ФЕДОР БОНДАРЧУК: «ЭТОТ ФИЛЬМ — МОЯ ЛИЧНАЯ ВОЙНА С ТОТАЛИТАРИЗМОМ»

На экраны страны выходит самый масштабный и самый долгожданный фильм года — экранизация романа братьев Стругацких «Обитаемый остров». О том, что двигало его создателями, рассказывает режиссер Федор Бондарчук.

   — Чем вам близок образ Максима Камерера?

   — Стругацких я в детстве читал и перечитывал неоднократно. Я был Руматой из «Трудно быть богом» и Максимом Камерером из «Острова», конечно же. Я помню детское ощущение новых миров, новых пространств, новых приключений, новых стран, новых героев. Максим в фильме — собирательный образ. Он не похож на других героев Стругацких, этот двадцатилетний шалопай, Шалтай-болтай, который мотается по космосу в поисках неизвестных планет. Этот образ был мне близок в детстве.

   — В какой момент вы перестали быть Шалтай-болтаем?

   — Как раз лет в 20.

   — Наверное, сейчас вы чувствуете себя ближе к Неизвестным Отцам, одного из которых сыграли?

   — Нет. Миссию чувствую, но не ту, которую несли Неизвестные Отцы у Стругацких. Диктовать миру свое представление о верности его устройства (к примеру, о пути демократии), рассказывать всем о несуществующем враге, бороться с ним, всех заставлять в него верить — это не близкий мне подход.

   — Максим плохо разбирался в политике, у вас же есть стойкое кредо.

   — Да, я всегда поддерживал «Единую Россию». Я не член партии, но разделял ее взгляды на мироустройство. Взгляды эти не менялись. Поэтому на выборах поддерживал Путина, а на других выборах поддерживал Медведева. И, более того, на депутатских выборах поддерживал фракцию «Единая Россия».

   — Каков идеологический посыл вашего фильма? Куда летит его стрела?

   — «Остров» — зашифрованное послание в сторону некой большой державы, придумавшей себе систему координат, которая включает, во-первых, тоталитарную слежку, во-вторых — тотальный обман. Якобы есть некий враг, который может в любую секунду напасть, и поэтому надо туже завязать пояса и работать во благо цивилизованной страны. Третий пункт системы — всеохватывающая фантастическая пропаганда.

   — То есть фильм «Обитаемый остров» можно рассматривать как вашу личную маленькую войну с государственной машиной?

   — Это моя личная война с тоталитарным режимом. И мой ответ террору. Если ты имеешь власть и силу, кто дал тебе право их применять? Кто дал право ими распоряжаться? Существует ли вообще право — имея силу, использовать ее? Об этом мой фильм — и о любви, конечно.

   — Перед премьерой «Острова» зритель должен будет прочитать исходник?

   — Книгу читают и сейчас. Она хорошо продается. Молодежь покупает Стругацких. На форуме нашего сайта сидят молодые люди и обсуждают роман. Больше всего их волнует образ Максима. Ну, представьте себе, замечательный студент московского института попадает на неизвестную планету, попадает в неизвестные миры, открывает для себя первую любовь. Город мутантов, Страна Отцов, Неизвестные Отцы, Департамент Странника, Департамент Прокурора — это все увлекательно и потому читабельно.

   — Вас не смущает, что Максим — революционер, бешеный повстанец? А революционной ситуации в стране нет.

   — Она есть в душе у каждого молодого человека. Гормональная революция есть и будет во всех поколениях на сломе 16-летия.

   — Главный женский образ — возлюбленной Максима Рады — расширен по сравнению с книгой?

   — В 1960-е годы, чтобы книжка смогла выйти, родина Максима была описана как идеальное коммунистическое светлое будущее. Читатель понимал, почему герой пытается изменить Саракш, находится в несогласии со сферой, в которую попал. Понимал, что он выпал из другой системы координат. Сейчас это не работает. Поэтому развитие образа Рады было необходимо: Максим впервые влюбляется, он спасает этот мир, спасая Раду.

   — У Стругацких девушка выглядит картонной.

   — А у нас она просто фантастическая получилась. И любовь у них — фантастическая. Девушку мы нашли за три недели до начала съемок. Уже была утверждена актриса на роль Рады, но она оказалась одной масти с Максимом: блондинистая, голубоглазая. У нас же герой прилетает в мир белокожих брюнетов. Поэтому мы не успокаивались, пока не встретили новую Раду — Юлию Снигирь, она оказалась точной копией своего брата, Гая, и очень непохожей на Максима. У Юлии был небольшой опыт в кино, она снималась в «Последнем забое» и в музыкальном видео группы «Звери»: все ее помнят по клипу. Максим, то есть Вася Степанов, — вообще дебютант, он никогда в жизни не стоял перед камерой. Он тогда только поступил в училище.

   — Испортили мальчика — взяли и сразу сделали звездой.

   — Ну, подождите, не надо так говорить. Он может стать звездой. Чтобы стать ей, нужен хороший прокат.

   — Есть сомнения?

   — Я всегда сомневаюсь. Никогда не пророчил судьбу «Девятой роты» такой, как она получилась. Никогда. Тогда я волновался за прокат, а мы сделали $25 млн бокс-офиса — об этом я и не мечтал. Затрачена гигантская сумма, ее надо отбивать. На мне лежит огромная ответственность, но еще бЧльшая — на продюсерах Александре Роднянском и Сергее Мелькумове. Я им не завидую, серьезная предстоит битва.

   — Так эти деньги — не дар чьей-то любви?

   — Нет, конечно. Там государственных денег порядка 25 млн рублей. В истории нового российского кино, да и старого тоже, не было такого большого научно-фантастического эпического произведения. Если с прокатом все будет хорошо, я с удовольствием пойду дальше по Стругацким, потому что это волшебное ощущение в режиссуре, в моей профессии.

   — Бюджет для фильма с боем собирали?

   — Нет, ведь это было до кризиса, выросло число банков и прочих структур, желающих инвестировать в кино. Кроме того, после успешного проката «Девятой роты» и «Жары» мы заработали большой кредит доверия: вообще под кино кредиты не дают, но нам дали. И конечно, надо сказать, что инвесторы — Эдуард Шифрин и Midland Group — поверили в наше кино и поступили в соответствии с западной практикой, когда компании, не связанные с кино, инвестируют в него. Так было построено производство «Матрицы», когда Голливуд пустил в кино немецкие деньги, так был построен «Особо опасен» Тимура Бекмамбетова, когда были использованы казахские деньги, «Монгол» Сергея Бодрова... И с точки зрения работы с инвестором, который понимает, что он не продюсер, а инвестор, наши отношения с господином Шифриным складывались идеально — он приезжал на площадку просто посмотреть, что происходит, но ни в коей мере не говорил: давайте-ка переснимем этот или другой эпизод. А такая проблема в кинематографе есть, когда инвесторы не понимают, что они не продюсеры.

   — У «Обитаемого острова» есть свое лицо?

   — Безусловно, это новая для российского кинематографа форма. То, что вы увидите на экране, в нашем кино вы еще не никогда видели. Мы даже не можем подобрать точной формулировки для определения жанра. На английском хорошо звучит — sсi-fi epic. Но как точнее перевести этот термин на русский? Эпическая фантастика? Фантастическая эпопея? Нам есть чем удивлять, я уверен, что мы предлагаем оригинальный продукт. Поэтому когда я общаюсь с журналистами и показываю им фотографии со съемок, они пишут статьи, не похожие на обычные. Обложки журналов выглядят по-другому, потому что это другой мир: другие лица на них, другие прически, другая форма одежды. Они странные и ни на что не похожи.

   — Вы воссоздавали мир «Обитаемого острова» таким, как представляли его в детстве?

   — Все-таки нет. В детстве было одно, теперь это клубок знаний. Я не могу сказать, что мир сделан по мотивам «Эквилибриума», или «Бегущего по лезвию бритвы», или «Гаттаки», или «Дитя человеческого». Это впитанный кинематограф, культура, которая мне нравится и которую я трансформирую. Стругацкие по Бондарчуку в первую очередь. Не цитата, но дух.

   — Много времени и сил пришлось потратить на создание реквизита: фантастических железок, машин?

   — Для меня не только железки важны, но и стены. Я их красил, красил декорации, фактурил реквизит, приводил в порядок танки. Нет, это не экономия, а желание сделать абсолютно точным мир, который ты хотел создать. Он должен был выглядеть предельно достоверным. И я своим посылом давал группе понять, что все до гвоздя должно быть сделано.

   — Пригодился опыт художественной школы?

   — Безусловно. Есть такой художник, Юрий Купер. Принцип его живописи заключается в том, что он рисует, например, натюрморт, а потом залессировывает его разными фактурами, оттирая, оттирая, оттирая, и только через прозрачность многих слоев красок, глины, через следы ошкуривания вдруг проступает образ того натюрморта. То есть он есть, но его нет. И если говорить не о Зале Неизвестных Отцов и не о кабинете Прокурора, которые по-имперски богаты, пышут яркостью форм и деталей интерьера, а говорить о Городе, то он как раз вот такой, немножко ластиком стертый — напыленный цементом и ржавчиной мир. В этом и заключается живописность изображения. Мы добились ее с нашими художниками и оператором-постановщиком Максимом Осадчим.

