здесь.

Я видел там фонтаны, которые сделал в Романьи.

И мне показалось, что Москва от этого стала еще ближе и прекраснее.

Но, наверное, я не должен об этом говорить.

Я должен надеяться, что кому-то, живущему в Москве, приснится тот же сон».

Родом из Сантарканджело

В восемьдесят четвертом году Тонино и Лора переехали сюда из Рима. Ему захотелось вернуться к своим началам.

— Представляешь, отец и мама Тонино возили фрукты на повозке отсюда в Пинабили, а оттуда — лес и уголь. Тонино, маленький, шагал с ними пешком.

Он был младшим в семье. Мама Пенелина носила его одиннадцать месяцев. Ей было сорок семь лет, и она родила его с волосами и отросшими ногтями. Доктор Малагутт сказал: «Дайте ему немедленно печеное яблоко».

Лора повествовала о старой истории, словно она произошла вчера. Мы сидели в кафе, которое некогда принадлежало сестре Тонино. Сестра любила сладкое, но страдала диабетом и ослепла, после лечила людей прикосновением. Так ей казалось. Она продолжала есть торты и умерла.

Другая сестра — математик, первая в Италии села на мотоцикл. Лора посмотрела, произвело ли это на меня впечатление, и добавила: и на машину.

Брат владел птицефермой и дом, у которого мы сидим, был его, но потом он обанкротился и Тонино купил два верхних этажа. А кафе продали.

Лора оставила меня осмысливать историю семьи Гуэрра, а сама пошла на цветочный базар, покупать Тониночке какой-то куст в подарок. Вернулась она вовсе не с кустом (который обещали доставить в Пинобили), а с официантом Пьетро, принесшим огромный арбуз с очень красивым орнаментом, вырезанным на зеленой кожуре.

— Он хотел тебе показать. Скажи ему «bene»!

— Феноменально! — сказал я, и Лора радостно засмеялась.

— Здесь много связано с Тониночкой. Вот арка…

— Там написано, что она все-таки поставлена в честь Папы Гогонези, который родился здесь.

— Ну да. Жителям предлагали выбор: канал до моря или арка. Они выбрали арку, чтобы было красиво, хотя канал был бы практичней. Тонино перекрыл движение на площади. По его просьбе вечнозеленые деревья заменили липами, чтобы были видны четыре времени года. А потом сделали фонтан.

Круглый фонтан должен был выглядеть, по мнению Тонино, как луна, упавшая на площадь. Высокая одинокая струя — необходимая вертикаль.

У Гуэрры был друг Орландо Санчини, красавец и богатый человек, его вдова позвонила Тонино и спросила: что мог бы сделать Орландо для города?

— Фонтан на площади.

— Я готова.

Когда фонтан был построен, Гуэрра попросил выбить надпись: «Этот праздник воды создан благодаря Орландо Санчини». И подписал: «Жена».

Тонино с друзьями образовал группу GAS (группа друзей Сантарканджело). Они устраивали выставки и поэтические турниры, украшали город памятными досками и картинами на домах.

На стене фрагмент полотна Каньяччи и надпись: «Великий художник Джордж Каньяччи родился в одном из домов в Контраде Сантарканджело. В каком, не знаю».

— Смотри! — Лора показывает мне надпись на углу.

«Дорогая, ты говоришь, что любишь цветы, и срываешь их в поле.

Дорогая, ты говоришь, что любишь рыб, и ты их ешь.

Дорогая, когда ты говоришь, что любишь меня, я боюсь».

Мы поднимаемся на верхушку холма к башне с часами. На улице Верди маленький белый домик, здесь родился Тонино. Рядом, на соседнем доме, плакатик: «Музей пуговиц — 8500 шт.».

Градиска жила здесь

«Рай мы уже прожили. Это было детство».

На самом деле, ту, что была прообразом героини «Амаркорда», звали синьорина Ирма. Она была такая же прелестная, как Градиска в фильме. И все мальчишки знали, что она без трусиков ходит в кино, когда на экране Кэри Грант.

Дух Федерико Феллини Тонино поселил в Сантарканджело.

Когда-то Гуэрра написал поэму «Мед». (Он считает, лучшую.) Феллини, который замечательно рисовал, сделал иллюстрацию к книге. Это была… ну, роскошно крупная женщина, которую Тонино превратил в богиню вина Санджовезу. По аналогии с названием местного напитка.

На табличке: «Санджовезе (вино) родилось здесь?». Горожане немедленно отбили вопросительный знак. Кто бы сомневался.

Рядом ресторан — тоже «Санджовезе».

