Один из основателей фестиваля «Возвращение» презентует личный крупный проект — альбом со всеми важными сочинениями Шнитке для скрипки и фортепиано, выпускаемый на лейбле Quartz. За роялем — Екатерина Апекишева. Релиз выйдет в мае. Его предваряет концерт 28 марта в Электротеатре.
— Одной из тем нашего предыдущего интервью был Шостакович, потому что ему был посвящен один из концертов тогдашнего «Возвращения». И получалось, что к Шостаковичу ты относишься скорее отрицательно. Теперь наш герой — Шнитке, который вроде как продолжатель линии Шостаковича. Но к нему, судя по всему, у тебя другое отношение?
— Я не отношусь к Шостаковичу отрицательно. Во всяком случае, не хуже, чем к самому себе. На самом деле, говоря о Шостаковиче, я имел в виду личность, а не музыку. И значение его личности для нас, так называемых интеллигентов. У Шнитке это значение, конечно, совсем другое. У него не было шлейфа официозности, двойственности, который был у Шостаковича. Наоборот, был ореол такого как бы диссидента. Который, на самом деле, не то чтобы на 100 процентов соответствовал действительности. Но мне не кажется, что это был ореол, создаваемый им самим. Может быть, это его окружение создавало. Или это был такой самовозникший в воздухе пиар, когда начался ажиотаж вокруг того, что он делал. Эта знаменитая конная милиция во время премьеры «Фауст-кантаты»... Он был как бы полузапрещенным композитором.
— А если сейчас убрать этот ореол и оставить только музыку, она от этого теряет?
— Ну, я не представляю себе, чтобы сегодня вообще какое-нибудь сочинение вызвало такой же ажиотаж, как когда-то «Фауст-кантата».
— Совсем недавно мы и по поводу оперы «Тангейзер» ничего такого не могли себе представить…
— Ну да. Но это же был все-таки не сам «Тангейзер», а его постановка… Я думаю, что сегодня, когда прошло время, всплывут другие сочинения Шнитке, не те, что тогда вызвали наибольший скандал. Например, Первая симфония, которую не давали исполнить в Москве и которую Щедрин лично разрешил сыграть в Нижнем Новгороде, — она сегодня не актуальна, на мой взгляд. А Альтовый концерт, мне кажется, будет всегда. Это очень хорошая музыка. И для этого инструмента лучшего произведения пока не написано.
Вообще любой композитор актуален для современников одним, а для потомков — чем-то другим. У Шумана, например, огромный успех имела оратория «Рай и пери», сегодня очень редко исполняемая. А гораздо популярнее сейчас музыка, которую он, в общем-то, считал для себя проходной, — например, все камерное, что писалось за два-три дня.
— Тебе важно, готовясь к исполнению музыки, читать, что сам композитор думает и пишет? Тем более Шнитке был вполне разговорчивым, осталась целая книга его бесед с Александром Ивашкиным, где композитор рассуждает не только о музыкальных технологиях, но и о таких категориях, как добро и зло, например.
— Есть еще книга Дмитрия Шульгина «Годы неизвестности Альфреда Шнитке», заканчивающаяся примерно 1976 годом, в которой на все вопросы он отвечает очень технически, сухо. Исключительно с точки зрения композиторских ремесленных дел. Не входя в высшие материи.
Полезно ли читать, что говорил композитор? И да, и нет. У того же Шнитке есть знаменитый медленный эпизод в Альтовом концерте, который им задумывался как апофеоз пошлости, обманчивой красоты и т.д. А Башмет играл абсолютно впрямую — это была не обманчивая красота, а самая настоящая. И помогает нам или не помогает наше знание о том, что автор задумывал по-другому? Не знаю. Мне сложно сказать про себя, потому что я так давно это прочитал…
— Не перечитывал сейчас?
— Нет. На самом деле я этот проект очень давно решил сделать и теперь просто точки расставляю. Еще в 1999 году, когда я записал свой первый диск на лейбле Black Box, я предложил для второго диска записать все сонаты Шнитке. Я долго готовился, но эта запись не состоялась, потому что за две недели до нее у меня сильно и надолго заболела рука. Когда я поправился, мне было сказано, что «поезд уже ушел». Теперь мне кажется, что это было к лучшему.
Спустя много лет, составляя программу своего концерта в Малом зале Московской консерватории, я решил сыграть все, что Шнитке написал для скрипки и фортепиано. Работая над этой программой, я вдруг понял, что корпус его сочинений для скрипки и фортепиано охватывает все периоды его творчества и может быть идеальным «гидом» по миру Шнитке. От додекафонии в первой части Первой сонаты через полистилистику Второй — к голому, сухому, мертвенному стилю позднего Шнитке в Третьей. Тут же и киномузыка «Сюиты в старинном стиле», стилизации в «Поздравительном рондо», фирменные шнитковские искажения чужого материала в «Stille Nacht» и знаменитая полька из «Ревизской сказки». Весь его путь, вся его жизнь — в этих нескольких сочинениях.
С того концерта прошло еще несколько лет, и вот в прошлом году я принял решение закончить то, что не смог когда-то сделать из-за болезни руки, и записать наконец эту программу. Правда, когда это решение было принято, я вдруг обнаружил, что за это время появилась еще одна Соната для скрипки и фортепиано — раннее, юношеское, сочинение. Ее премьеру сыграл Дэниэл Хоуп. Я послушал ее, поговорил с некоторыми людьми, знавшими Шнитке лично, и пришел к выводу, что не буду записывать эту сонату. Мне кажется, решение опубликовать этот ранний и малоудачный опус было ошибочным. Автор не включал его в список сочинений, не дал номера этой сонате, и было бы правильнее следовать его воле. Музыка эта — не тот Шнитке, вернее, еще не Шнитке. Поэтому ее и нет в моем альбоме музыки Шнитке для скрипки и фортепиано.
— Ты лично знаешь некоторых из тех музыкантов, что были первыми-вторыми-третьими исполнителями сочинений Шнитке. Это помогает?
— Я общался с ними, да, но не насчет того, как надо это играть. Единственно — с моим профессором Феликсом Андриевским, у которого я учился в Лондоне и который был одним из первых исполнителей Первой сонаты. Но с ним мы общались по поводу любой музыки, не только Шнитке. А вообще быть первым исполнителем — не однозначно хорошая и приятная роль. Я это знаю, потому что тоже был первым исполнителем ряда сочинений. Ты очень скован волей автора, который сидит рядом и тебя ограничивает в каком-то смысле. И на тебе совершенно другая ответственность — потому что от тебя во многом зависит вообще судьба сочинения. А когда ты уже исполняешь репертуарную вещь, то ты можешь искать новые решения относительно тех, что были раньше.
— Ты общался с Ивашкиным?
— Да, я с ним был немного знаком. Даже что-то у него спрашивал, когда искал какие-то ноты. Я читал книжку Ивашкина по-английски.
— Беседы со Шнитке?
— Нет, он сам написал англоязычную книжку «Альфред Шнитке». И она мне очень не понравилась.
— Почему?
— Потому что мне показалось, что там главный действующий герой — Хренников. Это была такая книга, написанная для Запада. Про то, какой Шнитке мученик, как его гнобили и ненавидели. Очень упрощенно.
— Насколько сейчас популярна музыка Шнитке на Западе?
— Ну, есть вещи, которые повсеместно вошли в репертуар: Альтовый концерт. Первый Concerto grosso, «Сюита в старинном стиле». Естественно, пик популярности был раньше, тогда вообще все из России хорошо шло — тройка Шнитке—Губайдулина—Денисов и вся плеяда за ними. На волне этого интереса значительная часть Ассоциации современной музыки эмигрировала. Смирнов, Фирсова, Шуть — в Англии, Раскатов — в Париже, Корндорф был в Канаде. Такого интереса, конечно, сейчас уже нет. Но это нормально. Это как на финансовых рынках. Когда переоценивается рынок, пузырь лопается, и идет компенсация.
— Ты много играешь Десятникова. Видишь ли ты какую-то общность между ним и Шнитке?
— Да, конечно! У раннего Десятникова, естественно. Например, в «Эскизах к закату», мне кажется, это очень заметно. В очень многих, может быть, совсем мелких деталях. Если клавесин играет танго, это не может быть вне влияния Шнитке! Да и потом, само использование танго. Оно в «Эскизах» выполняет примерно ту же функцию, что у Шнитке.
— Образ зла?
— Ну, если упрощенно, да. Шнитке очень глобально мыслил, как мы уже говорили. Добро, зло, Бог. Концерт для скрипки с оркестром — не просто концерт, а философское высказывание. Он сам себя причислял к этой линии: Малер — Шостакович. Сейчас так не принято, все стыдятся. Поэтому Шнитке уязвим. Такое время, стало модно его ругать. В чем-то сейчас какие-то вещи действительно кажутся наивными. Его музыка иногда даже слишком точно иллюстрирует ту жизнь, которой мы жили. Тем, кто был вне Советского Союза, возможно, не так легко это понять. Но для меня эта музыка — про нас, про ту боль, про те радости, про то, чего нельзя было сказать вслух, но можно шепотом на ухо. И уязвимость — это не так плохо. Этим он мне тоже дорог. Он был очень нетипичный, немецкоговорящий, западно-ориентированный. Но все равно он был наш. Это слышно. Там у них ничего такого не было. Может быть, потому, что там давно разделились кинокомпозиторы и «серьезные». Они практически не смешивались. Если смешивались, то не очень удачно. Это просто разные специальности там. А Шнитке их совместил. И не зря во многих его «серьезных» сочинениях есть киномузыка. Я не знаю другого такого человека, который бы настолько удачно это совмещал.