«Свобода творчества не зависит от режима»
21 июля 2017 ● Газета.Ru
Композитор Алексей Рыбников попробует себя в качестве кинорежиссера.
Композитор Алексей Рыбников
Владимир Смирнов/ТАСС
В 2017 году театр «Ленком» показал полуторатысячное представление рок-оперы «Юнона и Авось». 17 июля ее автору, композитору Алексею Рыбникову исполняется 72 года. За почти 40 лет существования оперы песни «Я тебя никогда не забуду», «Белый шиповник» или «Аллилуйя любви» стали хрестоматийными. Накануне празднования «Газета.Ru» поговорила с композитором о знаменитой рок-опере, музыкальном кино, а также о спектакле «Литургии оглашенных» и проектах, ставших его продолжением.
Юнона и Авось, тогда и сейчас
Сцена из спектакля «Юнона и Авось»
lenkom.ru
— В этом году оперу «Юнона и Авось» показали в 1500-й раз. Вы наверняка хорошо помните первый показ — и то впечатление, которое он производил. Расскажите, как это было и в чем принципиальное отличие первой «Юноны» от той, что зритель видит сейчас?
— Не только «Ленком», но и мой театр, Театр Алексея Рыбникова, начиная с 2009 года показал «Юнону» уже более 1000 раз. Насколько я понимаю, «Ленком» с тех пор постановку не менял — она осталась в том же виде. В этом ее уникальность: 1500 раз показывают одну и ту же оперу, одну и ту же трактовку произведения. Как это было тогда?
Было сногсшибательно: мало того что собралась вся московская элита, было еще очень много западных журналистов.
Скажем, газета The New York Times на следующий же день опубликовала рецензию, как и Time, как и Der Spiegel, — тогда как обычно рецензии на подобные вещи в мировой прессе появляются только в том случае, если они идут на Бродвее или на Вест-Энде в Лондоне.
Реакция была очень острой, эмоциональной — вот этот, собственно, мировой резонанс и сделал тогда «Юнону и Авось» экстраординарным событием. С тех пор такое ни разу не повторилось в России — подобным вниманием не пользовался больше ни один спектакль. Опера прожила уже долгую жизнь: было много постановок в разных театрах. В своем театре я вижу, как меняются поколения ее зрителей: сейчас к нам приходит много молодежи. Для них это не произведение-легенда и не нечто увиденное в сотый раз, как для старшего поколения, — они слушают оперу впервые.
— Но ведь заграничные театры наверняка по-разному интерпретируют «Юнону и Авось»?
— Ко мне приходило много обращений из зарубежных театров с просьбой разрешить ставить оперу. Я тщательно вникал, задавал вопросы: «А кто у вас будет играть? А как это все будет происходить?» Быстро выяснялось, что сделать постановку близкой к оригиналу они не могут. «Юнону» часто хотели ставить в каких-то театрах оперетты: там у них сидит живой оркестр и певцы поют либо как в мюзикле, либо в оперетточной манере. Это категорически противопоказано для «Юноны и Авось» — ей нужны или поющие актеры, или рок-певцы, которые являются еще и драматическими актерами.
Моя труппа — это специально подобранные люди, обладающие такими синтетическими данными, то же можно сказать и о драматических актерах в «Ленкоме».
Но больше подобной культуры нет нигде — и, может, в этом еще одна уникальная черта этого произведения. Но эта уникальность не слишком-то хороша: она сильно ограничивает распространение оперы.
— Почему «Юнона и Авось» — это рок-опера, а не мюзикл? В чем принципиальное отличие?
— В мюзикле требования к актерам очень занижены, так же, как и в оперетте. В рок-опере драматическое искусство на первом месте — оно требует ярких театральных актеров. Манера пения у нас как у рок-певцов, а не как у актеров мюзикла, где все поставлено на классической опереточной традиции.
— Менялась ли идеология «Юноны» со временем и тот посыл, который вы с ее помощью хотели донести до зрителя?
— Идеология никак не менялась.
В опере была заложена идеология, мне кажется, вечная — и меняться ей не нужно.
То, о чем там говорится и поется, касается каждого человека в каждое время — и в наше в том числе. Это идеология поиска своего духовного «я» в этом мире — несмотря на то что подобные вопросы кажутся далекими от современной жизни, они волнуют очень многих и сейчас.
Мистерия на всю жизнь
Сцена из спектакля «Литургия оглашенных»
Юрий Сомов/РИА «Новости»
— Вы много лет работаете над тем, чтобы поставить крупную мистерию из трех частей — к «Литургии оглашенных» добавились «Воскрешение мертвых» и «Тишайшие молитвы»...