Сан Джови — это Юпитер — так называется холм над городом, он пробуравлен этрусскими пещерами. Там мы не были, но зато под рестораном, который Гуэрра превратил в живой выставочный зал, в пещеру я забрел. Длинный кирпичный сводчатый спуск он превратил в музей голубятен мира.

Семь каминов, украшенных мозаикой и расписанных Гуэррой, — главная достопримечательность заведения, хочется сказать, культуры. Мебель Гуэрры похожа на огромные листья, но функциональна вполне, а вот керамические сундуки, коробы и прочие предметы сельского быта не функциональны вовсе, поскольку в натуральную величину вылеплены из керамики.

На стенах тринадцать предупреждений Тонино. «Дети, скажите соснам и елям, чтобы шли в горы. Мы в долинах привыкли жить в тени каштанов и лип», огород поэтов на потолке, печка школы Борночино, с рисунками детей, которые Тонино перевел в керамику.

Камины имеют названия: «Старая осень», «Потерянные воспоминания», «Летающие планеты», «Солнечное покрывало», «Слушающие предметы», «Признание в любви одинокому кладбищу». Все, что он делает, доставляет ему удовольствие.

Вот придуманный им сапожник Пиддио: он был мрачным, нелюбезным, как свидетельствует мистификация Тонино на стене дома, где он якобы жил. Но потом заперся на три дня и стал говорить поговорками:

«Цыпленка лучше есть вдвоем — он и я».

— Удовольствие — это преодоление трудностей и отказ от них? — кто это спросил? Наверное, Джанни.

А Градиска — какое там преодоление? Или все-таки есть?

Феллини и Гуэрра подарили людям детство. Тем, кто его имел.

Президент реки Мареккья

Он избран единогласно. То есть своим одним голосом. Президент реки — кажется, это единственная подобная должность. Есть и Конституция из одного пункта:

«Губернатор в конце срока должен выпить стакан воды из реки».

Зная Тонино, романьольцы уверены, что так оно и будет. Для этого реку надо очистить. Вот какой коварный самопровозглашенный президент у маленькой горной итальянской речки.

Восемьдесят восемь

Тонино перенес операцию и решил отпраздновать свой восемьдесят восьмой день рождения.

Директор знаменитого «Гранд-отеля» в Римини сделал царский подарок, разместив гостей из России.

Карусель, пляж, кафе на террасе. Все представлялось декорацией, в которой двигались и говорили текст персонажи, достойные пера Гуэрры: режиссер Юрий Любимов, нейрохирург Александр Коновалов, сценограф и художник Сергей Бархин, мультипликатор Андрей Хржановский, кинорежиссер и художник Рустам Хамдамов, директор музея в Ясной Поляне Владимир Толстой, дамы… Солнце, дождь…

Автобус довез всех до Сантарканджело, где на улице, недалеко (да там все близко) от ресторана «Санджовезе», играл оркестр, на металлических стульях сидели приглашенные и случайные гости и слушали Тонино. Временами кто-то пытался его перебить, чтобы сказать доброе слово, но терпения его надолго не хватало…

Тут появились московские гости, пообнимались и расселись в первом ряду, слушать Тонино в переводе Лоры.

В ресторане с богиней вина на двери выпили по стаканчику и двинулись в Пинабили — городок тысячи на полторы жителей, со своим собором, монастырем, музеями и театром. Таким же крохотным, как в Санта-Агате. Там живет Гуэрра.

«Сад забытых фруктов»

— Ученые открывают законы природы. Но ведь природа и до их озарения существовала по этим законам. Тот, кто открывает мир, открывает его для себя. А художник создает то, чего не было. — Я пытаюсь спровоцировать Тонино на философские размышления. Он серьезно смотрит на меня и говорит:

— Пока хорошая погода, иди посмотри «Сад забытых фруктов» и «Музей усатого ангела»… А в два часа мимо кафе проедет «Джиро ди Италия». Велосипедная гонка. Это бывает раз в год.

Он придумал сказку, а затем сделал музей этой сказки.

Среди ангелов один, с усами, был каким-то недотепой. Ему поручили кормить живых птиц, но он из сострадания приносил зерно и чучелам. Над ним смеялись, но он продолжал свои непонятные для правильных коллег полеты.

А однажды он спустился на землю и увидел, что ожившие чучела клюют зерно.

Ты заходишь в крохотную церковь и за косой деревянной решеткой видишь ангела с большими черными усами и белыми, как положено, крыльями. В рубашке и брюках. На стремянке, видимо, чтобы легче возвращаться домой, на небо. На полу, среди рассыпанного зерна, чучела птиц, а на большом полотне-заднике — они уже живые.

