Макс Покровский: «Я не человек импровизации»

Солист группы «Ногу Свело!» – о своём первом миллионе и о том, что может отправить его в нокаут
Если артист назначает интервью на утро субботы, он вызывает у меня опасения. А если этот артист – Максим Покровский, ожидать можно всякого.

Послушайте внимательно тексты группы «Ногу Свело!», и вы поймёте, о чём я. Непосредственность, эпатаж, чудаковатость и драйв замешаны в них в равных пропорциях. Смесь эта кажется довольно взрывоопасной. Но мне повезло: несмотря на то что во время разговора Максим пару раз «взрывался» – то из-за фоновой музыки, то из-за передвигаемых в кафе стульев, – меня ударная волна не зацепила. Да и вообще во время этого интервью ни один человек не пострадал. 

– Максим, вы как-то говорили, что «работаете Покровским». А какие обязанности входят в эту должность?

– Например, то, что я сейчас общаюсь с вами и пытаюсь сформулировать свои мысли корректно. И мне приятно с вами, потому что такого вопроса мне ещё не задавали. Но в принципе я не люблю давать интервью, потому что это неинтересно. Интересно что-то делать впервые, а когда постоянно рассказываешь об одном и том же, сердце не замирает, дух не захватывает. Но я понимаю, что отвечать надо хорошо и искренне, потому что в противном случае это пустая трата времени, а мне нравится, когда в интервью  удаётся донести до человека какую-то важную мысль. Кроме того, моя «работа Покровским» включает в себя такие составляющие, как петь, играть на бас-гитаре, радовать публику и радоваться ей.

– Вы сказали о важности высказывания. А какую мысль вам сейчас хочется донести?

– Любая мысль рождается в разговоре. Хотя есть музыканты, которые все свои публичные появления пытаются использовать как площадку для того, чтобы гнать какие-то идеи. Кто-то из них становится ведущим, кто-то книги пишет – я к таким не принадлежу. Специально я ничего не декларирую. Но вот вам пример. Недавно я был на строительном рынке, выбирал порожки для соединения паркета. Подходят ко мне двое вежливых и интеллигентных мужчин. «Здрасте! – говорят. – Очень приятно вас видеть. А вы на «Нашествии» не выступаете?» И что-то меня прорвало. Я с улыбкой, без какой-либо агрессии сказал им прямо то, что думаю: «Нашествие» милитаризировалось, а мы за мир. И геев поддерживаем – пускай живут как хотят». Мужики как-то сразу замялись: «Ну… Макс… посмотри… что с Европой будет через 50 лет?» Это было весело. Два здоровых мужика и я – гетеросексуальный защитник гомосексуальных – внезапно начали обсуждать среди стройматериалов неизвестное будущее.

– А вас что больше интересует: какой будет через 50 лет Европа или Россия?

– Супервопрос! Вы знаете, если бы я сказал, что меня интересует, каким будет весь мир, это было бы правильно, а вот если каждая страна в отдельности – уже вроде и чересчур. Меня в равной степени интересует, какими будут три зоны, и не через 50 лет, а через десять:  Россия, Европа и Америка. Потому что в них я бываю определённое количество дней  в году. Хотя, наверное, Европа меньше –  при всей непередаваемой фантастической красоте этой части планеты она для меня больше туристическое место, а не место для впахивания. Хотя если говорить про 50 лет, то там уже надо будет думать, где отдыхать. Тогда меня Европа интересует! (Смеётся.) И думаю, там будет  прекрасная зона: можно будет пить коктейль с названием, скажем, «Толерантность» или есть мясное блюдо «Страстный поцелуй». Замечательная жизнь!

– Вы как-то говорили о своих песнях: «В темноте» – песня-таран, потому что помогла проложить дорогу к альбому с одноимённым названием, а «Хару Мамбуру» – рабочая лошадка. Можете ли вы охарактеризовать в подобном роде другие песни?

– Другая рабочая лошадка – «Сибирская любовь», потому что на неё не снимали видео, а она всё равно пробилась. Песня-счастливчик – «Московский романс»:  её мы записали и придумали за один день, и клип быстро сделали неплохой, и на «Евровидение» выставляли. Есть песни-сволочи, например «Чукотка», – я постоянно путаюсь в словах, а потому начинаю и музыкальную  партию забывать. Есть песни-радости, во время которых я расслабляюсь, – «Из Алма-Аты»… «Наши юные смешные голоса» тоже из этого ряда, только я на ней много прыгаю всегда, не отдохнёшь. А моя новая композиция In100gramm – песня-каторга. Она самая юная в программе, а мне обязательно нужно откатать много концертов, чтобы я мог исполнять песню свободно.

– Много – это сколько?

– Это может быть даже несколько лет. Например, «Яйца Фаберже» мы впервые исполнили, наверное, года полтора назад – но я до сих пор не чувствую себя с ней комфортно на концерте. 

– А что значит «некомфортно» с песней?

– Для этого мне придётся вам рассказать, как я устроен. На концерте я выполняю одновременно много задач. Во-первых, пою и играю на басу – и, слава богу, получается это координировать. Кто в курсе, знает, что это чрезвычайно сложно. Но мне это даётся легко, потому что я сам выдумываю партию. Но иногда я могу минут 15 промучиться, прежде чем сведу воедино голос и бас. Во-вторых, на концерте я слежу за всем происходящим: начинаю «видеть» и ушами, и затылком, и спиной, и коленями. Поэтому, если звучит песня, которую исполнять легко, я могу думать даже о чём-то другом – например, что сказать дальше в перерыве. Я даже несколько раз делал эксперименты ради интереса. Допустим, во время песни «Сибирская любовь» стремился вспомнить другую мелодию, над которой сейчас работаю. И понял:  да – могу!..