— В «Литургии оглашенных» была какая-то недосказанность — вернее, я-то считал, что создал законченное произведение. Но на одном из показов в моем театре появился человек, который сказал, что мне потребуется проделать еще очень большую работу, чтобы закончить оперу. Я сказал: «Как? Все завершено!» Но жизнь и вправду подсказала другое.
Прошло ведь очень много лет с тех пор: премьера «Литургии оглашенных» была в 1992 году — осенью будет 25 лет.
За эти годы она действительно сложилась в огромную мистерию: мне многое пришлось добавить, рассказать, углубить философские, духовные темы — в итоге это стало самым крупным произведением, которое я написал за свою жизнь.
— Сколько в этом произведении от вас и вашей биографии?
— «Литургию оглашенных» я начал писать еще, так сказать, в недрах советской власти, в 1983 году, — эта опера стала как бы моим выяснением отношений с Советским Союзом.
Она о том, что такое тоталитарный режим, что такое существование творческого человека в условиях тоталитарного режима, об их столкновении.
Однако когда я начал переосмысливать эту тему, я понял главное: свобода творчества, духовная свобода не зависит от режима, в котором человек живет, — только от его внутреннего состояния. Возможно, весь этот большой цикл навеян мне «Божественной комедией» Данте, где показаны круги рая, круги ада и наша жизнь между ними, в нашем земном измерении. Столкновение этих сил и есть, собственно, предмет большого действа в моих произведениях.
— В каком состоянии проект находится сейчас?
— 8 июня будущего года в Венгрии на фестивале Bartok Plusz — это очень престижный европейский оперный фестиваль — состоится так называемый «Марафон Рыбникова». В него войдут исполнение хоровой симфонии «Тишайшие молитвы», «Симфония сумерек» (Симфония №6), художественный фильм по опере «Литургия оглашенных» и симфония «Воскрешение мертвых» (Симфония №5) Но если Симфонии №5 и №6 уже не раз исполнялись в Европе — то на этот раз вместе с ними
покажут фильм, который я сам снял как режиссер. Это будет та самая «Литургия оглашенных», которая когда-то ставилась в моем театре.
Затем наступили времена, когда мы не могли показывать ее зрителю: у меня не было собственного помещения. Так его и не дождавшись, я решил снять фильм. Съемки уже закончены, сейчас мы занимаемся графикой и записываем музыку.
К слову, это не первый фильм, который я снял как режиссер. Первым стал «Дух Соноры» по «Хоакину Мурьете» (рок-опера «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» по мотивам поэзии Пабло Неруды, премьера которой состоялась в 1976 году. — «Газета.Ru»).
Премьеры этой картины тоже пока не было: скоро мы будем представлять ее в конкурсной программе одного международного кинофестиваля, и до этого момента фильм по регламенту нельзя публично показывать. Но важнее всего для меня то, что мой первый фильм признан профессиональным сообществом достойным того, чтобы включить его в конкурсную программу кинофестиваля: ни один композитор в истории человечества еще не снимал фильм как режиссер и продюсер. И думаю, никогда не снимет: для композитора это тяжело, композитор — очень «домашняя» профессия.
Кино для музыки и музыка для кино
Алексей Рыбников
Екатерина Чеснокова/РИА «Новости»
— А почему решили попробовать себя в режиссуре?
— Потому что никто не снимает музыкальные фильмы. Мне в какой-то момент… надоело. Выходят только фильмы-мюзиклы — да и они редкое событие. У нас не существует даже фестиваля такого рода кино. Главным для меня было даже не вывести картину в прокат — а просто снять ее, чтобы она существовала, чтобы она… происходила. Осенью, после фестиваля, я устрою в Москве премьеру «Духа Соноры», — и тогда музыкальная, творческая общественность сможет его увидеть.
— Чем, на ваш взгляд, музыка как самостоятельный вид искусства отличается от музыки для театра или кино? Может ли музыка для фильма стать больше, чем сам фильм?
— Музыка — это искусство, которое живет само по себе. И режиссеры, которые просили меня написать для них музыку, всегда просили привнести в нее что-то свое, а не просто иллюстрировать то, что происходит на экране. Это во многом отражает точку зрения европейского кино — а вот в Голливуде все совершенно по-другому. Там музыка отражает то, что происходит на экране, просто помогает зрителю более эмоционально воспринимать сюжет.
Такая музыка — иллюстративная, голливудская — редко выходит за рамки фильма. Но в то же время мы знаем музыку из французских, итальянских, советских, российских фильмов, которая умеет жить сама по себе. Драматургическое значение музыки в кино огромно, и поэтому если композитор в то же время не драматург, он никогда не напишет музыку ни к театру, ни к кино.