   — На машинах из вашего фильма можно кататься?

   — Машины мы брали американские и полностью их изменили. Они ездят, поворачивают, разворачиваются. В городе на них можно ездить. Но мы их взорвали на сценах революционного бума в городе.

   — Жалко.

   — Нет. Все на пленке осталось — это дорогого стоит. Платья и костюмы с картины выставлены сейчас в витринах кинотеатров по всей стране. Сделаны они достаточно качественно. Форма гвардейцев — самая настоящая, военная. Мой костюм идеален со всех точек зрения. Он немыслимой красоты, там есть шлейф, расшитый стразами. Посмотрите на него, и вы все поймете про качество.

   — И оружие стреляло?

   — Стреляло. Мы делали инопланетные накладки на «калашниковы». Оружие все стреляло, но оружие было инопланетное. А вот трехмерных людей у нас нет, только одно чудовище с Красной планеты. Его вспоминает Максим, когда его подсознание проверяет Бегемот.

   — И все это, как я понимаю, сожрало бюджет, который больше чем в два раза превысил самые дорогие российские проекты прошлого?

   — У Никиты Сергеевича был большой бюджет на «Сибирском цирюльнике», но в новейшей истории российского кино мой бюджет пока самый большой. Несмотря на то, что и транспорт дешевый, и бензин, и снимали в Крыму. Все равно дорого. Людей отовсюду везли: были и немцы, и финны, и украинцы.

   — Понравилось иностранцам?

   — Говорили: лучшее время в их жизни. Это не только весело, это сложно. У меня адаптационный период после картины где-то полгода был. Перейти в обычную жизнь сложно чисто физически — все во мне, по-моему, отключилось.

   — Как вы можете определить свою роль в современной культурной ситуации?

   — Я режиссер Федор Бондарчук, режиссер и актер, не член Союза кинематографистов, не вхожу во всяческие кинематографические организации. Зато вхожу в Общественную палату.

   — Вы считаете себя прогрессором?

   — Прогрессором? Думаю, что да.

   — Какой прогресс нужен этой стране в политическом и в культурном смысле?

   — В политическом нужна сильная воля президента — сильная воля в принятии решений, сильная воля, показанная народу, чтобы тот знал, что у нас сильный президент и сильная власть. В Цхинвале сильная воля проявилась. Никто не говорил о двух тысячах погибших, все говорили об агрессии России в сторону Грузии. Это не так, это неверно. Просто перестали убивать мирных людей, и за это нам большое спасибо. Это проявление сильной воли и сильного характера. Если говорить о культуре, вот сейчас, в декабре, будет переизбрание председателя Союза кинематографистов: результат непрогнозируемый. Я бы сказал, что принятое раньше распределение денег на 200 картин в год — неправильное. Потому что нет экспертного совета, который решает, кому давать? Почему чиновники решают, кому давать, а кому не давать. Нужен экспертный совет из людей, зарекомендовавших себя в той области, которой они занимаются, которые не сделают плохо. Сельянов не сделает плохо. Не сможет. Толстунов не сделает плохо, потому что не сможет. Тодоровский не сделает плохо, потому что не сможет. Этим людям надо доверять, этим людям надо давать возможность в большей степени помогать государству. А остальные пусть подтягиваются.

   — Расскажите подробней о новой студии Главкино, которая сейчас строится в Подмосковье.

   — Я председатель совета директоров Главкино, этот проект целиком придумал я, и снимать в этих павильонах, когда мы их построим, буду я, мои коллеги и те люди, которые занимаются телевидением. Современная студия недалеко от Москвы, в пяти километрах от Новой Риги, до кризиса это была очень привлекательная и востребованная идея. Я думаю, что как раз, когда мы ее построим, кризис закончится.

   — Какое кино нужно России?

   — Патриотическое. Все говорили о национальном самосознании, а я уверен, что после «Девятой роты» это национальное самосознание как-то проявилось в тех людях, которые посмотрели картину. Я видел слезы зрителей, видел слезы мужчин. Кино о простом сегодняшнем человеке. Герой нашего времени, кто он? Он разный — он шахтер, он медбрат, он студент. Он разный — это собирательный образ. Но про него надо снимать фильмы — фильмы не про виртуальный мир виртуального города в виртуальном пространстве, а про реальный город с реальными людьми, с реальными героями. Реальных проблем очень много. На экране их не существует, а если они существуют, то так глубоко завуалированы, что мы не верим в это. И вот отсюда неверие в кино: да опять лабуду всякую показывают…

   — Какой сюжет в кино для вас табу?

   — Я не сторонник запретов. Каждому фильму найдется свое время. Есть частные коммерческие каналы, платя за которые ты сам выбираешь, что смотреть. Он может быть закодирован, ты можешь в пакете его покупать или не покупать. Но по государственным каналам, когда на Пасху показывают какие-то фильмы про дьявола... Вот НТВ в свое время любило это делать: страна у нас в основном православная, и откликнуться на письмо патриарха и не показывать «Последнее искушение Христа», к которому я прекрасно отношусь, можно было бы. Темы, на которые я бы не хотел и не мог снимать фильмы, — их, наверное, нет. Но вот разбираться, что двигало Чикатило, я бы не стал. Копаться в болезни, которую Господь послал человеку, мне интересно, но я бы этим не стал заниматься.

   — Готовы рассказать о своей следующей работе?

   — Я хочу делать большое кино. Мне пока не хочется делать историю на двух актеров. Мне хочется снимать крупномасштабные, серьезные фильмы — большие, большого размера, большого стиля, пока есть силы. Потому что на это уходит колоссальное количество энергии.

   — Возвращаюсь к «Острову». Кто для вас в жизни является Странником, если представить, что вы все еще Максим?

   — Я не могу сказать. Хотелось бы, но нет. Был отец. Сейчас я один.

   — Проблема в России с большими людьми?

   — Проблема. Когда Гергиев приезжает в Цхинвал — это событие международного масштаба, а ведь он всего лишь навсего дирижер. А должен приехать политик такого же уровня, как он в своей нише, должен приехать артист такого же уровня. А Гергиев приехал один.

   — А нужно ли это людям? Зачем он поехал?

   — Нужно. Это горе, это внимание и это надежда. Музыка на руинах — обязательно.

   — Вы не ездили?

   — Нет. Я не знаю, что бы я мог сделать реально. Поехать с миссией и просто засветиться?

   — Это говорит о национальном темпераменте?

   — Да нет, послушайте, это другой показатель. Когда начались военные действия, посмотрите, какое количество добровольцев собралось поехать туда. Участвовать в действиях. Добровольцы, которые собирались ехать воевать за Осетию, — для меня это больший показатель, нежели потом приехать и засветиться. Записались добровольцами десятки тысяч.

   — Если бы вы были политиком, что бы вы изменили в стране?

   — Начал бы с малого — того, что мне близко и касается кинематографа. Закрыл бы пиратство для начала: оно наносит нам колоссальный ущерб. Пиратство в Интернете запретил бы. Чем скачивать фильмы в низком разрешении, пусть лучше смотрят в хорошем разрешении на официальном сайте, а потом при желании идут в кино или покупают диск. Я сформировал бы госзаказ, обратил бы внимание на темы, которые у нас не задействованы: реальная история Курска, Чечня, Сталинград, Александр Невский.

   — Все про войну?

   — Все темы, связанные с тем, когда страна, с одной стороны, объединяется, с другой — находится в пограничной ситуации. Тогда виден характер человека, проявление характера человека, проявление гражданина. Это очень важно. И тем не менее все, что работало бы на чувство национального самосознания. Потому что доктрина национальной политики… Объективно я ее пока не вижу — не вижу четко, отчетливо.
 
  — Но есть тоска по многонациональному государству.

   — Есть тоска. Даже в разговорах об Олимпиаде, когда сосчитали все медали бывших союзных республик. Огромное количество людей превратили Москву в мегаполис, похожий на Лондон, — это факт.

   — Арабы в Москве, в отличие от Лондона, боятся ходить в национальной одежде.

   — Ну, вот такой мы народ. Нетерпимый. Москва — москвичам. Хотя москвичей осталось с гулькин нос. Диаспоры кавказские и вообще восточные сильны. А Ростов, Новосибирск — пока еще нет. Ну, это и в армии было заметно. В армии так: братство кавказцев. Малые народы ведут себя так: нас мало, но как только нас становится больше двух, мы сразу же организовываемся в сообщество. Потому что нас всего лишь двое, а против нас 100 человек. Это черта русского характера: нетерпимость и агрессивность. Агрессивность витает в московском воздухе. Каждый хочет забить свое место, и каждый претендует на это место. Но ведь то же самое и на Западе: если он белый, то он на свое место имеет больше прав, просто потому, что он белый, — а ведь это расовая дискриминация! Вот, говоря о политике, чем бы я занялся — это проблемой расовой дискриминации. Как бы я это делал, надо думать. Но это проблема номер один, а если не номер один, то одна из основных.