– В вас кроется потенциал синхронного переводчика.

– О да, спасибо. Это я вам привёл сейчас контрпример – когда мне с песней комфортно. Но я не человек импровизации и просто ненавижу, когда импровизируют наши музыканты. Потому что полная свобода в одном (принятие решений во время концерта, обдумывание внештатных ситуаций и прочее) компенсируется абсолютной несвободой в музыке – абсолютно чёткие партии и многолетняя наигранность. Если этого нет, я начинаю думать о партии и вкладываю в инструмент намного больше ненужной энергии, становлюсь сконцентрированным и скованным там, где нужно быть расслабленным. 

– Что такое внештатные ситуации во время концерта?

– Ну, вот например… забыл бас перестроить: у меня четвёртая струна в зависимости от песни то на ре, то на ми. Иногда есть секунда на то, чтобы сделать это, даже не глядя, просто помня о том угле, на который поворачивается колок. Или когда звукотехники что-то нахимичат: сначала фонит, потом громко, а у барабанщика сбилась драм-машина… один удар я держу, второй – нокдаун, а третий, если всё это происходит подряд в течение одной песни,  уже нокаут. Потом ещё несколько композиций я думаю, как полетят повинные головы. Могу прийти в себя только к концу концерта. 

– Вы сейчас описываете ужасы главного героя книги «Парфюмер», только вместо запахов ваш мир наполнен звуками. Мы общаемся всего-ничего, но вы уже несколько раз раздражались на посторонние звуки, которых я не замечала. Вы всегда так остро реагируете на них?

– Да. И я тут же начинаю… хрипнуть. Мне кажется, это связано с тем, что мне в детстве всё время говорили: «Максим, не кричи!» А у меня от природы громкий голос. И я старался говорить тише. Кроме того, если меня перебивают во время разговора или параллельно с моими словами слышны отвлекающие звуки, меня это выводит из себя. А ездящие по полу стулья – это же вообще пытка!

– А как же во время концерта?

– Единственное раздражение возникает, когда в перерывах между песнями я что-то говорю, а толпа шумит. Народ пришёл на наш концерт, они веселятся, им в кайф, и я это принимаю. Но чисто физиологически мне трудно это переносить. Кстати, я научился частично избавляться от этого дискомфорта. Знаете, у музыкантов часто можно увидеть ушные мониторы? У меня тоже есть, причём поразительно дешёвые и эффективные. Называются они беруши. Так я слышу себя изнутри, от кости носа. Черепная коробка резонирует, в спину идёт какой-то басок, вибрируют барабаны – этого достаточно. Причём вставляю я только в правое ухо. Оно у меня слышит очень хорошо, а левое – значительно хуже.

– Интересный расклад. Ногу сводит, уши по-разному слышат… Может, в вашем творчестве было время, когда руки опускались?

– Я не любитель этого. Зато был период, когда мне захотелось почувствовать себя самостоятельным, потому что периодически музыканты, которых уже нет в группе, говорили что-то в духе: «Да ты без нас вообще кто?» И тогда я выпустил сольный сингл «Шоппинг». Мне хотелось работать с секвенсором (устройство для записи различных партий. – Прим. ред.), не обсуждая с музыкантами, почему используется та или иная нота. Также мне было важно научиться общаться с другим продюсером, которым стал мой друг Антошка Беляев. 

– Когда я видела ваши выступления, на ум приходил образ придворного шута: своими юродивыми текстами он указывает на больные точки, о которых умалчивают вельможи…

– Да вельможи просто ничего не понимают! Как и честной люд. 

– А кто понимает?

– Раз вы задаетё такой вопрос, то вы понимаете. И может быть, понимаете больше, чем я вкладывал. Я мало что пытался сказать. Пару слов – в песне «Лилипутская любовь», которую все воспринимают: «Хи-хи, про карликов!» А она – про ранимость, незащищённость и человеческую жестокость. Несколько слов в песне «Чукотка» – о том, что нам всем кранты… И вот я больше даже и примеров не могу привести с ходу.

– А зачем тогда были все остальные песни? Для выплеска своих эмоций, для заработка, наконец?

– Потому что без них было нельзя: песни пишутся, потому что хочется! А что касается заработать денег, то  если бы экономика в нашей стране все эти годы, что мы работаем, была хотя бы на уровне Западной Европы, а лучше Штатов, каждый участник «Ногу Свело!» давно был бы миллионером. Я свой первый миллион должен был заработать 15 лет назад, а сейчас моё состояние должно было стремиться миллионам к 30, а может, и больше…

– Скажите, а вам сложно жить по правилам?

– Мне несложно жить по правилам – но только в том обществе, где они работают. А в России правило заключается в отсутствии правил. Основные принципы – воровство и взяточничество. Воровать я не могу, но мне придётся давать взятки. Брать я их тоже не могу, потому что не дают. Но если бы моя профессия, здоровье и благосостояние семьи зависели от этого, может, и брал бы. А что делать, если это закон общества? Если ты живёшь в обществе людоедов, нужно кушать людей. 

– А есть ли у вас какие-то свои правила жизни?

– Нет. Я ищу ответ на основной для меня вопрос, как совместить три важные вещи: прожить каждую секунду с пользой для дела, при этом подарить какое-то количество любви, заботы и тепла своим близким и не упустить возможности… почудачить. Как узнаю – сообщу.


Фото из архива группы
Автор
// Беседовала Светлана Жохова
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе