«Я ДУРНАЯ МАТЬ»
Действительно, стихов о матери много, но… О материнстве ли они? Нет. Они – о материнстве внешнем, если угодно, но не о внутреннем. А вот о материнстве как о переживании, о материнстве изнутри – таких стихотворений единицы. Тема материнства, конечно, не мужская, но и две наших поэтессы (одна из которых, правда, поэт) также не раскрыли её, хотя обе были матерями. А в своём творчестве (или своим творчеством), скорее, признавали сложность совмещения роли матери и творца (материнства и поэзии).
Вспомним «Колыбельную» (1915?год) Ахматовой:
Младший сын был ростом
с пальчик,
Как тебя унять,
Спи, мой тихий, спи,
мой мальчик,
Я дурная мать…
Известно признание Цветаевой, что за одну строку «Я дурная мать» она отдала бы все свои стихи (вероятно, как самое ценное в её жизни!). И в 1918?году она пишет стихотворение «Памяти Беранже», начинающееся словами:
Дурная мать! – Моя дурная слава
Растёт и расцветает
с каждым днём.
То на пирушку заведёт лукавый,
То первенца забуду за пером.
Кстати, о колыбельных. Вспоминается «Колыбельная» Михаила Исаковского (всем известная в исполнении певицы Анны Герман):
Ты не увидишь ни горя, ни муки,
Доли не встретишь лихой…
Спи, мой воробышек, спи,
мой сыночек,
Спи, мой звоночек родной.
По сравнению с ахматовской «Колыбельная» Исаковского очень проста и по форме, и по содержанию. Но в результате синтеза искусств – поэзии, музыки, вокала – получилась потрясающая по силе песня о материнстве как о переживании.
Сегодня, в век эмансипации, в пору возмужания женщин и женственности мужчин, тема материнства, как мне кажется, особенно актуальна. Люди забыли о том, что мужчина и женщина не только созданы по-разному (Адам – из праха земного, в который Бог вдунул дыхание жизни; Ева – из его ребра), но и наказаны Господом различно: мужчина обречён на тяжёлый труд, а женщина – на муки рождения детей, то есть на материнство.
В поэзии, за исключением единичных удач, тема, повторим, всё же остаётся не раскрытой. Но поскольку «подлинным содержанием лирики», по словам Гегеля, является «сама душа, субъективность как таковая», то какой уж тут спрос с поэта-мужчины?..
Вот проза и драматургия – совсем другое дело. Прозаик и драматург выходят за рамки субъективности, они показывают мир более объективный, в котором – миры людей, как мужчин, так и женщин.
МАТЬ – ГЕРОИНЯ?
И хотя среди классиков прозы и драматургии – сплошь мужчины, но женскую душу они знают хорошо. Героинь в русской литературе много. Однако все они не матери – девицы. И воспевается не материнство – женственность. Пушкинская Маша Миронова, тургеневские девушки, сёстры Прозоровы…
Матери, конечно же, есть: генеральша Епанчина (три дочери), Катерина Ивановна Мармеладова (четверо детей) у Достоевского; Арина Петровна Головлёва у Салтыкова-Щедрина (четверо детей) и другие. Но их внутренний мир, их переживание материнства так и остались для нас загадкой. Госпожа Простакова у Фонвизина показана, скорее, как определённый социальный тип, чем как мать. Мамаши в пьесах Островского – представительницы старого уклада купеческой жизни.
На ум приходит Ране
вская с темой потери ребёнка. Но по большому счёту и матерью-то Любовь Андреевну не назвать – не по-матерински она легкомысленна и беспомощна, потерю сына переживает весьма оригинально: уезжает за границу, растрачивая там почти все свои средства. И в её репликах: «Гриша мой… мой мальчик… Гриша… сын…» – слышится лишь пустая сентиментальность, а не боль матери. Хотя, конечно, на сцене настоящую мать можно и из Раневской сделать. Вспоминается роман Горького с многообещающим названием – «Мать». Но, в сущности, названием дело и ограничивается, поскольку сам роман не о матери – о революции.
