– …то есть публика предпочитает концерты в храме концертам в традиционных концертных залах, даже несмотря на то, что многие оснащены неплохими органами? 

– «Органная публика» идет не только на концерт, но и «на атмосферу». Поэтому получается, что основные органные точки в Москве – негосударственные. 

– Ну почему же? И филармония, и Дом музыки ежегодно представляют органные абонементы, иногда даже приглашают органистов первой величины... 

– А ты сравни количество органных концертов… Да и потом позиция государственных залов, бывает, строится не на самых удачных основах для развития органного искусства. 

– Что ты имеешь в виду? 

– Прежде всего то, что недостаточно молодых музыкантов привлекается к участию в этих программах. Есть много интересных и серьезных исполнителей, которые ввиду сложившихся обстоятельств очень мало играют, в частности на московских государственных площадках. Одной из причин, на мой взгляд, можно было бы назвать несколько монополистское положение наших коллег старшего поколения, которое не оставляет молодежи шанса. 

– Есть ли такое понятие – российская органная школа? Ведь орган – это, по сути, чуждая нам культура… 

– А тем не менее школа уже почти есть. В какой момент мы вообще можем говорить о школе как таковой? Тогда, когда люди получают образование внутри страны, или когда эта школа не только существует как узаконенный учебный план, а получает определенное признание на международной арене? По первому параметру мы давно уже можем говорить о школе – Московской и Санкт-Петербургской: специальные классы были открыты во второй половине XIX века, даже Чайковский проходил курс в органном классе – и тогда уже были органисты очень профессиональные. По второму – не о признании именно русской школы, но отдельных музыкантов – тех, что получили премии на престижных конкурсах за рубежом, – это, думаю, наиболее объективный показатель. Но уже сейчас есть возможность заложить основы, так как мы во многом влились в понимание процессов, происходящих в мировой органной культуре. Сегодня для многих очевидно – когда играешь музыку эпохи барокко, то просто необходимо понимать, что такое старая аппликатура, старинные инструменты, темперация, и по уровню владения этими знаниями мы уже почти не уступаем европейцам. 

– Но все же этому всему наши органисты учатся на Западе. 

– Да. Как когда-то в конце XIX века российские исполнители так же учились у европейцев игре на фортепиано, скрипке, вокалу. 

– Но особенность русской фортепианной школы заключена и в системе образования – музыкальная школа, училище, вуз. В случае с органом это возможно? 

– У нас это уже есть. Усилиями Галины Васильевны Семеновой, пробившей в училище при консерватории специальность «орган». 

– Среди преподавателей есть специалисты, прекрасно владеющие навыками, о которых ты говорил? 

– Здесь преподают люди, радеющие за свое дело. Характеристикой наших специалистов являются и проводимые конкурсы (один из них, Всероссийский, стартовал довольно-таки давно). Хотя здесь есть интересная деталь: очень часто мы при обсуждении зарубежных конкурсов ссылаемся на то, что лауреатами становятся ученики членов жюри. Мы этим очень недовольны, но что делаем мы? А делаем мы аналогичный конкурс! Да как, со всей широтой: учреждаются девять премий и один диплом. В итоге происходит девальвация званий лауреата, конкурсант вряд ли к полученному званию лауреата добавит словосочетание «девятой премии». 

– Ты ведь тоже лауреат, причем трижды, и именно первой премии. 

– Да. И в первом конкурсе, где я победил, в жюри сидел мой профессор – Людгер Ломан. Так вот этот конкурс был анонимным – жюри сидит в помещении храма, а исполнитель на балконе, увидеть, кто за инструментом, невозможно. Голосование очень простое – «да» и «нет». А в Москве на конкурсе имени Гедике сидела профессор Наталья Гуреева, тоже мой педагог, и я получил первую премию. Тут, конечно, начались соответствующие разговоры. Хотя знаешь, сколько «катили бочку» на Сергея Доренского, но пианисты у него в классе все равно сильные – Мацуев, например… И теперь самое интересное: в Сент-Олбансе (здесь проходит один из самых престижных органных конкурсов в мире. – «НГ») ни Ломана, ни Гуреевой не было, и я снова выиграл. Хотя и тут наверняка что-нибудь уже придумали... Говоря об органной ситуации в России, так или иначе, сталкиваешься с негативными сторонами нашей культуры. Вот такой момент: ты пытаешься организовать концерты по Сибири, и вдруг появляются люди, которые говорят: или ты советуешься с нами и делаешь концерты через нас, или у тебя ничего не выйдет. 

– Это такая «крыша»? Как в лихие 90-е? 

– В общем, попытка сделать что-то подобное. Несколько лет определенную активность проявляло некое мифическое «агентство» (прикрываемое не менее призрачным объединением органистов России), так вот его представители (пара наших ловких коллег) мне буквально и сказали то, что я процитировал выше. Смысл в том, чтобы организовать некоторым органистам концерты в Кемерове, Тюмени, Екатеринбурге, Томске и ряде других городов. Определенную часть гонорара они забирали себе, как ты понимаешь, какую именно, проверить невозможно – договоры заключались только с филармониями, с исполнителями все договоры были на словах. Гонорар – в конверте. Никаких налогов, пенсионных отчислений, никаких гарантий. Никакой ответственности. Филармониям, очевидно, это было удобно – все организационные моменты наши «благодетели» брали на себя. Самое ужасное, что это не просто посредничество – это власть, при помощи которой можно влиять на формирование концертной деятельности. В конечном итоге эта схема нужна для того, чтобы пригласить полупрофессионального органиста из-за рубежа, у которого есть свой фестиваль где-нибудь… в Риме. Мы тебе – десять концертов по России, а ты приглашаешь нас. В Европе – несколько иначе, так как там больше органов, органистов топ-класса, которые никогда не будут участвовать в этих схемах – эти люди, определяющие мировую органную политику, сидя в жюри, руководя фестивалями, никогда не участвуют в подобных коалициях. 

– Ты согласился? 

– Конечно нет. И это вызвало некоторые проблемы – некоторые филармонии разорвали уже достигнутые договоренности. При этом я знаю, что я не уступаю, а то и могу дать фору какому-нибудь западному органисту, который будет там выступать. И, кстати, не я один. 

– Наша публика замечательная, но в органном исполнительстве – неофит. Достаточно написать «органист такой-то, Франция или Германия» – и слушатель пошел. А лицо отечественной органной действительности для обывателя – Гарри Гродберг. 

– Вот этим филармонии и пользуются. Иностранное имя на афише – и в зале вал. А Гарри Гродберг – опытный пиарщик. Когда мы еще не знали, что такое реклама, он уже пользовался профессионально ее приемами. 

– А как ты обычно работаешь, с филармониями или концертными организациями? 

– Связываюсь напрямую и предлагаю себя. Присылаю резюме, программы – все замечательно. Потом спрашивают о гонораре. Если договоренность достигнута, приезжаешь, люди понимают – «здОрово!», и если у организации есть задачи воспитания слушательской аудитории, вкуса, поддержки отечественного искусства, то уже после первого концерта начинается настоящая творческая дружба. А бывает так, что приедешь, и скажут – замечательно, но «нам этого не нужно, так как дорого». Хотя, пожалуйста, назови мне хоть один действительно качественный продукт, за который не придется платить? Некоторых директоров попросту устраивает, что «орган гудит» – этого достаточно. А если говорить о затратах, то на это они согласны только «под иностранцев», несмотря на то что есть российские исполнители такого же уровня. О какой поддержке российской культуры может идти речь? Когда государством выделяются деньги для филармоний, концертных залов, основной задачей должна быть поддержка отечественной культуры. Или я не прав? 

– А как привить нашей публике осознание того, что наши исполнители – лучшие? 

– Для этого должны быть совесть и профессионализм у руководства. 

– Ты и сам был худруком филармонии в Кавминводах, получалось соответствовать заявленным критериям? 

– У меня не было менеджерских задач. Я не занимался подбором гастролеров, я продумывал программы с участием солистов филармонии. Это ведь специфический регион – курорт, там очень много санаториев, у которых в бюджете предусмотрены деньги на культурную работу, а гостям и тем, кто приехал поправлять здоровье, должна быть предоставлена культурная программа. Филармонический отдел существует, чтобы поставлять различные программы для отдыхающих. Это увлекательно! Кроме того, я занимался репертуарным планом симфонического оркестра. В те годы мы с гендиректором и главным дирижером обсуждали проблему профессионального роста оркестра. Здесь была задача, чтобы гастролеры учитывали наши интересы, исполняли необходимый нам репертуар. Я хотел его разнообразить, добавить больше русской музыки. 

– Не хотел бы заключить контракт с западным агентством? 

– Западные агентства практически не занимаются органистами. Важно играть на хорошем инструменте хорошую музыку – это цель, к которой я иду... Конечно, хочется, повлиять на ситуацию в отечественной культуре. Но это, кажется, утопия. Столько подковерных игр не встречал нигде. Часто забывается, ради чего все делается, закрываются глаза на качество, но пиарится то, что совершенно того не заслуживает.

Марина Гайкович 

Независимая газета