В фильме "Другое небо" нет ни социального диагноза, ни патетики о тяжелой жизни гастарбайтеров. Это редкий пример современного европейского кино, с его подчеркнуто реалистической формой, жесткой структурой и философским подтекстом. Чтобы подчеркнуть эту отстраненность, на роль среднеазиатского чабана режиссер Мамулия пригласил французского актера арабского происхождения Хабиба Буфареса, известного по фильму Абделя Кешиша "Кус-кус и барабулька".
— Было советское кино "дружбы народов", с обязательным экспрессивным грузином или молчаливым, но верным узбеком или киргизом. Над этими фильмами смеялись, зато сегодня в нашем кино нет даже и формального намека на братство народов: мы зациклены на самих себе. Какой вариант хуже, по-вашему?
— Оба хуже, как говорится. Образ грузина, таджика или армянина в советском кино нес само собой разумеющиеся очевидные качества: киногрузин тянул за собой и многоголосье на заднем фоне, и шашлык на балконе, и так далее. На самом деле это то же самое, что и представление американского режиссера о русском человеке — с водкой и медведями. Впрочем, клише губят любой кинообраз — физика, любовника, убийцы. А между тем жизненно настоящее происходит за пределами штампов. В фильмах Иоселиани нет ничего национально-грузинского — это кино и грузинское, и французское, и человеческое. Я при отборе актеров старался поступать вопреки и советской, и постсоветской практике, поэтому таджик у меня в фильме не имеет никаких фольклорных черт.
— Когда речь заходит о гастарбайтерах, напрашивается вопрос о том, почему у нас не снимают о них серьезных фильмов, в отличие от Германии или Франции...
— Социальные смыслы меня мало интересовали. Хотя я люблю такого рода кино, мне в данном случае нужен был "лишний человек", который только и способен увидеть то, что находится за пределами очевидного. Чужой человек. Чуждый. Мотивы поступков которого лежат не во внешних обстоятельствах, а в личном складе его души. Мне нужен был странник, который идет издалека. Существует русская литературная традиция остранения — термин, который употребил Шкловский применительно к Толстому: видеть нечто привычное и знакомое как в первый раз. Если расширить этот термин, можно назвать это "русским зрением", такой российский взгляд на мир. Взгляд странника, инока, взгляд лишнего человека. Русские герои — всегда иноки, одержимые внутренними задачами и мотивами. Таковы и герои Достоевского, и Толстого, и даже Гоголя и Гончарова. Этот фильм — о таком вот иноке, страннике.
— Ваш герой не знает языка, не знает дороги и вообще ничего не знает о жизни в городе. Как же он понимает Москву?
— Есть такое дзэнское изречение: "Сидя на быке задом наперед, я въехал в зал Будды". Речь о том, что нечто по-настоящему важное можно понять, только ничего не понимая. Только задом наперед. Мне было важно, что по мегаполису передвигается человек, который видит вещи сами по себе, "первые лица вещей". Почему герой именно таджик? Это восточный человек, говорящий на фарси — языке, который несет в себе архаичное время. Этот язык совершенно не подходит для описания нашей действительности, глаза этого человека не приспособлены видеть привычные для нас вещи. Мне было интересно увидеть наш мир его глазами. Мне важно было не что он увидел, а как. Ужас нашего времени заключается в том, что мы находимся в плену очевидных вещей, а очевидное всегда является пеленой для зрителя. Нам кажется, что мы живем, любим, ненавидим, а на самом деле происходит все иначе. И дело художника или вообще человека — выйти из этой пелены.
— А почему герой ищет в Москве свою жену?
— Его жена давно уехала в Москву на заработки, и пропала. И в один из дней он собирается вместе с маленьким сыном и едет ее искать. Если ты специально хочешь увидеть мир, он тебе не дается. А если ты ищешь что-то конкретное, то попутно возникает какой-то эффект от понимания целого. Это закон жизни, а не искусства. Вещи очень важные понимаются, высвечиваются как молнии в ночи только тогда, когда с нами что-то происходит. Когда мы потеряли близкого человека, не дай бог. Или когда нас бросила любимая женщина. Чтобы что-то понять, необходимо потрясение. Но если очень стараться что-то понять, никогда не поймешь. Понять можно только случайно.