   — В смысле развивать терпимость?

   — Терпимость, конечно. Через искусство. И снова мы возвращаемся к теме госзаказа: воспитывать толерантность через любовь и понимание других культур.

Полина Гисич   — В какой момент вы перестали быть Шалтай-болтаем?

   — Как раз лет в 20.

   — Наверное, сейчас вы чувствуете себя ближе к Неизвестным Отцам, одного из которых сыграли?

   — Нет. Миссию чувствую, но не ту, которую несли Неизвестные Отцы у Стругацких. Диктовать миру свое представление о верности его устройства (к примеру, о пути демократии), рассказывать всем о несуществующем враге, бороться с ним, всех заставлять в него верить — это не близкий мне подход.

   — Максим плохо разбирался в политике, у вас же есть стойкое кредо.

   — Да, я всегда поддерживал «Единую Россию». Я не член партии, но разделял ее взгляды на мироустройство. Взгляды эти не менялись. Поэтому на выборах поддерживал Путина, а на других выборах поддерживал Медведева. И, более того, на депутатских выборах поддерживал фракцию «Единая Россия».

   — Каков идеологический посыл вашего фильма? Куда летит его стрела?

   — «Остров» — зашифрованное послание в сторону некой большой державы, придумавшей себе систему координат, которая включает, во-первых, тоталитарную слежку, во-вторых — тотальный обман. Якобы есть некий враг, который может в любую секунду напасть, и поэтому надо туже завязать пояса и работать во благо цивилизованной страны. Третий пункт системы — всеохватывающая фантастическая пропаганда.

   — То есть фильм «Обитаемый остров» можно рассматривать как вашу личную маленькую войну с государственной машиной?

   — Это моя личная война с тоталитарным режимом. И мой ответ террору. Если ты имеешь власть и силу, кто дал тебе право их применять? Кто дал право ими распоряжаться? Существует ли вообще право — имея силу, использовать ее? Об этом мой фильм — и о любви, конечно.

   — Перед премьерой «Острова» зритель должен будет прочитать исходник?

   — Книгу читают и сейчас. Она хорошо продается. Молодежь покупает Стругацких. На форуме нашего сайта сидят молодые люди и обсуждают роман. Больше всего их волнует образ Максима. Ну, представьте себе, замечательный студент московского института попадает на неизвестную планету, попадает в неизвестные миры, открывает для себя первую любовь. Город мутантов, Страна Отцов, Неизвестные Отцы, Департамент Странника, Департамент Прокурора — это все увлекательно и потому читабельно.

   — Вас не смущает, что Максим — революционер, бешеный повстанец? А революционной ситуации в стране нет.

   — Она есть в душе у каждого молодого человека. Гормональная революция есть и будет во всех поколениях на сломе 16-летия.

   — Главный женский образ — возлюбленной Максима Рады — расширен по сравнению с книгой?

   — В 1960-е годы, чтобы книжка смогла выйти, родина Максима была описана как идеальное коммунистическое светлое будущее. Читатель понимал, почему герой пытается изменить Саракш, находится в несогласии со сферой, в которую попал. Понимал, что он выпал из другой системы координат. Сейчас это не работает. Поэтому развитие образа Рады было необходимо: Максим впервые влюбляется, он спасает этот мир, спасая Раду.

   — У Стругацких девушка выглядит картонной.

   — А у нас она просто фантастическая получилась. И любовь у них — фантастическая. Девушку мы нашли за три недели до начала съемок. Уже была утверждена актриса на роль Рады, но она оказалась одной масти с Максимом: блондинистая, голубоглазая. У нас же герой прилетает в мир белокожих брюнетов. Поэтому мы не успокаивались, пока не встретили новую Раду — Юлию Снигирь, она оказалась точной копией своего брата, Гая, и очень непохожей на Максима. У Юлии был небольшой опыт в кино, она снималась в «Последнем забое» и в музыкальном видео группы «Звери»: все ее помнят по клипу. Максим, то есть Вася Степанов, — вообще дебютант, он никогда в жизни не стоял перед камерой. Он тогда только поступил в училище.

   — Испортили мальчика — взяли и сразу сделали звездой.

   — Ну, подождите, не надо так говорить. Он может стать звездой. Чтобы стать ей, нужен хороший прокат.

   — Есть сомнения?

   — Я всегда сомневаюсь. Никогда не пророчил судьбу «Девятой роты» такой, как она получилась. Никогда. Тогда я волновался за прокат, а мы сделали $25 млн бокс-офиса — об этом я и не мечтал. Затрачена гигантская сумма, ее надо отбивать. На мне лежит огромная ответственность, но еще бЧльшая — на продюсерах Александре Роднянском и Сергее Мелькумове. Я им не завидую, серьезная предстоит битва.

   — Так эти деньги — не дар чьей-то любви?

   — Нет, конечно. Там государственных денег порядка 25 млн рублей. В истории нового российского кино, да и старого тоже, не было такого большого научно-фантастического эпического произведения. Если с прокатом все будет хорошо, я с удовольствием пойду дальше по Стругацким, потому что это волшебное ощущение в режиссуре, в моей профессии.

   — Бюджет для фильма с боем собирали?

   — Нет, ведь это было до кризиса, выросло число банков и прочих структур, желающих инвестировать в кино. Кроме того, после успешного проката «Девятой роты» и «Жары» мы заработали большой кредит доверия: вообще под кино кредиты не дают, но нам дали. И конечно, надо сказать, что инвесторы — Эдуард Шифрин и Midland Group — поверили в наше кино и поступили в соответствии с западной практикой, когда компании, не связанные с кино, инвестируют в него. Так было построено производство «Матрицы», когда Голливуд пустил в кино немецкие деньги, так был построен «Особо опасен» Тимура Бекмамбетова, когда были использованы казахские деньги, «Монгол» Сергея Бодрова... И с точки зрения работы с инвестором, который понимает, что он не продюсер, а инвестор, наши отношения с господином Шифриным складывались идеально — он приезжал на площадку просто посмотреть, что происходит, но ни в коей мере не говорил: давайте-ка переснимем этот или другой эпизод. А такая проблема в кинематографе есть, когда инвесторы не понимают, что они не продюсеры.

   — У «Обитаемого острова» есть свое лицо?

   — Безусловно, это новая для российского кинематографа форма. То, что вы увидите на экране, в нашем кино вы еще не никогда видели. Мы даже не можем подобрать точной формулировки для определения жанра. На английском хорошо звучит — sсi-fi epic. Но как точнее перевести этот термин на русский? Эпическая фантастика? Фантастическая эпопея? Нам есть чем удивлять, я уверен, что мы предлагаем оригинальный продукт. Поэтому когда я общаюсь с журналистами и показываю им фотографии со съемок, они пишут статьи, не похожие на обычные. Обложки журналов выглядят по-другому, потому что это другой мир: другие лица на них, другие прически, другая форма одежды. Они странные и ни на что не похожи.

   — Вы воссоздавали мир «Обитаемого острова» таким, как представляли его в детстве?

   — Все-таки нет. В детстве было одно, теперь это клубок знаний. Я не могу сказать, что мир сделан по мотивам «Эквилибриума», или «Бегущего по лезвию бритвы», или «Гаттаки», или «Дитя человеческого». Это впитанный кинематограф, культура, которая мне нравится и которую я трансформирую. Стругацкие по Бондарчуку в первую очередь. Не цитата, но дух.

   — Много времени и сил пришлось потратить на создание реквизита: фантастических железок, машин?

   — Для меня не только железки важны, но и стены. Я их красил, красил декорации, фактурил реквизит, приводил в порядок танки. Нет, это не экономия, а желание сделать абсолютно точным мир, который ты хотел создать. Он должен был выглядеть предельно достоверным. И я своим посылом давал группе понять, что все до гвоздя должно быть сделано.

   — Пригодился опыт художественной школы?

   — Безусловно. Есть такой художник, Юрий Купер. Принцип его живописи заключается в том, что он рисует, например, натюрморт, а потом залессировывает его разными фактурами, оттирая, оттирая, оттирая, и только через прозрачность многих слоев красок, глины, через следы ошкуривания вдруг проступает образ того натюрморта. То есть он есть, но его нет. И если говорить не о Зале Неизвестных Отцов и не о кабинете Прокурора, которые по-имперски богаты, пышут яркостью форм и деталей интерьера, а говорить о Городе, то он как раз вот такой, немножко ластиком стертый — напыленный цементом и ржавчиной мир. В этом и заключается живописность изображения. Мы добились ее с нашими художниками и оператором-постановщиком Максимом Осадчим.

   — На машинах из вашего фильма можно кататься?

   — Машины мы брали американские и полностью их изменили. Они ездят, поворачивают, разворачиваются. В городе на них можно ездить. Но мы их взорвали на сценах революционного бума в городе.

   — Жалко.

   — Нет. Все на пленке осталось — это дорогого стоит. Платья и костюмы с картины выставлены сейчас в витринах кинотеатров по всей стране. Сделаны они достаточно качественно. Форма гвардейцев — самая настоящая, военная. Мой костюм идеален со всех точек зрения. Он немыслимой красоты, там есть шлейф, расшитый стразами. Посмотрите на него, и вы все поймете про качество.

   — И оружие стреляло?

   — Стреляло. Мы делали инопланетные накладки на «калашниковы». Оружие все стреляло, но оружие было инопланетное. А вот трехмерных людей у нас нет, только одно чудовище с Красной планеты. Его вспоминает Максим, когда его подсознание проверяет Бегемот.

   — И все это, как я понимаю, сожрало бюджет, который больше чем в два раза превысил самые дорогие российские проекты прошлого?

   — У Никиты Сергеевича был большой бюджет на «Сибирском цирюльнике», но в новейшей истории российского кино мой бюджет пока самый большой. Несмотря на то, что и транспорт дешевый, и бензин, и снимали в Крыму. Все равно дорого. Людей отовсюду везли: были и немцы, и финны, и украинцы.

   — Понравилось иностранцам?

   — Говорили: лучшее время в их жизни. Это не только весело, это сложно. У меня адаптационный период после картины где-то полгода был. Перейти в обычную жизнь сложно чисто физически — все во мне, по-моему, отключилось.

   — Как вы можете определить свою роль в современной культурной ситуации?

   — Я режиссер Федор Бондарчук, режиссер и актер, не член Союза кинематографистов, не вхожу во всяческие кинематографические организации. Зато вхожу в Общественную палату.

   — Вы считаете себя прогрессором?

   — Прогрессором? Думаю, что да.

   — Какой прогресс нужен этой стране в политическом и в культурном смысле?

   — В политическом нужна сильная воля президента — сильная воля в принятии решений, сильная воля, показанная народу, чтобы тот знал, что у нас сильный президент и сильная власть. В Цхинвале сильная воля проявилась. Никто не говорил о двух тысячах погибших, все говорили об агрессии России в сторону Грузии. Это не так, это неверно. Просто перестали убивать мирных людей, и за это нам большое спасибо. Это проявление сильной воли и сильного характера. Если говорить о культуре, вот сейчас, в декабре, будет переизбрание председателя Союза кинематографистов: результат непрогнозируемый. Я бы сказал, что принятое раньше распределение денег на 200 картин в год — неправильное. Потому что нет экспертного совета, который решает, кому давать? Почему чиновники решают, кому давать, а кому не давать. Нужен экспертный совет из людей, зарекомендовавших себя в той области, которой они занимаются, которые не сделают плохо. Сельянов не сделает плохо. Не сможет. Толстунов не сделает плохо, потому что не сможет. Тодоровский не сделает плохо, потому что не сможет. Этим людям надо доверять, этим людям надо давать возможность в большей степени помогать государству. А остальные пусть подтягиваются.

   — Расскажите подробней о новой студии Главкино, которая сейчас строится в Подмосковье.

   — Я председатель совета директоров Главкино, этот проект целиком придумал я, и снимать в этих павильонах, когда мы их построим, буду я, мои коллеги и те люди, которые занимаются телевидением. Современная студия недалеко от Москвы, в пяти километрах от Новой Риги, до кризиса это была очень привлекательная и востребованная идея. Я думаю, что как раз, когда мы ее построим, кризис закончится.

   — Какое кино нужно России?

   — Патриотическое. Все говорили о национальном самосознании, а я уверен, что после «Девятой роты» это национальное самосознание как-то проявилось в тех людях, которые посмотрели картину. Я видел слезы зрителей, видел слезы мужчин. Кино о простом сегодняшнем человеке. Герой нашего времени, кто он? Он разный — он шахтер, он медбрат, он студент. Он разный — это собирательный образ. Но про него надо снимать фильмы — фильмы не про виртуальный мир виртуального города в виртуальном пространстве, а про реальный город с реальными людьми, с реальными героями. Реальных проблем очень много. На экране их не существует, а если они существуют, то так глубоко завуалированы, что мы не верим в это. И вот отсюда неверие в кино: да опять лабуду всякую показывают…

   — Какой сюжет в кино для вас табу?

   — Я не сторонник запретов. Каждому фильму найдется свое время. Есть частные коммерческие каналы, платя за которые ты сам выбираешь, что смотреть. Он может быть закодирован, ты можешь в пакете его покупать или не покупать. Но по государственным каналам, когда на Пасху показывают какие-то фильмы про дьявола... Вот НТВ в свое время любило это делать: страна у нас в основном православная, и откликнуться на письмо патриарха и не показывать «Последнее искушение Христа», к которому я прекрасно отношусь, можно было бы. Темы, на которые я бы не хотел и не мог снимать фильмы, — их, наверное, нет. Но вот разбираться, что двигало Чикатило, я бы не стал. Копаться в болезни, которую Господь послал человеку, мне интересно, но я бы этим не стал заниматься.

   — Готовы рассказать о своей следующей работе?

   — Я хочу делать большое кино. Мне пока не хочется делать историю на двух актеров. Мне хочется снимать крупномасштабные, серьезные фильмы — большие, большого размера, большого стиля, пока есть силы. Потому что на это уходит колоссальное количество энергии.

   — Возвращаюсь к «Острову». Кто для вас в жизни является Странником, если представить, что вы все еще Максим?

   — Я не могу сказать. Хотелось бы, но нет. Был отец. Сейчас я один.

   — Проблема в России с большими людьми?

   — Проблема. Когда Гергиев приезжает в Цхинвал — это событие международного масштаба, а ведь он всего лишь навсего дирижер. А должен приехать политик такого же уровня, как он в своей нише, должен приехать артист такого же уровня. А Гергиев приехал один.

   — А нужно ли это людям? Зачем он поехал?

   — Нужно. Это горе, это внимание и это надежда. Музыка на руинах — обязательно.

   — Вы не ездили?

   — Нет. Я не знаю, что бы я мог сделать реально. Поехать с миссией и просто засветиться?

   — Это говорит о национальном темпераменте?

   — Да нет, послушайте, это другой показатель. Когда начались военные действия, посмотрите, какое количество добровольцев собралось поехать туда. Участвовать в действиях. Добровольцы, которые собирались ехать воевать за Осетию, — для меня это больший показатель, нежели потом приехать и засветиться. Записались добровольцами десятки тысяч.

   — Если бы вы были политиком, что бы вы изменили в стране?

   — Начал бы с малого — того, что мне близко и касается кинематографа. Закрыл бы пиратство для начала: оно наносит нам колоссальный ущерб. Пиратство в Интернете запретил бы. Чем скачивать фильмы в низком разрешении, пусть лучше смотрят в хорошем разрешении на официальном сайте, а потом при желании идут в кино или покупают диск. Я сформировал бы госзаказ, обратил бы внимание на темы, которые у нас не задействованы: реальная история Курска, Чечня, Сталинград, Александр Невский.

   — Все про войну?

   — Все темы, связанные с тем, когда страна, с одной стороны, объединяется, с другой — находится в пограничной ситуации. Тогда виден характер человека, проявление характера человека, проявление гражданина. Это очень важно. И тем не менее все, что работало бы на чувство национального самосознания. Потому что доктрина национальной политики… Объективно я ее пока не вижу — не вижу четко, отчетливо.
 
  — Но есть тоска по многонациональному государству.

   — Есть тоска. Даже в разговорах об Олимпиаде, когда сосчитали все медали бывших союзных республик. Огромное количество людей превратили Москву в мегаполис, похожий на Лондон, — это факт.

   — Арабы в Москве, в отличие от Лондона, боятся ходить в национальной одежде.

   — Ну, вот такой мы народ. Нетерпимый. Москва — москвичам. Хотя москвичей осталось с гулькин нос. Диаспоры кавказские и вообще восточные сильны. А Ростов, Новосибирск — пока еще нет. Ну, это и в армии было заметно. В армии так: братство кавказцев. Малые народы ведут себя так: нас мало, но как только нас становится больше двух, мы сразу же организовываемся в сообщество. Потому что нас всего лишь двое, а против нас 100 человек. Это черта русского характера: нетерпимость и агрессивность. Агрессивность витает в московском воздухе. Каждый хочет забить свое место, и каждый претендует на это место. Но ведь то же самое и на Западе: если он белый, то он на свое место имеет больше прав, просто потому, что он белый, — а ведь это расовая дискриминация! Вот, говоря о политике, чем бы я занялся — это проблемой расовой дискриминации. Как бы я это делал, надо думать. Но это проблема номер один, а если не номер один, то одна из основных.

   — В смысле развивать терпимость?

   — Терпимость, конечно. Через искусство. И снова мы возвращаемся к теме госзаказа: воспитывать толерантность через любовь и понимание других культур.

Полина Гисич

Профиль

Профиль

Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе