«Крестьяне деньги собрали — за убийство барина заплатить»
25 февраля 2020 ● «Лента.ру»
Неизвестная жизнь русской деревни: от патриархата до Сталина.
Кадр: сериал «Крепостная»
1912 год. Село в Тверской губернии. Барин берет молодую крестьянку Катерину в помещичий дом нянькой. Вскоре она выходит замуж за управляющего имением. Казалось бы, ее будущее предопределено: слушать мужа, рожать детей, жать, ткать… Но наступает 1914 год, и повседневная жизнь превращается в хаос: Первая мировая, революция, Гражданская, коллективизация, Великая Отечественная… Что смогут противопоставить взорвавшемуся миру герои, как сложатся их судьбы? Об этом рассказывает новый роман «На берегу Тьмы» российской писательницы Натальи Соловьевой.
Роман «На берегу Тьмы», как это принято говорить, основан на реальных событиях. А точнее — на истории семьи мужа автора. В начале прошлого века его прадед, Александр Сандальнев, служил управляющим в имении помещиков Вульфов в селе Берново Старицкого уезда Тверской губернии. Чем глубже погружалась писательница в семейную хронику, тем отчетливее вырисовывались характеры героев, мотивы их поступков и неожиданные повороты судеб. Но чтобы прошлое действительно ожило в романе, было необходимо точно восстановить атмосферу и исторические детали повседневной жизни героев. Как был устроен быт русской деревни? Как люди женились, растили детей, вели хозяйство? Что носили, что ели и пили? Какие праздники праздновали? Где воевали и куда возвращались с войны? Как результат — три года кропотливой работы, и из легкого женского чтения роман «На берегу Тьмы» превратился в полноценную историческую драму.
«Лента.ру» встретилась в Натальей Соловьевой и расспросила ее о новой работе. Ниже мы приводим отрывки из романа «На берегу Тьмы».
«Лента.ру»: Действие романа охватывает почти всю первую половину XX века, с 1912-го по 1946 год. Для большинства наших современников это уже ушедшая натура. Как вам удалось столь точно восстановить мелкие детали жизни людей того времени?
Наталья Соловьева
Наталья Соловьева: Как известно, маленькая ложь рождает большое недоверие. И поэтому с самого начала работы над текстом я обращала особое внимание на детали. Например, в одной из сцен я описываю тульское ружье. И мне нужно было понять, как оно стреляло. Я нашла охотника, который объяснил мне, с каким клацаньем ружье заряжается, сколько весит, как звучит выстрел в лесу. В принципе я могла бы обойтись без этих подробностей, но, взявшись за роман, решила, что все должно быть максимально достоверно, ведь мои герои действуют в реальных исторических событиях. В романе есть сцена, где миноносец, на котором служит Николай Вольф, подрывается в Балтийском море. Чтобы достоверно об этом написать, я отыскала историю реального военного корабля, который погиб в 1916 году на Балтике, нашла перечень его повреждений, сколько человек спаслось и даже несколько фамилий членов экипажа.
Что было самым сложным в работе с фактурой?
Глава о Первой мировой. Мы очень мало знаем о том, как обычные люди пережили эту войну, а как это происходило в деревне — вообще неизвестно. С Великой Отечественной было уже легче. Осталось много свидетельств: статьи в газетах, фронтовые письма, дневники, фотографии. А вот про Первую мировую я многого не понимала. Как узнавали в деревне, что война началась? Как призывали на фронт? Куда они шли? Над этой главой я работала дольше всего.
Собирать фактуру приходилось в самых неожиданных местах. Например, я расспрашивала настоящего врача медицины катастроф, как долго раненый человек может продержаться в холодной морской воде, какое у него должно быть ранение, чтобы он при этом выжил, и может ли он сам себе наложить жгут, чтобы остановить кровотечение. А для другой сцены я выясняла, сколько человек нужно, чтобы перевернуть свинью, когда ее смолят. Я звонила маме в белорусскую деревню, а она спрашивала мужика, который колет свиней, как это происходит.
Что показалось вам самым необычным из того, что вы узнали, пока работали над книгой?
Я никогда раньше не изучала свадебный обряд. Представление о свадьбе у меня было современное: сватовство, выкуп невесты, потом свадьба. К тому же мне казалось, что перед свадьбой подруги и родные невесты шьют, поют и радостно готовят девушку к замужеству. А оказалось, что деревенская свадьба отчасти напоминала похороны и проходила в жутком вое, слезах и причитаниях. Девушка символически умирала для своей семьи, уходила в чужой дом, с другими правилами, в другом статусе. Развода не существовало, и женщина не имела права вернуться обратно. Поэтому в ходе причитаний невесте давали наставления, как она должна себя вести в новой семье.
Сельская почта. Отец Ефрем Соколов, Александр Сандальнев и семья Вульфов
Фото: из архива семьи Сандальневых
Расскажите о прототипах своих героев.
Прежде всего это семья Сандальневых — Катерина и Александр. Но мой роман — это не дословная семейная история, хотя из нее я взяла реальных людей и основную канву событий. Александр был из купцов, он окончил Московский императорский университет, приехал в Берново, встретил крестьянку, которая работала в усадьбе. Николай Вульф (в романе — Николай Вольф) тоже существовал. Правда, реальные Александр и Екатерина были старше моих литературных героев. Историю врача Сергеева я также нашла в Берново, он был земским врачом и построил в селе больницу, которая работала до 1994 года. А история дочки главной героини Глаши, родившей ребенка от немца, — из Белоруссии. Мама рассказывала мне о мальчике, которого считали немецким. У него была очень красивая мать, которая растила его одна. Но был ли у нее во время войны роман с немцем или ее изнасиловали, никто не знал. Кстати, описанный в книге бордель в белорусском селе тоже был. Он назывался «Девятка», потому что было девять женщин, которые на хате принимали мужиков.
Насколько, по-вашему, люди изменились за последние сто лет?
Раньше люди были ближе к земле, к природе. Они верили в приметы, жили по ним, для них важно было, в какой день сажать хлеб, в какой выгонять на пастбище коров. При этом связь с природой уживалась в них с религиозностью. Соблюдение правил для них было очень важно. У нас этого нет. Если мы и соблюдаем обычаи, это либо традиция, либо суеверия, либо по приколу. А еще меня поразило и вызвало уважение то, как люди пережили трагические события начала века. Рушились семьи, погибали родные и близкие, происходили такие страшные события, что не хочется даже представлять. Но люди продолжали жить, создавали семьи, с ними снова случалось что-то хорошее... Сегодня мы живем в вакууме благополучия, не знаем, на что мы способны, случись с нами беда, и как много мы сможем выдержать. Но я уверена, что мы намного сильнее, чем себе это представляем.
(…)
На следующий день Николая вызвали в Старицу в суд свидетелем по громкому делу об убийстве соседа — де Роберти.
Обвинялись лесник Прохор Данилов и горничная Марья Шарыгина. Выяснилось вот что: старик де Роберти много лет развращал своих молодых горничных. Лесник, проходя мимо усадьбы, увидел свою невесту Марью в объятьях старика. Недолго думая выстрелил из ружья, пробив пулей двойную раму и попав помещику в грудь.
В зал суда вызвали Марью Шарыгину. Ввели невысокую миловидную румяную девушку в сером замызганном, очевидно, за время пребывания в камере, платье. Ее трясло, она плакала и шмыгала покрасневшим носом.
Присяжные с интересом рассматривали ее. В зал набились зеваки, которые ухмылялись и показывали: «Любовница де Роберти — глядите-ка! Вот змея!» Но многие шептались: «Правильно сделала, поделом ему — уж скольких загубил».
Тугой на ухо председатель суда будничным голосом стал читать обвинение:
— Марья Шарыгина, вы обвиняетесь в том, что склонили Прохора Данилова убить помещика Евгения Валентиновича де Роберти, а после того, как убийство было совершено, украли у де Роберти деньги в размере ста рублей и сбежали
— Признаете ли вы себя виновной?
— Не признаю, — тихо пробормотала обвиняемая.
— Громче говорите! — председатель с трибуны повернулся к ней правым, слышащим ухом.
— Не признаю! — громко повторила Марья, с надрывом в голосе.
— Так-так, — зашел издалека председатель. — В каких отношениях вы состояли с Евгением Валентиновичем де Роберти?
— Работала у него горничной.
— А кем вам приходился Прохор Данилов?
— Прохор-то? Так женихом.
Рядом с Николаем прошептали: «Во баба — и с барином, и с лесником крутила!»
Председатель задал наконец вопрос, который волновал всех присутствующих:
— Вы вступали с де Роберти в интимную связь?
— Чегось? — не поняла Марья.
— Ты была любовницей де Роберти?
Крестьянин, сидевший рядом с Николаем, продолжал комментировать: «Конечно, была. Не конфекты ж с ним ела!»
Марья начала плакать и заламывать руки:
— Он меня ссильничал, еще мне только одиннадцать лет стукнуло!
Крестьяне деревни Негодяиха (уже несуществующей) Берновского имения Вульфов
Фото: из архива семьи Сандальневых
По залу суда прокатился ропот. Председатель застучал молоточком, призывая присутствующих к тишине:
— Кому вы говорили об этом?
— Всем говорила. А мне говорили: молчи! Никто не захотел вступиться! — всхлипывала Марья.
— И что же дальше?
— Пять лет назад, когда мне еще пятнадцати не исполнилось, у меня родился от него ребенок. И этот гад увез и отдал его в московский воспитательный дом. И я не знаю до сих пор, где мой мальчик! — завыла Марья.
— Что же ты не пожаловалась в суд, обвиняемая? — насмешливо поинтересовался прокурор.
— Я хотела подать в суд, но мне сказали, что никто мне не поверит.
— Кто сказал? — вмешался председатель Савельев.
— Да вон урядник наш, Иван, — Марья указала на толстого мужика в форме.
— Ась? Что я? Не было такого, — затараторил мужик, озираясь по сторонам.
— Хотела в монастырь уйти, но Прохор мне предложение сделал, — продолжила девушка, — а де Роберти не отпускал, проходу мне не давал.
— Данилов его убил?
— Про то мне неизвестно.
— Расскажите, как это было.
— Ввечеру я пришла стелить барину постель, думала, нет его, а он притаился в шкафу, накинулся на меня, стал раздевать
Губы у нее задрожали.
— Тут откуда-то раздался выстрел, и он, ирод окровавленный, упал передо мной, — девушка жестом показала, как именно ирод окровавленный упал, и торжествующая улыбка на миг коснулась ее губ.
— И что вы сделали после этого? — продолжил допрос председатель.
— Испужалася я. Побежала.
— А деньги зачем у барина украли?
— Деньги прямо там, на столике лежали, — недоуменно пожала плечами Марья. — Я как увидела, что он мертвый лежит, схватила их — думала в Москву бежать, сынка мого искать. А как без денег-то? Да я и безграмотная — где помощи искать?
Памятник царю Александру II в центре села Берново
Фото: из архива семьи Сандальневых
Рядом зашептали: «Ясно, в Сибирь сошлют — скажут, сообщница».
Далее вызывали свидетелей обвинения. Агент сыскного отделения рассказал на суде, что валентиновские крестьяне, измученные жалобами своих жен, невест и дочерей на посягательства де Роберти, не скрывают своей радости по поводу смерти хозяина. И даже ранее как будто собирали деньги, чтобы заплатить за убийство де Роберти, но не представлялось подходящего случая.
Николая также допрашивали как свидетеля со стороны обвинения. Ничего дельного он сказать не смог, так как почти не знал убитого — де Роберти де Кастро де ла Серда.
Старицкий помещик с французскими и испанскими корнями отличался непростым нравом, слыл эпатажным либералом и тяготился общением с консервативными соседями, часто уезжая во Францию проводить свой досуг в «Мулен Руж»
Ответив на вопросы, Николай, ошарашенный, слегка шатаясь, вышел из зала суда, не дожидаясь приговора. То, что девушку обвинят, не вызывало у него сомнений. Мысли путались. Пытался найти себе оправдание, что его чувства к Катерине — это совсем другое, светлое, возвышенное. Что он не имеет ничего общего с де Роберти. Но чем больше Николай об этом думал, тем больше не клеилось.
Выезжая из Старицы, вспоминая Марью, решил, что не может так поступать с Катериной. Это не любовь, а пошлость! Неужели я, дворянин, морской офицер, уподоблюсь этой мрази де Роберти и погублю ее, невинную?
(…)
В тот день, 15 октября 1916 года вышли из Рогокюля засветло — Николай был, как обычно, на «Казанце». Конвой из эсминца «Украйна» и шедших за ним в кильватере транспорта «Хабаровск» и миноносца «Казанец» направлялся в то утро в Ревель через Моодзундский пролив.
Конвой с самого утра плотно закутало туманом. Николаю нездоровилось несколько дней, к тому же не выспался — всю ночь вспоминалось то родное Берново, то Катерина, то дети, то покойная мать. Чтобы взбодриться, он поднял повыше ворот бушлата и вышел на командирский мостик. Там дежурил мичман Шакеев, боевой товарищ еще по Порт-Артуру. Рыжий усатый верзила, одинокий и наивный, как ребенок, но жесткий и решительный в бою. За год до войны наконец женился, хотя никто уже давно не верил, что найдется девушка, способная отдать свою судьбу в непрактичные и неловкие руки мичмана Шакеева.
— Погода какая мерзкая сегодня… Радует одно — в тумане, может, и проскочим незаметно, — заговорил Николай.
— Не жар ли у тебя? Вид какой-то неважный, — забеспокоился Шакеев.
— Есть немного.
— Эх, сейчас бы тебе горячего чаю с лимоном.
— Ну, это для нас теперь предмет воспоминаний.
— Если только Колчак нам посылку вдруг с Черного моря пришлет. Чем черт не шутит? — подмигнул Шакеев.
— Скажешь тоже! Александр Васильевич сейчас, может, стоит на мостике, а там тепло, хорошо, пальмы на берегу, и вспоминает тебя, Шакеев, какой ты был дурак! — расхохотался Николай.
Шакеев засмеялся в ответ: Колчак и правда разок назвал его дураком, но совсем беззлобно, удивляясь наивности мичмана
Усилившийся норд-вест принес с собой дождевые заряды. Волнение нарастало. Миноноска шла медленно, уваливаясь влево, и рулевому постоянно приходилось выправлять курс. Тяжелая балтийская вода заливала бак, с шипением уходя в шпигаты.
Показался остров Вормси. Постояв на мостике, Николай понял, что вконец продрог, и решил вернуться в тепло кают-компании.
Центр села Берново. На переднем плане — сельская чайная, за ней — приходская церковь
Фото: из архива семьи Сандальневых
Матросы, неспешно переговариваясь, курили неподалеку от кают-компании. Один высокий, усатый говорил:
— Устал я воевать. По-первости по дому тосковал, а потом привык. А теперь — пусто, ничего на сердце нету: ни домой не хочу, ни смерти не боюсь — устал.
Другой, тоже высокий, с красным обветренным лицом, хриплым голосом отвечал:
— Не знаю, что после войны делать буду. Здесь ты ровно ребенок малый, что скажут, то и выполняй. И думать ни о чем не надо — не твоя забота: что я — то Илья, что Евсей — то все.
— Отставить разговоры, — устало прервал их Николай и двинулся дальше. «Если бы вы знали, как я устал, не меньше вашего, ребята! Но распускаться нельзя ни на минуту!» — подумал Николай.
Вернувшись в кают-компанию, налил себе стакан обжигающего чаю. Рафинада не выдавали уже несколько месяцев. Эх, сейчас бы медку! Николай вспомнил о Колчаке и лимоне и мысленно улыбнулся: ох, Шакеев, растравил же душу! Несколько офицеров, сослуживцев, беседовали, сидя за столом. Инженер-механик старший лейтенант Розенгрен, как всегда, шутил, разряжая нервозную обстановку.
Внезапно откуда-то сбоку послышался грохот. Электричество погасло. Корабль содрогнулся, хрустальная люстра взметнулась, ударилась несколько раз об потолок, обсыпав стеклом упавших на пол офицеров. Следом донесся зловещий рев разрывающегося на части металла
— Торпеда! — закричал кто-то.
Офицеры бросились наружу, но двери кают-компании основательно заклинило.
«Вот и смерть моя пришла», — с горечью подумал Николай.
Матросы, которые только что курили неподалеку от кают-компании, схватили кувалды и стали разбивать двери.
— Спасибо, братушки, — шептал Николай.
Выбравшись наружу, Николай почувствовал облегчение: захлебнуться и остаться погребенным в запертой коробке — ну уж нет, лучше пулю. Но сейчас при нем не было ни пистолета, ни кортика — не полагалось. И вот, по колено в холодной воде, Николай почувствовал, что палуба кренится и неумолимо надвигается прямо на него. На мостике махал руками Шакеев, подавая сигналы на «Украйну».
Николай упал, что-то бахнуло несколько раз. «Снаряды», — успел подумать он, и тут же что-то взвизгнуло рядом и больно пронзило его бедро: будто какое-то невидимое чудище вцепилось в него острыми зубами, пытаясь выгрызть и сожрать кусок плоти. Одновременно раздался страшный скрежет. Оглянувшись, Николай увидел, как корма, зияя безобразной черной дырой с оборванными краями, отделившись и поднявшись вертикально, стремительно погружалась в воду. Через секунду и нос корабля, на котором был Николай, стал быстро тонуть.
Холодная вода забралась под одежду, омыла, как покойника, но одновременно обожгла и вернула рассудок. Сердце заколотилось, забилось частой дробью.
«Надо всплыть», — пульсировало в голове, но ботинки, заполненные водой, намокшая тяжелая форма тянули вниз: не сопротивляйся, все закончится, никаких страданий, лишь тишина и вечность… Раненая нога немела. «Я займусь этим позже», — подумал он и стал освобождаться от ботинок, погружаясь все ниже и ниже.
Дом Сандальневых в Берново
Фото: из архива семьи Сандальневых
Вспомнил слова матери: «Бейся, как волк, как настоящий Вольф, и скорее возвращайся домой!»
«Бьюсь, мама, бьюсь!» — мысленно ответил он покойнице.
Глотая воду, Николай взмолился: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!»
Наконец, уже почти без сознания, он смог вынырнуть на поверхность. Жадно глотая воздух, давясь им, кашляя, осмотрелся.