— Ваше кино называют интеллектуальным, что сегодня во многих кругах воспринимается как ругательство. Почему, по-вашему, статус интеллектуала в России находится на таком низком уровне?
ФОТО:Фото Дины ЩедринскойТаджикская семья в "Другом небе" — мать, сын и отец — больше похожа на средневековых мудрецов, чем на московских гастарбайтеров |
— Русская культура что-то значит для вас?
— Россия относится к большим культурам, которые могут позволить себе своеволие. Иметь собственный взгляд на любые вещи. Вот, например, есть русская картина мира. Кроме нее есть еще английская, французская, итальянская, испанская, американская, пожалуй, и все. Есть специфическое русское мировоззрение. При том что России удалось создать его с неимоверной скоростью — за один XIX век. Точнее — со второй половины XIX по вторую половину XX. За один век титаническими усилиями созданы эквиваленты Шекспиру, Данте и Бетховену. В XIX веке в Европе уже не появлялось таких глыб, как Толстой или Достоевский. Это люди-титаны, наподобие Гомера. Люди, которые, по сути, создали Россию заново. Поэтому особенно обидно, когда в современных патриотических фильмах Россия предстает так, как могла бы быть представлена, допустим, Новая Гвинея. У них наверняка тоже был полководец, который выиграл войну, или религиозный деятель, которого сожгли на костре. Понимаете, такой, линейный, способ самопрезентации могут позволить себе многие. А Россия могла бы позволить себе нечто более глубокое.
— В Москве царствуют сегодня два культа — культ еды и культ Я. Они как-то между собой связаны?
ФОТО:Фото Дины Щедринской |
—Об этом вы не хотели бы снять фильм?
— Сейчас я кручусь вокруг "Преступления и наказания". Это ни в коем случае не экранизация и даже не вольная интерпретация. Есть такой прием — у Хайнера Мюллера или Фридриха Дюрренматта,— когда из классического произведения они брали только один мотив и вокруг него начинали плести собственную ткань. Меня в этом произведении Достоевского интересуют только взаимоотношения преступника и проститутки.
—Интересно, почему изначально вы выбрали не Европу, а Россию?
ФОТО:Фото Дины Щедринской |
— Однако из этой картины мира, что у нас, что на Западе, стремительно исчезает личность: человека ничто не вынуждает прыгнуть выше себя.
— Знаете, существует образ, по которому человек создан, и он был создан вовсе не для того, чтобы сидеть в кафе и пестовать свое маленькое идиотское самолюбие. Уже много раз бывало, что этот образ изнутри взрывался. Так и будет. На этом история стоит.
Беседовал Андрей Архангельский
Режиссер от Канта
Досье
Дмитрий Мамулия родился в 1969 году в Тбилиси. Окончил философский факультет Тбилисского университета, тема диплома — "О соразмерности и несоразмерности философии Канта". Преподавал, в 2007 году окончил режиссерский факультет Высших курсов сценаристов и режиссеров (мастерская Ираклия Квирикадзе и Андрея Добровольского). Публиковался в Германии (монография "Тройной Гессе" (Dreimal Hesse)), в России (1999-2007). Получил первый приз за киносценарий "Что есть у Анны и что есть у Веры" (киностудия "Адам и Ева", 1998). Автор сборника текстов "Птица внутри" (2006). Режиссер фильмов "Неописуемое сообщество", "Молчание сирен" (видеоарт, совместно с Сергеем Урываевым, 2006), "Москва" (совместно с Бакуром Бакурадзе, 2007), за который получил приз кинотеатра.Doc "За следование русской классической традиции".
Коммерсантъ