Владимир Смирнов/ТАСС
В 2017 году театр «Ленком» показал полуторатысячное представление рок-оперы «Юнона и Авось». 17 июля ее автору, композитору Алексею Рыбникову исполняется 72 года. За почти 40 лет существования оперы песни «Я тебя никогда не забуду», «Белый шиповник» или «Аллилуйя любви» стали хрестоматийными. Накануне празднования «Газета.Ru» поговорила с композитором о знаменитой рок-опере, музыкальном кино, а также о спектакле «Литургии оглашенных» и проектах, ставших его продолжением.
Юнона и Авось, тогда и сейчас
Сцена из спектакля «Юнона и Авось»
lenkom.ru
— В этом году оперу «Юнона и Авось» показали в 1500-й раз. Вы наверняка хорошо помните первый показ — и то впечатление, которое он производил. Расскажите, как это было и в чем принципиальное отличие первой «Юноны» от той, что зритель видит сейчас?
— Не только «Ленком», но и мой театр, Театр Алексея Рыбникова, начиная с 2009 года показал «Юнону» уже более 1000 раз. Насколько я понимаю, «Ленком» с тех пор постановку не менял — она осталась в том же виде. В этом ее уникальность: 1500 раз показывают одну и ту же оперу, одну и ту же трактовку произведения. Как это было тогда?
Было сногсшибательно: мало того что собралась вся московская элита, было еще очень много западных журналистов.
Скажем, газета The New York Times на следующий же день опубликовала рецензию, как и Time, как и Der Spiegel, — тогда как обычно рецензии на подобные вещи в мировой прессе появляются только в том случае, если они идут на Бродвее или на Вест-Энде в Лондоне.
Реакция была очень острой, эмоциональной — вот этот, собственно, мировой резонанс и сделал тогда «Юнону и Авось» экстраординарным событием. С тех пор такое ни разу не повторилось в России — подобным вниманием не пользовался больше ни один спектакль. Опера прожила уже долгую жизнь: было много постановок в разных театрах. В своем театре я вижу, как меняются поколения ее зрителей: сейчас к нам приходит много молодежи. Для них это не произведение-легенда и не нечто увиденное в сотый раз, как для старшего поколения, — они слушают оперу впервые.
— Но ведь заграничные театры наверняка по-разному интерпретируют «Юнону и Авось»?
— Ко мне приходило много обращений из зарубежных театров с просьбой разрешить ставить оперу. Я тщательно вникал, задавал вопросы: «А кто у вас будет играть? А как это все будет происходить?» Быстро выяснялось, что сделать постановку близкой к оригиналу они не могут. «Юнону» часто хотели ставить в каких-то театрах оперетты: там у них сидит живой оркестр и певцы поют либо как в мюзикле, либо в оперетточной манере. Это категорически противопоказано для «Юноны и Авось» — ей нужны или поющие актеры, или рок-певцы, которые являются еще и драматическими актерами.
Моя труппа — это специально подобранные люди, обладающие такими синтетическими данными, то же можно сказать и о драматических актерах в «Ленкоме».
Но больше подобной культуры нет нигде — и, может, в этом еще одна уникальная черта этого произведения. Но эта уникальность не слишком-то хороша: она сильно ограничивает распространение оперы.
— Почему «Юнона и Авось» — это рок-опера, а не мюзикл? В чем принципиальное отличие?
— В мюзикле требования к актерам очень занижены, так же, как и в оперетте. В рок-опере драматическое искусство на первом месте — оно требует ярких театральных актеров. Манера пения у нас как у рок-певцов, а не как у актеров мюзикла, где все поставлено на классической опереточной традиции.
— Менялась ли идеология «Юноны» со временем и тот посыл, который вы с ее помощью хотели донести до зрителя?
— Идеология никак не менялась.
В опере была заложена идеология, мне кажется, вечная — и меняться ей не нужно.
То, о чем там говорится и поется, касается каждого человека в каждое время — и в наше в том числе. Это идеология поиска своего духовного «я» в этом мире — несмотря на то что подобные вопросы кажутся далекими от современной жизни, они волнуют очень многих и сейчас.
Мистерия на всю жизнь
Сцена из спектакля «Литургия оглашенных»
Юрий Сомов/РИА «Новости»
— Вы много лет работаете над тем, чтобы поставить крупную мистерию из трех частей — к «Литургии оглашенных» добавились «Воскрешение мертвых» и «Тишайшие молитвы»...
— В «Литургии оглашенных» была какая-то недосказанность — вернее, я-то считал, что создал законченное произведение. Но на одном из показов в моем театре появился человек, который сказал, что мне потребуется проделать еще очень большую работу, чтобы закончить оперу. Я сказал: «Как? Все завершено!» Но жизнь и вправду подсказала другое.
Прошло ведь очень много лет с тех пор: премьера «Литургии оглашенных» была в 1992 году — осенью будет 25 лет.
За эти годы она действительно сложилась в огромную мистерию: мне многое пришлось добавить, рассказать, углубить философские, духовные темы — в итоге это стало самым крупным произведением, которое я написал за свою жизнь.
— Сколько в этом произведении от вас и вашей биографии?
— «Литургию оглашенных» я начал писать еще, так сказать, в недрах советской власти, в 1983 году, — эта опера стала как бы моим выяснением отношений с Советским Союзом.
Она о том, что такое тоталитарный режим, что такое существование творческого человека в условиях тоталитарного режима, об их столкновении.
Однако когда я начал переосмысливать эту тему, я понял главное: свобода творчества, духовная свобода не зависит от режима, в котором человек живет, — только от его внутреннего состояния. Возможно, весь этот большой цикл навеян мне «Божественной комедией» Данте, где показаны круги рая, круги ада и наша жизнь между ними, в нашем земном измерении. Столкновение этих сил и есть, собственно, предмет большого действа в моих произведениях.
— В каком состоянии проект находится сейчас?
— 8 июня будущего года в Венгрии на фестивале Bartok Plusz — это очень престижный европейский оперный фестиваль — состоится так называемый «Марафон Рыбникова». В него войдут исполнение хоровой симфонии «Тишайшие молитвы», «Симфония сумерек» (Симфония №6), художественный фильм по опере «Литургия оглашенных» и симфония «Воскрешение мертвых» (Симфония №5) Но если Симфонии №5 и №6 уже не раз исполнялись в Европе — то на этот раз вместе с ними
покажут фильм, который я сам снял как режиссер. Это будет та самая «Литургия оглашенных», которая когда-то ставилась в моем театре.
Затем наступили времена, когда мы не могли показывать ее зрителю: у меня не было собственного помещения. Так его и не дождавшись, я решил снять фильм. Съемки уже закончены, сейчас мы занимаемся графикой и записываем музыку.
К слову, это не первый фильм, который я снял как режиссер. Первым стал «Дух Соноры» по «Хоакину Мурьете» (рок-опера «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты» по мотивам поэзии Пабло Неруды, премьера которой состоялась в 1976 году. — «Газета.Ru»).
Премьеры этой картины тоже пока не было: скоро мы будем представлять ее в конкурсной программе одного международного кинофестиваля, и до этого момента фильм по регламенту нельзя публично показывать. Но важнее всего для меня то, что мой первый фильм признан профессиональным сообществом достойным того, чтобы включить его в конкурсную программу кинофестиваля: ни один композитор в истории человечества еще не снимал фильм как режиссер и продюсер. И думаю, никогда не снимет: для композитора это тяжело, композитор — очень «домашняя» профессия.
Кино для музыки и музыка для кино
Алексей Рыбников
Екатерина Чеснокова/РИА «Новости»
— А почему решили попробовать себя в режиссуре?
— Потому что никто не снимает музыкальные фильмы. Мне в какой-то момент… надоело. Выходят только фильмы-мюзиклы — да и они редкое событие. У нас не существует даже фестиваля такого рода кино. Главным для меня было даже не вывести картину в прокат — а просто снять ее, чтобы она существовала, чтобы она… происходила. Осенью, после фестиваля, я устрою в Москве премьеру «Духа Соноры», — и тогда музыкальная, творческая общественность сможет его увидеть.
— Чем, на ваш взгляд, музыка как самостоятельный вид искусства отличается от музыки для театра или кино? Может ли музыка для фильма стать больше, чем сам фильм?
— Музыка — это искусство, которое живет само по себе. И режиссеры, которые просили меня написать для них музыку, всегда просили привнести в нее что-то свое, а не просто иллюстрировать то, что происходит на экране. Это во многом отражает точку зрения европейского кино — а вот в Голливуде все совершенно по-другому. Там музыка отражает то, что происходит на экране, просто помогает зрителю более эмоционально воспринимать сюжет.
Такая музыка — иллюстративная, голливудская — редко выходит за рамки фильма. Но в то же время мы знаем музыку из французских, итальянских, советских, российских фильмов, которая умеет жить сама по себе. Драматургическое значение музыки в кино огромно, и поэтому если композитор в то же время не драматург, он никогда не напишет музыку ни к театру, ни к кино.