«Суспирия» Луки Гуаданьино: Красные танцы

Действие истории про ведьм и танцы перенесено из южного Фрайбурга в мрачный, разделенный стеной Берлин. О том, чем это грозит зрителям, пишет Марат Шабаев.


Осень 1977 года. Выросшая в семье амишей танцовщица-самоучка Сьюзи Бэннион (Дакота Джонсон) бежит из консервативной Америки в странный Берлин, где работает школа современного танца таинственной мадам Маркос. Американке везет. Во-первых, прослушивание проходит блестяще — ее замечает старший хореограф школы мадам Бланк (Тильда Суинтон), а во-вторых, в труппе есть вакантное место — в немецкой осени бесследно растворилась леворадикальная Патриция (Хлоя Грейс Морец). То ли пошла бороться за освобождение отбывающих пожизненный срок в Штаммхайме бойцов RAF, то ли просто слетела с катушек из-за навязчивой идеи. Танцевальная школа, огражденная от тревог внешнего мира, казалась Патриции прикрытием ведьмовского ковена — в подробности этого бреда она посвящает своего психотерапевта, который появляется на экране еще в прологе фильма. Таким образом тема заявляется еще до титров.

Этот эстетский, замахнувшийся на переосмысление классики жанра, хоррор вообще мало что таит в глубине, максимально обнажая и прием, и подтексты. Лука Гуаданьино посмотрел цветастый оригинал Дарио Ардженто еще в подростковом возрасте и настаивает, что его произведение не ремейк, а оммаж — дескать, хотел передать своим зрителям тот страх, который испытал когда-то, — и с поразительной холодностью препарирует старый фильм, вживляя в него новые сюжетные линии и растягивая старые. В итоге хронометраж новой версии на час длиннее, а сама история хоть и пронизана духом эпохи, но при этом лишилась какого бы то ни было юношеского азарта. Вместо бодрого волнения — дотошная и кропотливая работа; вместо ярких цветовых решений — усталые и мрачные тона в духе «нового немецкого кино» (важные роли второго плана исполняют Ингрид Кавен и Ангела Винклер), которые, конечно, в данных обстоятельствах подходят куда больше.


Обстоятельства — важное слово, они волнуют Гуаданьино до крайности. То, что в оригинале было на втором плане, теперь выводится на авансцену. Невзрачный саундтрек от лидера Radiohead, вдохновленный краут-роком и musique concrete, вторит режиссерской интонации: по большей части это безликие электронные зарисовки, иногда — полноценные песни с привычными завываниями Тома Йорка. Самый честный аффект — страх — сменяется здесь тоской (как будто в пандан названию: suspiria в переводе с латыни — «вздохи»), которая переходит в более прозаичную скуку в те моменты, когда все темы, вокруг которых танцует новая «Суспирия», становятся ясными, сколько бы полумрака на них не нагоняли. Историческая вина, ресентимент, гендерный вопрос…

Единственный полновесный мужской персонаж фильма — Йозеф Клемперер, еврей-психоаналитик, потерявший жену во время Второй мировой. Он сыгран женщиной (еще одна роль Тильды Суинтон). Гуаданьино шутит: история герра доктора зеркалит судьбу вполне реального ученого Виктора Клемперера, автора книги о языке Третьего Рейха, спасшегося благодаря тому, что его жена была немкой. Профессора, потерявшего супругу (ее, кстати, играет Джессика Харпер из первой «Суспирии»), конечно, мучает чувство вины — поэтому он и старается помочь молодым девушкам из школы танцев, которые приходят к нему на прием. Но ведьмы в интерпретации аналитика — всего лишь метафора для деструктивных сил реального мира: для недогадливых режиссер крупным планом покажет обложку лакановской книги о переносе.

Ведьма как истеричка давно знакома и психоанализу, и кинематографу (фильм Беньямина Кристенсена через несколько лет отпразднует столетие). Ведьмы как метафора феминного уже давно заполонили телевидение и прочно обосновались в массовой культуре. Причислив к ним Ульрику Майнхоф и Гудрун Энслин, Гуаданьино утомительно жонглирует психоаналитическими интерпретациями и именами большую часть времени, прерываясь разве что на танцы. Это яркие, кровавые, волшебные пятна в беспросветно серьезном фильме. Самая жуткая сцена «Суспирии» при помощи параллельного монтажа показывает экстатический перфоманс американки в исполнении Дакоты Джонсон и гибель в соседнем зеркальном (!) зале одержимой этим танцем русской Ольги (Елена Фокина). Такая вот метафора холодной войны. За хореографию «Суспирии» отвечал Дамьен Жале, чья постановка «Медузы» привлекла внимание Гуаданьино. Не обошлось и без Пины Бауш, по образу и подобию которой создана мадам Бланк. К сожалению, как только танцы заканчиваются, снова наступает время вздохов по свинцовым годам.


Простота «Суспирии» 1977 года была оправданной, фильм не столько рассказывал историю, сколько показывал: очаровательные девушки, таинственные убийства, яркие цвета и гипнотическая музыка. Это был сплошной «шоустоппер»: каждый момент был привилегированным, кадры — один другого краше, а детективная интрига служила лишь формальным поводом для цветового безумия. Это ни в коем случае не было ошибкой или просчетом: иррациональный лавкрафтианский ужас, верным адептом которого был Ардженто, не поддавался вербализации, а конструировался исключительно при помощи кинематографических выразительных средств. Новая «Суспирия» проговаривает слишком многое и про Холокост, и про феминизм, и про искусство. Ни одну важную тему здесь не обойдут вниманием. Фильм страстно желает казаться высоколобым: даже деление на шесть актов и эпилог свидетельствует скорее об амбиции сойти за умного, нежели о том, что без этих главок композиция затрещит по швам. Но, если вы не являетесь поклонником рафинированных интеллектуальных шарад, часть которых не требует никаких ответов, то, пожалуй, «Суспирии» Гуаданьино стоит предпочесть другой «оммаж Ардженто», вышедший в этом году, — образцово-неумный «Экстаз» Гаспара Ноэ.

Поделиться