Выходит, и в драматургии, и в прозе нет произведений, всецело посвящённых теме материнства. Но, может быть, есть какие-то крупицы, отголоски этой темы? Конечно же, есть. Вспомним старуху-мать из «Тараса Бульбы»: «…вся любовь, все чувства, всё, что есть нежного и страстного в женщине, всё обратилось у ней в одно материнское чувство». Но и она – только промелькнула, как вспышка. Тема эта в повести Гоголя не получает развития. Пожалуй, единственный, у кого есть более весомый намёк на интересующую нас тему, – это Лев Николаевич Толстой.
«Да и вообще, – думала Дарья Александровна, оглянувшись на всю свою жизнь за эти пятнадцать лет замужества, – беременность, тошнота, тупость ума, равнодушие ко всему и, главное, безобразие… И всё это зачем? Что ж будет из всего этого? То, что я, не имея ни минуты покоя, то беременная, то кормящая, вечно сердитая, ворчливая, сама измученная и других мучающая, противная мужу, проживу свою жизнь, и вырастут несчастные, дурно воспитанные и нищие дети».
Вот так Лев Толстой заявил материнскую тему в романе «Анна Каренина». Заявил, но не развил, поскольку Долли – не главная героиня романа и раскрытию её образа отведено не так уж много места. Но даже в этих нескольких штрихах есть то, что по-настоящему беспокоит любую мать. Это не только любовь к детям, беспокойство за них, это и непривлекательность, как внешняя, так и внутренняя. И, как следствие, вопросы: как же быть с этим, как любить себя и людей вокруг, как понравиться собственному мужу…
Да любая мать в поисках душевной поддержки прочитала бы об этом с замиранием сердца! Если бы только обо всём этом было написано…
ЛЮБИТЕ ЖИВОПИСЬ, ПОЭТЫ!
Интересно, что в живописи тема материнства очень популярна – взять хотя бы полотна Венецианова («Сенокос», «На жатве. Лето»), Дейнеки («Мать»). Что уж говорить о Петрове-Водкине, в творчестве которого материнство – одна из ведущих тем («Мать», «1918?год в Петрограде» («Петроградская Мадонна»), «Материнство»). Почему же так получилось? Ответ прост. Талант художника ведь в том и заключается, чтобы без знания внутренних, душевных переживаний, а лишь глядя на внешние, едва уловимые их «симптомы», угадать и передать всю глубину образа. Художник не должен знать – он должен уметь видеть. А писатель-то обязан быть знатоком душ человеческих, ему требуется понять проблему «изнутри». Но как же мужчина может понять «материнство» изнутри? Как это было возможно, например, Толстому? А просто у Льва Николаевича была семья, пусть он и бежал от неё перед смертью. И семья настоящая, то есть с детьми. Софья Андреевна родила ему 13 (!) детей. И как же после этого Толстому не знать всю «подноготную» материнства?!
Сейчас же, во время кризиса семьи, – по мнению многих психологов и социологов, кризиса сильнейшего за всё время существования этой «ячейки общества», – сложно надеяться, что найдётся талантливый писатель с большой семьёй, которому было бы интересно осмыслить такую «немужскую» тему. Поэтому больше надежд на женщин-писательниц. Именно такой – «материнский» – роман, появись он сегодня, и можно было бы назвать настоящим женским романом. Именно в этом ключе, думается мне, можно (и нужно!) говорить о женской литературе. А сегодняшние споры о том, есть ли у нас «женская литература», ровня ли она «мужской», кто её главные представители, – все эти споры бессмысленны. Ведь между мужчиной и женщиной есть лишь одно исконное различие. Именно и только на этом различии и может быть построена настоящая женская литература (потому что вся остальная литература – универсальная, общая). Ведь материнство – это не только мысли и чувства матери, это и разговор о месте женщины в семье и в обществе, о сохранении домашнего очага, об особой роли в воспитании детей.
Это и есть вопросы, достойные истинной женской литературы. А пока у нас женской литературы нет.
Мария БЕРЕЗОВСКАЯ, мать двоих детей
Литературная газета