Нажимаешь кнопку, и тебе рассказывают сказку. А потом поют птицы.

Заходишь на минуту, запоминаешь на всю жизнь…

Площадь перед собором ремонтируют. Вдалеке видно, как собирается народ встречать велогонку. Из окон вывешивают флаги, в кафе все столики заняты. Я иду в «Сад забытых фруктов», который придумал Гуэрра. Никакого смотрителя нет. Открываешь голубые ворота и входишь, закрывая за собой. Мало ли, зайдет овца — и съест экспонат. Собственно, забытых фруктов немного. Какой-то житель посадил крыжовник, в Италии — невидаль, лесники привозят редкие травы, деревья, кусты. Они чудесным образом сочетаются с придуманными и выполненными Гуэррой предметами искусства.

Справа на стене ограды много икон. Тонино изготовил «белье» (то есть белые фаянсовые отливки) и предлагает своим рисующим гостям их расписать для сада. (За все время украли только одну икону, которую сделал сам Тонино.) Здесь же его автопортрет, выполненный в стиле кашпо — подставки под вазон с цветами, которые и торчат из него в виде прически. Напротив входа небольшая триумфальная арка «незнаменитых людей». Ну да, им же тоже хочется признания. Большая бронзовая улитка отползает по траве от солнечных часов в виде двух железных голубей. Когда в полдень солнце проходит сквозь них, на постаменте из серого камня тени птиц превращаются в профили Федерико Феллини и Джульетты Мазины, обращенные друг к другу. У отвесной скалы со старыми голубятнями — часовня памяти Андрея Тарковского. А рядом фонтан — дубовый лист, по прозрачным прожилкам которого видно, как струится вода.

Он очень много сделал для узнавания земли. Своей земли, где ты родился и вырос.

В городе Брешиа Тонино сделал фонтан-ковер из смальты. Вода выбивается из-под него, и, сверкая золотом и каменьями, он летит-плывет над землей. Чудесные сны показывает мудрый сказочник, без усилий, кажется.

Но ведь страсть это усилие? Нет, наверное, дар. Хотя и способность к усилию это тоже дар.

«Джиро ди Италия»

Что-то похожее я видел в «Амаркорде». Городок высыпал на крутой поворот шоссе. Полицейские машины, мотоциклисты сопровождения, мокрые кумиры на велосипедах. Аплодируют всем участникам до последнего. Интеллигентного вида дама, парикмахерша с сигаретой во рту, клиент парикмахерши с салфеткой на шее, ассоциация хирургов, приехавших в трусах на велосипедах из Римини. Проехал последний участник гонки. Мужчина свернул флаг в окне. Все разошлись. Тихо.

Вечером мы смотрели дома футбол. Итальянцы проигрывали. Расстроенный Тонино после первого тайма ушел к себе, церемонно поклонившись в дверях.

Ключ для далай-ламы

Если от дома Тонино Гуэрры продолжить путь на вершину горы, то там увидишь неожиданные для Италии тибетские флаги с молитвами, развевающиеся по ветру, и колокол.

Этот колокол отвез в Тибет местный католический монах падре Оливьери в самом начале XVIII века, а вернулся церковный человек в Италию, привезя 35 (тридцать пять) тысяч тибетских слов, переведенных на латынь.

В честь трехсотлетия этого события Тонино пригласил в Пинабили далай-ламу, и тот приехал вместе с несколькими буддийскими монахами.

Площадь была забита народом. Далай-лама подошел к дому падре Оливьери, сказал: «Наконец мы встретились»; в это время из динамиков на площади раздался звон того самого колокола и молитва тибетских монахов, специально записанная на пленку по просьбе Гуэрры в столице Тибета — Лхасе.

Далай-лама замер и стоя слушал свой народ, и пинабильцы стояли без звука. Всю молитву.

Еще решили подарить далай-ламе ключ от города, для чего послали гонца на антикварную ярмарку в Бареццо, чтобы он там купил большой старинный ключ, привез его на автобусе и передал нашему знакомому Джанни Джанини.

Гонец не доехал одну остановку до города. Услышал от водителя «Округ Пинабили» и вышел. Зашел в бар, спрашивает: «Джанини знаете? Передайте ему ключ».

А в Майола тоже жил Джанини. Совершенно, впрочем, другой, но поскольку он, как все знали, коллекционировал ключи, никому просьба не показалась странной.

Между тем мэр Пинабили, уважаемый человек, говорит помощникам: ключ подготовьте! Те — к нашему Джанини. А ключа нет. Тогда Джанни заскакивает в дом печника, вытаскивает из старинного шкафа большой ключ, заворачивает в бумагу и передает мэру. А тот — далай-ламе. Все были очень довольны, особенно печник.

— Я и не знал, что город был у меня в руках, — сказал он.

Да, монахи приехали в Пинабили раньше основной делегации и каждый день, стоя на коленях по восемь часов, выкладывали целую неделю из разноцветного песка прекрасный узор, чтобы в день, когда приедет далай-лама, развеять эту красоту всем в подарок.

— Прекрасное — не вечно, — сказал Тонино.

Потом пинабильцы съездили в Тибет и привезли домой колокол падре Оливьери. Его и установили на горе рядом с тибетским флагом.

Поездка в Италию

— Давай, быстро. Джанни уже приехал.

Тонино в плаще и кепке быстро выходит из дома. Мы выбираемся по чистеньким, без единой латки, дорогам на шоссе, ведущее в Равенну. Вдоль дороги персиковые сады. Деревья растут в одной плоскости. Словно распятые. Между рядами потом будут ездить трактора с тележками, и сборщики станут собирать персики сначала с одной стороны, потом — с другой. Деревья стоят узкими шеренгами и не сомкнут строй.

— Куда мы едем, Тонино?

— Мы едем к кузнецу.

— К кузнецу, это хорошо, — говорю я. — Но куда мы едем?

— Я не знаю.

— А Джанни?

Джанни, проехав часа полтора, останавливается на обочине, из чего я понимаю, что мы заблудились. Телефон он оставил в Пинабили, но у меня есть. Через Москву звоним в деревню, так у них называются маленькие, вылизанные до блеска городки, чтобы выяснить, где мы находимся.

Тонино с Джанни обсуждают наше положение. Тонино кричит, и Джанни кричит. По форме это чистый скандал, но на самом деле — мирная беседа.

— Он плохо слышит, — объясняет мне Тонино, — и он не знает, где мы находимся.

Оба показывают в разные стороны. Джанни побеждает, и мы сворачиваем с автострады, попадая в жуткую пробку на совершенно постороннем шоссе.

— Баста! — говорит Тонино и показывает на бензоколонку, где можно спросить дорогу.

Теперь они спорят и машут руками на заправке. Выходит дядька в голубой чистой спецовке с невероятно голубыми глазами и включается в спор, тоже показывая руками в разные стороны. Я протягиваю телефон.

— Позвони, пусть кузнец за нами приедет.

Тонино звонит. Все успокаиваются и идут пить чай в подсобку на колонке.

— Он из Москвы, — говорит Тонино, показывая на меня.

— Понятно, почему вы не нашли дорогу, — принимает объяснение заправщик.

Приезжает кузнец Аурелио Брунелли, добродушный и внимательный, как детский врач. Тонино показывает ему чертеж фонтана «Источник молитвы», к которому Аурелио предстоит делать трубы, и мы едем дальше.

В деревне Коли ди Фаенца мы останавливаемся у странного дома, где все сознательно криво, ассиметрично и очень весело. Само строение и мебель, и сад. Деревенский Гауди оказался милой девушкой-художницей по имени Леа. Она везет нас в мастерскую, где занимается стеклом и керамикой, в том числе и по эскизам Тонино.

— Вот, Юра, это для Саши Коновалова, — он протягивает мне тяжелый плоский квадрат стекла, внутри которого цветной стеклянный человек со свирелью. Великому нейрохирургу Александру Коновалову, который когда-то поучаствовал в судьбе Тонино, понравился этот рисунок. Тонино щедр. Стены домов его друзей могут это подтвердить.

— А теперь куда?

— О, это феноменально!

Оливы, дрозды, старые дома, кукуруза, пшеница без единого сорняка, маки вдоль дороги.

И ни единого василька…

— Вот, — показывает Гуэрра, — усадьба тенора Мазини, который в начале двадцатого века жил в Петербурге.

Усадьбу тенора, однако, проезжаем и сворачиваем на проселок. Все-таки он в Италии есть.

За кое-каким забором, а большей частью и без него — сад. В саду великолепный хаос. Все растет: фруктовые деревья, кактусы, ели, трехсотлетние оливы, внутри которых посажены оливы помоложе, пальмы, как в Африке, старые двухвековые виноградные лозы на фоне, завезенной, видимо, для будущего ландшафта, горы песка. Живописные останки старинных тракторов на железных колесах, автомобилей, утонувших в траве и кустах, десятки велосипедов в амбаре, старинная деревенская мебель, частью отреставрированная хозяином, утварь горами… За домом гигантское тутовое дерево. Его-то и хотел показать мне Тонино. Он заставил меня вышагивать под ним, вымеряя крону, подпертую старыми вилами, какими-то замшелыми рогатинами и палками, чтобы не обломались ветви.

— Сорок метров, — говорю я.

— Нет! Пять ноль, — не соглашается Тонино.

Ему мало.

Сам хозяин, Роберто Амадиа, молодой еще человек с огромной прической, постоянно улыбается. Он доброжелателен и открыт. Он постоянно принимается что-то делать и тут же бросает, чтобы продолжить начатое вчера. Год назад. В прошлых веках.

Он живет с мамой, в комнату которой ведет аккуратнейшая лестница, уставленная красными, оранжевыми, желтыми и зелеными тыковками.

В комнате Роберто полно причудливой мебели, горит камин и перед ним два кресла, на которых все-таки можно сидеть. По комнате летает туча попугайчиков, для которых сделан сетчатый лаз через форточку в вольер, устроенный в ветвях дерева.

Хозяин поискал в углу бутылку собственного вина, сдул с нее пыль и налил в стаканы. Где-то у него должен был заваляться прошлогодний куличик…

Я подумал, что, может быть, у Роберто Тонино берет старое серебристое дерево для придуманной им мебели. Он провожал нас, приветливо улыбаясь, — этакий природный человек, романьольский Маугли, и было видно, что ему уже хочется немедленно начать что-то сажать, пилить или строгать, или продолжить недоделанное…

Мы ехали вдоль виноградников, аккуратных настолько, что напоминали сборочный цех на заводе военной электроники.

— Все говорят, Тоскана — хорошо, — сказал Тонино. — А Романья? Красиво!

С узкого шоссе, идущего по гребню холма, влево и вправо виделись ухоженные просторы, всех оттенков зеленого. Мы свернули налево и остановились. У ничем не примечательного дома, возле которого стояло странное, покрытое ржавчиной и копотью, художественно-прикладное сооружение кузнеца Аурелио Брунелли на больших железных колесах со спицами. Передвижной мангал напоминал одновременно локомобиль и данелиевский пепилац.

— Феноменально, — сказал я радостно улыбающемуся автору.

— Это работает, — объяснил Тонино. — И вкусно.

В сельской харчевне с белеными стенами стоял огромный стол, покрытый крахмальной скатертью. На сундуке лежали книги Гуэрры с автографами. Смежную комнату, куда повел меня Тонино, украшали голубые с тончайшим натюрмортом ставни.

— Открой.

Я открыл. Окна не было. Внутренняя сторона ставень — тоже была расписана.

— Это работа Романо дал Фьюме. Знакомься! Он потрясающий художник. Романо использует старые предметы для своих картин. А вообще он технолог на винном заводе. И его вино такое же красивое.

Комната заполнилась сельскими друзьями Тонино. Они сели за стол, выпили немного чудесного вина, сделанного, видимо, не без участия Романо, и стали разговаривать. Точнее, говорил Тонино. Они смеялись и были серьезны, они участвовали и общались.

Он и они были в том самом месте, где можно остановить время.

Смотрите.

Почетный член многих академий, обладатель высших европейских поэтических премий и американских «Оскаров», классик итальянской литературы, почитаемый на Апеннинском полуострове всеми, кто представляет современную культуру, от Софии Лорен до Рикардо Мути, чистый, светлый с крестьянской привычкой к труду — гениальный восьмидесятивосьмилетний ребенок мира — сидит в простенькой сельской столовой, пьет крестьянское вино, ест крестьянскую пищу, беседует со своими товарищами по земле, их детьми, которых позвали родители, — и счастлив.

И уместен везде, где пульсирует живая кровь, потому что он и есть сердце, которое гонит ее по жилам его народа.

— Спасибо тебе, Тонино, — говорит со стаканом в руке вышедшая из кухни и так не снявшая фартука Антонелла.

— Спасибо тебе, — говорим мы, его друзья, зрители, слушатели, читатели, случайные прохожие его географии.

— Подождите, — он поднимает руку, делает жест «не надо» и начинает читать недавно написанную поэму «Трава Мадонны» о памяти и забвении.

Я тихо выскальзываю из дома.

Виноградники, оливы, ржавый механизм на колесах, луна…

Тонино говорил, что повез меня «в глубинку», чтобы я понял, что Москва и Россия не одно и то же. И что большие города и Италия — не одно и то же. Разницы нет.

Есть, Тонино.

У вас везде не оскорбительная жизнь.

P.S. А васильков нет. Нет васильков.

Юрий Рост

Новая газета

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе