Второе пришествие язычества

В новом романе лауреата премий «Ясная поляна» и «Национальный бестселлер» Андрея Рубанова символы христианской и языческой мифологии оживают в нашей действительности, чтобы автор с их помощью мог выяснить, возможно ли сегодня примирение политеизма и единобожия, а читатель — задуматься о своей собственной культурной и религиозной идентичности. Подробнее об этой необычной книге, сочетающей жанровый эксперимент с напряженной сюжетной интригой, рассказывает Артем Роганов.


Хотя Андрея Рубанова называют одним из самых непредсказуемых современных прозаиков, у всех его книг немало общего. Конечно, это не только любовь автора к динамичным историям от первого лица с обилием диалогов и не только его фирменный стиль, сочетающий просторечную и возвышенную лексику. Романы Андрея Рубанова, за редким исключением, построены на игре с жанрами. Часто в них на расхожий сюжет накладывается философское содержание, будь то футурологическая фантастика и критика общества потребления в «Хлорофилии», производственная драма и вопросы национальной солидарности в «Патриоте», славянское фэнтези и метафизика романтической любви в «Финисте — ясном соколе». Рубановские герои почти всегда мучаются экзистенциальной проблематикой: пытаются понять, зачем они и для чего, ищут смысл жизни или просто ощущают себя лишними. Свойственна творчеству писателя и тяга к чуду, к фантастическому. Даже «мегаломан» из отчасти автобиографического и, казалось бы, реалистического романа «Йод» время от времени проваливается в магический морок под воздействием наркотиков и алкоголя. Исходя из этого можно сделать непопулярный вывод: Андрей Рубанов скорее писатель-романтик, чем реалист. Большинство его героев либо ищут нечто мистически внеположное материальному миру, либо не вполне осознанно по нему тоскуют, либо изначально живут на грани реального и потустороннего.

В том числе поэтому «Человек из красного дерева» — книга вполне ожидаемая, тем более что она перекидывает тематический мост между историей и мифологией, уже встречавшихся друг с другом в «Финисте — ясном соколе», и натуралистической прозой о сегодняшнем дне, знакомой нам еще по дебютному произведению писателя «Сажайте, и вырастет». Не должно удивить и то, что новый роман Андрея Рубанова — текст очень сюжетный. Даже остросюжетный, построенный по всем сценарным канонам, с обязательными крючками-клиффхэнгерами в конце глав и непрекращающейся интригой. Спойлером здесь можно считать любую попытку сказать что-то о его содержании дальше пятидесятой страницы. Но главная тайна фабулы уже раскрыта в критических статьях, так что просто обойдемся без имен персонажей — за одним важным исключением.

В маленьком тихом городке грабят историка-искусствоведа, который коллекционировал редкие деревянные статуи православных святых. Реальный факт: такие памятники действительно сжигались или просто выносились из храмов как чуждые христианской вере истуканы во времена петровских реформ. В романе же читатель узнаёт, что после отлучения от церкви некоторые из «трехмерных икон» начали оживать. Буквально превращаться в людей, но не до конца. Они обрели сознание и отчасти чувства, оставаясь при этом телесно деревянными долгожителями без потребности есть и пить. Более того, они научились делать себе подобными тех собратьев-идолов, которые поначалу оставались простыми скульптурами. Оживлением «своих» секретный деревянный народ занимается и в двадцать первом веке, растворившись среди людей и внешне от них не отличаясь. Поначалу считается, что изваяния стояли в храмах и столетиями впитывали силу молитв и веры прихожан, благодаря чему обрели душу, которая сама потом проснулась у немногих отринутых статуй, а у других истуканов ее вроде бы как можно разбудить при помощи специального обряда. Только затем один из героев понимает, что умеет сам практически с нуля создавать фигуры, способные очеловечиться.

Ожившие творения — настолько популярный даже не миф, а мем, что это не могло не отозваться на уровне саморефлексии в самом тексте. И шутки о солдатах Урфина Джюса, и рассуждения о Галатее с Големом, и, конечно, превентивная самоирония по поводу Пиноккио выглядят удачной защитой от обвинений в ходульности. Конфликт создателя и создания здесь тоже не претендует на особую оригинальность, и истукан-скульптор признается: «Страшно сознавать, что ты попал в ловушку, давно известную. Шел по пути и попал в тупик, где до тебя были другие. <...> Ты — Еще Один Попытавшийся. Еще Один Парень, У Которого Не Получилось». При этом тема творца и творения дается настолько в лоб, что порой кажется, будто она существует лишь для отвода глаз. Но это не главное, за что хочется покритиковать книгу, ведь сколь бы часто в предшествующей литературе ни встречались ходячие статуи, все же здесь перед нами не просто скульптуры, а священные «трехмерные образа», то есть уже довольно уникальные, в буквальном смысле культовые герои-символы. Краткий экскурс в их особый культурный бэкграунд подается с помощью флешбэков из прошлого, которые объясняют коренное отличие фантастических персонажей романа от банальных сказочных буратин.

Как ни странно, главные недочеты «Человека из красного дерева» относятся к жанрово-сюжетной области. Словно вторя упомянутому выше мотиву искусственно сотворенной жизни, повествование напоминает монстра Франкенштейна. Оно начинается как детектив, продолжается как городское фэнтези с элементами авантюрно-криминального романа, превращается под конец чуть ли не в семейную драму и время от времени переключается на обрывочную любовную линию. Смешение жанров как прием в целом нельзя не приветствовать, но и тут, как известно, важно не перестараться. Приключения изначально убедительных фантастических идолов среди полиции, финансовых махинаций и светских раутов временами отдают абсурдом, встречей зонтика и пишущей машинки. Настолько сложные, несовместимые с реалистическим нарративом герои требуют особой неспешности и погружения в подробности, вместо которых роман постоянно пытается увлечь читателей все новыми сюжетными коллизиями.

По-настоящему глубокая история начинается, когда одна ожившая статуя оказывается воплощением языческой Мокоши. При этом ее более поздние христианские собратья воспринимают себя даже не реинкарнациями святых, а лишь истово верующими. Только они не могут войти в церковь — чувствуют таинственный незримый барьер. Именно конфликт древней богини и псевдоправославных деревянных богатырей выглядит в романе ключевым. В аннотации к книге говорится о попытке примирения язычества и христианства, но появление славянского божества на одном поле с символами православия как-то уж слишком противоречит концепции единобожия. Сама возможность существования ожившего языческого идола свидетельствует, как минимум, о признании его одухотворенности. Это по определению не монотеистическая парадигма. Язычество, напротив, зачастую допускает существование всех, в том числе чужеземных богов. Не потому ли Мокошь общается с героями спокойно и в целом производит впечатление персонажа куда более уверенного и могущественного? Сразу вспоминается, насколько часто в духовном мире постмодерна обнаруживают систему ценностей, очень близкую политеизму. В романе за Мокошью следует главный символ молодости. Богиня, олицетворяющая языческую оппозицию ценностей «Доля» и «Недоля», что приближается к популярным в современной психотерапии понятиям индивидуального счастья и несчастья, по сути является метафорой современности. Мокошь тянется к большому глобальному миру и зовет туда же остальных, традиционных последователей монотеистической аскезы. «Человек из красного дерева» едва ли не становится рассказом о победе нового политеизма, где вместо святилищ Одину или Перуну существует множество идеологий и мировоззрений, которые могут сочетаться друг с другом, как в древнеримских храмах порой воздвигали алтарь для любого бога, чтобы ему могли принести жертву иностранцы.

Тем более что в романе религия других идолов на самом деле христианская лишь условно. У них не только не получается войти в церковь. Один христианский истукан говорит о трех мирах: материальном, духовном и «тайном», что тоже не совсем сочетается с русским православием. Конечно, последнее само немало впитало от славянского политеизма, но давно переварило это наследие, от которого почти не осталось никаких достоверных следов. Это в романе остроумно раскрывается на примере исторических вставок, рассказывающих о том, как прихожане верят, будто скульптура святого ходит по ночам.

И все же обещанная попытка примирения здесь тоже есть, но она возникает лишь на уровне идей, высказываемых героями. Христианство может стать частью постмодернистского мира, одним из его направлений, если признает за Мокошью и всей остальной культурой пусть какой-то иной, но тоже священный статус. Подспудный пантеистический посыл истории, согласно которому божественное начало в реальности заключено повсюду и лишь по-разному проявляется, созвучен работе французского философа Алена де Бенуа «Как можно быть язычником». Только если у Бенуа речь идет о противостоянии политеизма и монотеизма, то символизирующий христианские ценности персонаж Андрея Рубанова сам добровольно уходит со сцены. И, пожалуй, на роль центрального глубинного мотива книги претендует именно это — грустное прощание приверженца абсолютных этических категорий с обществом, где его перестали понимать и где его миссия как будто теряет смысл. В определенном ключе перед нами роман — реквием по уходящей эпохе тотальных ценностей. Только вот является ли она уходящей в реальности? Спорное утверждение. Так или иначе, в повседневной жизни мы и сегодня опираемся на веру хоть во что-нибудь, если не на целостное религиозное мировосприятие. И новая книга Андрея Рубанова, местами сумбурная с точки зрения сюжета, удалась как роман идей, в котором ставится вопрос о ценностях и о духовной идентичности человека начала двадцать первого века.

Поделиться