На 89-м году ушел из жизни человек, применительно к которому любой восторженный эпитет не работает.
В таких случаях принято говорить — человек-эпоха.
Вспоминая о том колоссальнейшем наследии, которое оставил нам мастер, даже такое пафосное определение выглядит неуместным. Оно довольно общо и бездушно — что само по себе вступает в отчаянное противоречие с самой сутью той музыки, которую писал гениальный композитор. Поскольку его удивительные темы — напротив, всегда были адресными и прочувствованными, апеллирующими ко всем сразу, и при этом — к каждому лично. Именно поэтому у каждого из нас — свой Геннадий Гладков.
«Нелепо, смешно, безрассудно, безумно, волшебно...» Эти известные каждому в нашей стране строки неизменно приходят на ум, когда звучат мелодии Геннадия Гладкова. Едва ли в отечественной (да и мировой тоже) истории музыки есть композитор, писавший настолько непохожие друг на друга, но при этом неизменно неотразимые, произведения: стилизация под средневековые испанские композиции («Собака на сене», «Благочестивая Марта», «Дульсинея Тобосская») и почти рок-н-ролльные мотивы «Бременских музыкантов»; нарочито приблатненная тема из «Джентльменов удачи» и утонченные водевильные интонации «Обыкновенного чуда»; колоритные кантри-зарисовки Дикого Запада в «Человеке с бульвара Капуцинов» и проникновенные театрализованные музыкальные декорации из телефильма «Люди и манекены»... Все это (и далеко не только это) — Геннадий Гладков.
Геннадий Игоревич был не только чудесным композитором — он был прекрасным, добрейшим и учтивейшим человеком. В чем автору этих строк неоднократно (а именно в 2015, 2021 и 2023 годах) удалось убедиться лично: не большой любитель давать интервью, газете «Культура» маэстро никогда не отказывал. Мы приводим наиболее яркие фрагменты из этих бесед.
О выборе профессии композитора:
«В доме — как моем, так и у бабушки с дедушкой — постоянно звучала музыка. Да и дядьки мои были не промах: один был прекрасным гитаристом и великолепно исполнял цыганские романсы, а другой играл на ударных в джаз-бэнде. Помню, второй иногда брал меня с собой на работу и давал немного побарабанить. Когда устраивали импровизированные домашние концерты, я всегда кидался к барабанам. А отец мой и вовсе был виртуозом: он даже перекладывал для аккордеона крупные органные произведения.
С детских лет в доме стояло пианино — так что пройти мимо музыки я даже при всем желании не смог бы. Другое дело: всегда хотелось сочинять самому, а не играть все эти скучные гаммы. Вообще, надо сказать, начальный этап обучения музыке самый тяжелый. Могу проиллюстрировать на примере своего сына. Я пытался его, что называется, приобщить, но он заартачился: скучно выполнять строгие задания, хотелось сразу стать свободным художником, играть то, что хочется.
Но этого же нельзя добиться, не понимая первооснов — невозможно произносить слова, не зная букв. А сына добивало уже одно только слово «сольфеджио», казавшееся ему ужасно нудным. И однажды, в знак протеста, он, будучи ребенком, пилой немножко прошелся по роялю... В дальнейшем, несмотря на неоднократно предпринимаемые попытки, музыкантом сынишка все равно так и не стал. И впоследствии порой укорял меня: «Что же ты меня в свое время не заставил?» Я ему: «Милый мой, есть такой предел, за которым начинается не только отвращение к музыке, но и даже к самому себе». Это сродни нежеланию детей есть манную кашу — они всегда предпочтут бутерброд с колбаской».
О первых музыкальных «университетах»:
«Во дворе я играл всякую блатную музыку — под сопровождение небольшого аккордеончика развлекал местную шпану. Магнитофонов-то еще не было, а патефоны были далеко не у всех — вот я эту нишу и заполнял. Бывало, напоют мне ребята какую-то уголовную песенку, а я должен был ее быстренько подобрать и саккомпанировать.
В молодости я работал в пионерских лагерях, играл и пел детские песни — а ведь это тоже отдельный пласт музыки. Несколько пионерских песен есть и в моем «послужном списке». Потом, когда я уже был достаточно взрослым, увлекся западной популярной музыкой. Мне из-за границы привозили пластинки, так что я старался быть в курсе всего, что происходило в музыкальном мире. В общем, и здесь меня было не удивить...
Подобное «многослушание» и «многовпитывание» к моменту моего становления как профессионального композитора позволило мне накопить большой запас стилевых интонаций. Которое, в свою очередь, вылилось в критическое понимание того, какая песня подходит к конкретному фильму, а какая — нет. Меня часто спрашивают, что в большей степени определяет успех и популярность той или иной мелодии — вдохновение или кропотливый труд. Дело в том, что без второго не будет первого, а каково это в процентном соотношении… На это вам ни один композитор не ответит».
Об умении сочинять в самых разных жанрах:
«Если хочешь работать в кино и театре, по определению должен быть разноплановым. Потому что все время ставятся различные задачи. Схема простая: пьеса — режиссер — композитор. В зависимости от постановок, режиссеры требуют разных решений от тех, кто сочиняет музыку. Скажем, если говорят: «Напиши классический хор», значит, композитор должен владеть соответствующей техникой.
Еще во время обучения в консерватории, старался писать как для симфонического оркестра и хора, так и для оркестра народных инструментов. Пробовал сочинять в разных жанрах, дабы в дальнейшем чувствовать себя спокойно. Не хотелось столкнуться, например, со следующей ситуацией: «Сделай так-то» — «А я так не умею» — «И что, приглашать теперь другого композитора?» К счастью, я к подобным нюансам был готов.
А потом, мне всегда интересно выразить в музыке сюжет произведения, как говорится, попасть в него — чтобы в результате было удобно и режиссеру, и инструменталисту, и вокалисту. Композитор — как гример, которому нужно сделать прически, макияж, усы и бороду того или иного времени, той или иной страны. Но испанская борода — это одно, а русская — совсем другое. Моя задача — примерно такая же, только в области музыки. Это, кстати, подтверждается высказыванием, которое я однажды прочел у одного умного человека: «Эпоха определяется костюмом и музыкой».
При этом я не имею права быть главным, да оно и не нужно. У композитора, так сказать, собственная творческая доля — впрочем, как и у оператора или звукорежиссера: все выполняют свою задачу, расставляют штрихи, с тем, чтобы в итоге получилось красивое полотно. Когда композитор берет на себя слишком много — это, как правило, на пользу общему результату не идет».
О современной киномузыке:
«В кино яркой музыки сейчас практически нет. Я ведь постоянно слежу за этим, и если вдруг порой появляется какой-то намек на более-менее внятную тему, всегда интересуюсь: кто автор? Но это, увы, бывает крайне редко. В основном музыка никакая: какие-то общие места, некая аморфная нотная масса.
А почему так получилось... Раньше, когда многое запрещалось, мы все равно пытались создать нечто интересное, но при этом профессиональное. Можно, наверное, придираться с точки зрения идеологии, но к музыке трудно было предъявить внятные претензии. Если только в ней не улавливались какие-то крайние проявления — вроде абстракционизма или оголтелого субъективизма. И коли такое порой происходило, то это было справедливо: все-таки композитор пишет не для себя и нескольких своих друзей — он, как ни крути, создает массовое искусство: его музыка должна быть интересна людям. А на большую аудиторию можно воздействовать только искренностью.
О том, как рождаются выдающиеся мелодии:
«Как ни странно, хорошая мелодия не может быть ни на что не похожа. Потому что если она ни на что не похожа, ее попросту никто не узнает. У каждой красивой темы должны быть определенные истоки. Будь то русская народная песня или джазовая композиция — мы ведь уже знакомы с прозвучавшими и укоренившимися в нашем сознании образцами. Поэтому любое последующее сочинение, созданное в определенном ключе, невольно сопоставляем с предыдущими.
А потом, очень важен индивидуальный талант автора: как он все повернет? Вообще, хороший композитор всегда умеет совмещать собственную профессиональность (грубо говоря, консерваторское образование) с той жизнью, которой живут люди в обычных домах. Он не имеет права быть снобом, должен слышать, чувствовать и понимать ту музыку, которая разносится из окон и звучит на молодежных танцплощадках. Иначе его не поймут. А всему этому ни в школе, ни в училище, ни даже в консерватории не учат.
Музыка должна направлять. Скажем, если в кадре идут похороны, логично для композитора создать нечто, похожее на похоронный марш. Если какая-то помпезная сцена — стало быть, уместен большой хор. Однако все зависит от автора, от его личного набора слуховых ассоциаций. Он должен чутко улавливать невидимую грань: если этот самый хор, да еще и в сопровождении оркестра, будет петь о какой-то ерунде, очевидно, что произойдет некая нестыковка формы и содержания. Получится просто смешно. Подчас в кино примитивизм работает куда сильнее, чем академизм. Просто задача композитора — уловить данные вибрации».
О том, как «работает» музыка:
«Я могу передать своим ученикам только какие-то общие эстетические позиции. Примерно те же, какие в свое время перенял у своих учителей. Один из самых главных негласных законов таков: музыка должна быть откровенной. Композитору следует писать естественно, от души, так, как он чувствует. Лишь только он начинает что-то выдумывать, выжимать из себя, с целью удивить, поразить или шокировать — пиши пропало. В нашем деле беготня за выдумками не плодоносит.
И еще: надо не стесняться писать просто, более того — к этому нужно стремиться. Помню, как меня в свое время чуть ли не до слез поразил цикл песен Георгия Свиридова на стихи Роберта Бернса. Всем моим друзьям эти композиции очень понравились, и немудрено: ведь то была откровенная музыка, идущая от сердца. А в консерватории порой приходилось слышать нечто такое снисходительно-высоколобое: «Вроде большой композитор, и вдруг какие-то песенки…» Ну да, думаю, ты поди сочини такие песенки.
Многие композиторы боятся быть самими собой. Как правило, это происходит оттого, что такие незадачливые авторы словно чувствуют, что ничего особенного собой не представляют — вот и стараются напустить тумана музыкального, снабдить свои опусы излишней заумью. Мол, пускай слушатели пока разберутся, что к чему, а поймут, не поймут — не столь важно. Главное, чтобы не обвинили в банальности. Беда многих неплохих начинающих композиторов как раз в том и заключается, что они путают простоту с банальностью. И из-за этого, кстати, многие таланты пропадают, не успев толком раскрыться».
О чувстве юмора:
Меня многие благодарят за то, что моя музыка не мучительная — она радует людей. Как это сказано в нашей с Юрием Энтиным песне: «Смех и радость мы приносим людям». И вот эти самые замечательные люди ценят легкий, шуточный, доверительный разговор. Но при этом чтобы разговор этот не превращался в полную чепуху.
Смех бывает разный. Мне нравится, когда скетчи, монологи и наблюдения не только остроумны, но и актуальны: когда они призывают к сопереживанию, заставляют задуматься. Сейчас юмора такого уровня практически нет — подавляющее большинство шуток ниже пояса, насчет выпивки, семейных драм и тому подобного. И все при этом в зале хохочут. Я ведь смотрю не столько даже на эстраду (она, откровенно говоря, всегда была немного пошловатой), сколько на реакцию зрителей. Реакцию, с моей точки зрения, не совсем адекватную, от чего мне порой бывает больно. Искусство — это одно, а безудержный смех над нелепостью и глупостью — совсем другое.
О «формуле любви»:
«Есть сама любовь. Если человек ее чувствует, то она невольно проявится во всех его деяниях — в отношении к миру, к людям. А формулы здесь ни к чему. Нельзя сказать: делай так и так — и будет тебе любовь. Можно двум домохозяйкам дать один и тот же рецепт борща. Но все равно одна его сварит так, что пальчики оближешь, а у другой получится несъедобное варево.
Все зависит от индивидуальностей. Тебя могут погладить, приласкать добрым словом, утешить, но к одному ты прильнешь, а другому скажешь: «Иди отсюда, ты лишь делаешь вид, что любишь». Человек реагирует только на искренность.
Любовь — большой талант, который, увы, дан не каждому. Это легко проиллюстрировать на примере той же музыки. Если ты от природы злой, но вдруг задался целью написать нечто доброе, ласковое, — ничего не выйдет. Люди сразу увидят фальшь. А значит, и любви не почувствуют».