В черной траурной воде плавали обломки миноносца: деревянные доски, решетки, койки. Оставшийся в живых экипаж из последних сил старался зацепиться за них. Мертвые тела тех, кого стихия вытолкнула на поверхность, качались на волнах рядом с пока еще живыми людьми
Николай понимал, что сейчас «Украйна» — идеальная мишень для подлодки, и что капитан колебался: спасать оставшийся от «Казанца» экипаж или как можно скорее уходить под берег, укрываясь от немецкой подводной лодки. Судя по доносящимся с попутным ветром крикам, среди экипажа «Украйны» была паника.
Николаю удалось зацепиться за пробковый жилет, оказавшийся рядом. Он поискал глазами Шакеева, но его не было. Холодная вода обжигала. Выдернув свой ремень, Николай сделал петлю, надел ее на ногу и перетянул бедро. Сознание мутилось. Он уже не понимал, сколько времени прошло с момента взрыва и крушения «Казанца». На «Украйне» все медлили.
«Ну что ж, замерзнуть и заснуть — не самая худшая смерть». Николаю вспомнилось, как уже замерзал однажды, когда лошадь сбросила во время погони за зайцем. Тогда решил, что будет добиваться Катерины. Катерина… Как далеко она была сейчас… Мысль о ней согрела, он что есть силы заработал ногами, закричал и вдруг почувствовал, как чьи-то руки поднимали его, как кто-то срезал одежду, растирал его окоченевшее тело. Кто-то протянул кружку горячего чая со спиртом. «Спасен!» — было последней мыслью, и он потерял сознание...
Будет интересно. Автор раздаст автографы и ответит на вопросы любознательных читателей. В качестве специального гостя выступит фольклорный коллектив «Славяночка» Тверского государственного университета. Пришедшие получат уникальную возможность познакомиться со старинными обрядами Старицкого района Тверской области и услышать народные песни в аутентичном исполнением. Пройдет викторина с вручением призов от автора. Не пропустите!
1912 год. Село в Тверской губернии. Барин берет молодую крестьянку Катерину в помещичий дом нянькой. Вскоре она выходит замуж за управляющего имением. Казалось бы, ее будущее предопределено: слушать мужа, рожать детей, жать, ткать… Но наступает 1914 год, и повседневная жизнь превращается в хаос: Первая мировая, революция, Гражданская, коллективизация, Великая Отечественная… Что смогут противопоставить взорвавшемуся миру герои, как сложатся их судьбы? Об этом рассказывает новый роман «На берегу Тьмы» российской писательницы Натальи Соловьевой.
Роман «На берегу Тьмы», как это принято говорить, основан на реальных событиях. А точнее — на истории семьи мужа автора. В начале прошлого века его прадед, Александр Сандальнев, служил управляющим в имении помещиков Вульфов в селе Берново Старицкого уезда Тверской губернии. Чем глубже погружалась писательница в семейную хронику, тем отчетливее вырисовывались характеры героев, мотивы их поступков и неожиданные повороты судеб. Но чтобы прошлое действительно ожило в романе, было необходимо точно восстановить атмосферу и исторические детали повседневной жизни героев. Как был устроен быт русской деревни? Как люди женились, растили детей, вели хозяйство? Что носили, что ели и пили? Какие праздники праздновали? Где воевали и куда возвращались с войны? Как результат — три года кропотливой работы, и из легкого женского чтения роман «На берегу Тьмы» превратился в полноценную историческую драму.
«Лента.ру» встретилась в Натальей Соловьевой и расспросила ее о новой работе. Ниже мы приводим отрывки из романа «На берегу Тьмы».
«Лента.ру»: Действие романа охватывает почти всю первую половину XX века, с 1912-го по 1946 год. Для большинства наших современников это уже ушедшая натура. Как вам удалось столь точно восстановить мелкие детали жизни людей того времени?
Наталья Соловьева
Наталья Соловьева: Как известно, маленькая ложь рождает большое недоверие. И поэтому с самого начала работы над текстом я обращала особое внимание на детали. Например, в одной из сцен я описываю тульское ружье. И мне нужно было понять, как оно стреляло. Я нашла охотника, который объяснил мне, с каким клацаньем ружье заряжается, сколько весит, как звучит выстрел в лесу. В принципе я могла бы обойтись без этих подробностей, но, взявшись за роман, решила, что все должно быть максимально достоверно, ведь мои герои действуют в реальных исторических событиях. В романе есть сцена, где миноносец, на котором служит Николай Вольф, подрывается в Балтийском море. Чтобы достоверно об этом написать, я отыскала историю реального военного корабля, который погиб в 1916 году на Балтике, нашла перечень его повреждений, сколько человек спаслось и даже несколько фамилий членов экипажа.
Что было самым сложным в работе с фактурой?
Глава о Первой мировой. Мы очень мало знаем о том, как обычные люди пережили эту войну, а как это происходило в деревне — вообще неизвестно. С Великой Отечественной было уже легче. Осталось много свидетельств: статьи в газетах, фронтовые письма, дневники, фотографии. А вот про Первую мировую я многого не понимала. Как узнавали в деревне, что война началась? Как призывали на фронт? Куда они шли? Над этой главой я работала дольше всего.
Собирать фактуру приходилось в самых неожиданных местах. Например, я расспрашивала настоящего врача медицины катастроф, как долго раненый человек может продержаться в холодной морской воде, какое у него должно быть ранение, чтобы он при этом выжил, и может ли он сам себе наложить жгут, чтобы остановить кровотечение. А для другой сцены я выясняла, сколько человек нужно, чтобы перевернуть свинью, когда ее смолят. Я звонила маме в белорусскую деревню, а она спрашивала мужика, который колет свиней, как это происходит.
Что показалось вам самым необычным из того, что вы узнали, пока работали над книгой?
Я никогда раньше не изучала свадебный обряд. Представление о свадьбе у меня было современное: сватовство, выкуп невесты, потом свадьба. К тому же мне казалось, что перед свадьбой подруги и родные невесты шьют, поют и радостно готовят девушку к замужеству. А оказалось, что деревенская свадьба отчасти напоминала похороны и проходила в жутком вое, слезах и причитаниях. Девушка символически умирала для своей семьи, уходила в чужой дом, с другими правилами, в другом статусе. Развода не существовало, и женщина не имела права вернуться обратно. Поэтому в ходе причитаний невесте давали наставления, как она должна себя вести в новой семье.
Сельская почта. Отец Ефрем Соколов, Александр Сандальнев и семья Вульфов
Фото: из архива семьи Сандальневых
Расскажите о прототипах своих героев.
Прежде всего это семья Сандальневых — Катерина и Александр. Но мой роман — это не дословная семейная история, хотя из нее я взяла реальных людей и основную канву событий. Александр был из купцов, он окончил Московский императорский университет, приехал в Берново, встретил крестьянку, которая работала в усадьбе. Николай Вульф (в романе — Николай Вольф) тоже существовал. Правда, реальные Александр и Екатерина были старше моих литературных героев. Историю врача Сергеева я также нашла в Берново, он был земским врачом и построил в селе больницу, которая работала до 1994 года. А история дочки главной героини Глаши, родившей ребенка от немца, — из Белоруссии. Мама рассказывала мне о мальчике, которого считали немецким. У него была очень красивая мать, которая растила его одна. Но был ли у нее во время войны роман с немцем или ее изнасиловали, никто не знал. Кстати, описанный в книге бордель в белорусском селе тоже был. Он назывался «Девятка», потому что было девять женщин, которые на хате принимали мужиков.
Насколько, по-вашему, люди изменились за последние сто лет?
Раньше люди были ближе к земле, к природе. Они верили в приметы, жили по ним, для них важно было, в какой день сажать хлеб, в какой выгонять на пастбище коров. При этом связь с природой уживалась в них с религиозностью. Соблюдение правил для них было очень важно. У нас этого нет. Если мы и соблюдаем обычаи, это либо традиция, либо суеверия, либо по приколу. А еще меня поразило и вызвало уважение то, как люди пережили трагические события начала века. Рушились семьи, погибали родные и близкие, происходили такие страшные события, что не хочется даже представлять. Но люди продолжали жить, создавали семьи, с ними снова случалось что-то хорошее... Сегодня мы живем в вакууме благополучия, не знаем, на что мы способны, случись с нами беда, и как много мы сможем выдержать. Но я уверена, что мы намного сильнее, чем себе это представляем.
(…)
На следующий день Николая вызвали в Старицу в суд свидетелем по громкому делу об убийстве соседа — де Роберти.
Обвинялись лесник Прохор Данилов и горничная Марья Шарыгина. Выяснилось вот что: старик де Роберти много лет развращал своих молодых горничных. Лесник, проходя мимо усадьбы, увидел свою невесту Марью в объятьях старика. Недолго думая выстрелил из ружья, пробив пулей двойную раму и попав помещику в грудь.
В зал суда вызвали Марью Шарыгину. Ввели невысокую миловидную румяную девушку в сером замызганном, очевидно, за время пребывания в камере, платье. Ее трясло, она плакала и шмыгала покрасневшим носом.
Присяжные с интересом рассматривали ее. В зал набились зеваки, которые ухмылялись и показывали: «Любовница де Роберти — глядите-ка! Вот змея!» Но многие шептались: «Правильно сделала, поделом ему — уж скольких загубил».
Тугой на ухо председатель суда будничным голосом стал читать обвинение:
— Марья Шарыгина, вы обвиняетесь в том, что склонили Прохора Данилова убить помещика Евгения Валентиновича де Роберти, а после того, как убийство было совершено, украли у де Роберти деньги в размере ста рублей и сбежали
— Признаете ли вы себя виновной?
— Не признаю, — тихо пробормотала обвиняемая.
— Громче говорите! — председатель с трибуны повернулся к ней правым, слышащим ухом.
— Не признаю! — громко повторила Марья, с надрывом в голосе.
— Так-так, — зашел издалека председатель. — В каких отношениях вы состояли с Евгением Валентиновичем де Роберти?
— Работала у него горничной.
— А кем вам приходился Прохор Данилов?
— Прохор-то? Так женихом.
Рядом с Николаем прошептали: «Во баба — и с барином, и с лесником крутила!»
Председатель задал наконец вопрос, который волновал всех присутствующих:
— Вы вступали с де Роберти в интимную связь?
— Чегось? — не поняла Марья.
— Ты была любовницей де Роберти?
Крестьянин, сидевший рядом с Николаем, продолжал комментировать: «Конечно, была. Не конфекты ж с ним ела!»
Марья начала плакать и заламывать руки:
— Он меня ссильничал, еще мне только одиннадцать лет стукнуло!
Крестьяне деревни Негодяиха (уже несуществующей) Берновского имения Вульфов
Фото: из архива семьи Сандальневых
По залу суда прокатился ропот. Председатель застучал молоточком, призывая присутствующих к тишине:
— Кому вы говорили об этом?
— Всем говорила. А мне говорили: молчи! Никто не захотел вступиться! — всхлипывала Марья.
— И что же дальше?
— Пять лет назад, когда мне еще пятнадцати не исполнилось, у меня родился от него ребенок. И этот гад увез и отдал его в московский воспитательный дом. И я не знаю до сих пор, где мой мальчик! — завыла Марья.
— Что же ты не пожаловалась в суд, обвиняемая? — насмешливо поинтересовался прокурор.
— Я хотела подать в суд, но мне сказали, что никто мне не поверит.
— Кто сказал? — вмешался председатель Савельев.
— Да вон урядник наш, Иван, — Марья указала на толстого мужика в форме.
— Ась? Что я? Не было такого, — затараторил мужик, озираясь по сторонам.
— Хотела в монастырь уйти, но Прохор мне предложение сделал, — продолжила девушка, — а де Роберти не отпускал, проходу мне не давал.
— Данилов его убил?
— Про то мне неизвестно.
— Расскажите, как это было.
— Ввечеру я пришла стелить барину постель, думала, нет его, а он притаился в шкафу, накинулся на меня, стал раздевать
Губы у нее задрожали.
— Тут откуда-то раздался выстрел, и он, ирод окровавленный, упал передо мной, — девушка жестом показала, как именно ирод окровавленный упал, и торжествующая улыбка на миг коснулась ее губ.
— И что вы сделали после этого? — продолжил допрос председатель.
— Испужалася я. Побежала.
— А деньги зачем у барина украли?
— Деньги прямо там, на столике лежали, — недоуменно пожала плечами Марья. — Я как увидела, что он мертвый лежит, схватила их — думала в Москву бежать, сынка мого искать. А как без денег-то? Да я и безграмотная — где помощи искать?
Памятник царю Александру II в центре села Берново
Фото: из архива семьи Сандальневых
Рядом зашептали: «Ясно, в Сибирь сошлют — скажут, сообщница».
Далее вызывали свидетелей обвинения. Агент сыскного отделения рассказал на суде, что валентиновские крестьяне, измученные жалобами своих жен, невест и дочерей на посягательства де Роберти, не скрывают своей радости по поводу смерти хозяина. И даже ранее как будто собирали деньги, чтобы заплатить за убийство де Роберти, но не представлялось подходящего случая.
Николая также допрашивали как свидетеля со стороны обвинения. Ничего дельного он сказать не смог, так как почти не знал убитого — де Роберти де Кастро де ла Серда.
Старицкий помещик с французскими и испанскими корнями отличался непростым нравом, слыл эпатажным либералом и тяготился общением с консервативными соседями, часто уезжая во Францию проводить свой досуг в «Мулен Руж»
Ответив на вопросы, Николай, ошарашенный, слегка шатаясь, вышел из зала суда, не дожидаясь приговора. То, что девушку обвинят, не вызывало у него сомнений. Мысли путались. Пытался найти себе оправдание, что его чувства к Катерине — это совсем другое, светлое, возвышенное. Что он не имеет ничего общего с де Роберти. Но чем больше Николай об этом думал, тем больше не клеилось.
Выезжая из Старицы, вспоминая Марью, решил, что не может так поступать с Катериной. Это не любовь, а пошлость! Неужели я, дворянин, морской офицер, уподоблюсь этой мрази де Роберти и погублю ее, невинную?
(…)
В тот день, 15 октября 1916 года вышли из Рогокюля засветло — Николай был, как обычно, на «Казанце». Конвой из эсминца «Украйна» и шедших за ним в кильватере транспорта «Хабаровск» и миноносца «Казанец» направлялся в то утро в Ревель через Моодзундский пролив.
Конвой с самого утра плотно закутало туманом. Николаю нездоровилось несколько дней, к тому же не выспался — всю ночь вспоминалось то родное Берново, то Катерина, то дети, то покойная мать. Чтобы взбодриться, он поднял повыше ворот бушлата и вышел на командирский мостик. Там дежурил мичман Шакеев, боевой товарищ еще по Порт-Артуру. Рыжий усатый верзила, одинокий и наивный, как ребенок, но жесткий и решительный в бою. За год до войны наконец женился, хотя никто уже давно не верил, что найдется девушка, способная отдать свою судьбу в непрактичные и неловкие руки мичмана Шакеева.
— Погода какая мерзкая сегодня… Радует одно — в тумане, может, и проскочим незаметно, — заговорил Николай.
— Не жар ли у тебя? Вид какой-то неважный, — забеспокоился Шакеев.
— Есть немного.
— Эх, сейчас бы тебе горячего чаю с лимоном.
— Ну, это для нас теперь предмет воспоминаний.
— Если только Колчак нам посылку вдруг с Черного моря пришлет. Чем черт не шутит? — подмигнул Шакеев.
— Скажешь тоже! Александр Васильевич сейчас, может, стоит на мостике, а там тепло, хорошо, пальмы на берегу, и вспоминает тебя, Шакеев, какой ты был дурак! — расхохотался Николай.
Шакеев засмеялся в ответ: Колчак и правда разок назвал его дураком, но совсем беззлобно, удивляясь наивности мичмана
Усилившийся норд-вест принес с собой дождевые заряды. Волнение нарастало. Миноноска шла медленно, уваливаясь влево, и рулевому постоянно приходилось выправлять курс. Тяжелая балтийская вода заливала бак, с шипением уходя в шпигаты.
Показался остров Вормси. Постояв на мостике, Николай понял, что вконец продрог, и решил вернуться в тепло кают-компании.
Центр села Берново. На переднем плане — сельская чайная, за ней — приходская церковь
Фото: из архива семьи Сандальневых
Матросы, неспешно переговариваясь, курили неподалеку от кают-компании. Один высокий, усатый говорил:
— Устал я воевать. По-первости по дому тосковал, а потом привык. А теперь — пусто, ничего на сердце нету: ни домой не хочу, ни смерти не боюсь — устал.
Другой, тоже высокий, с красным обветренным лицом, хриплым голосом отвечал:
— Не знаю, что после войны делать буду. Здесь ты ровно ребенок малый, что скажут, то и выполняй. И думать ни о чем не надо — не твоя забота: что я — то Илья, что Евсей — то все.
— Отставить разговоры, — устало прервал их Николай и двинулся дальше. «Если бы вы знали, как я устал, не меньше вашего, ребята! Но распускаться нельзя ни на минуту!» — подумал Николай.
Вернувшись в кают-компанию, налил себе стакан обжигающего чаю. Рафинада не выдавали уже несколько месяцев. Эх, сейчас бы медку! Николай вспомнил о Колчаке и лимоне и мысленно улыбнулся: ох, Шакеев, растравил же душу! Несколько офицеров, сослуживцев, беседовали, сидя за столом. Инженер-механик старший лейтенант Розенгрен, как всегда, шутил, разряжая нервозную обстановку.
Внезапно откуда-то сбоку послышался грохот. Электричество погасло. Корабль содрогнулся, хрустальная люстра взметнулась, ударилась несколько раз об потолок, обсыпав стеклом упавших на пол офицеров. Следом донесся зловещий рев разрывающегося на части металла
— Торпеда! — закричал кто-то.
Офицеры бросились наружу, но двери кают-компании основательно заклинило.
«Вот и смерть моя пришла», — с горечью подумал Николай.
Матросы, которые только что курили неподалеку от кают-компании, схватили кувалды и стали разбивать двери.
— Спасибо, братушки, — шептал Николай.
Выбравшись наружу, Николай почувствовал облегчение: захлебнуться и остаться погребенным в запертой коробке — ну уж нет, лучше пулю. Но сейчас при нем не было ни пистолета, ни кортика — не полагалось. И вот, по колено в холодной воде, Николай почувствовал, что палуба кренится и неумолимо надвигается прямо на него. На мостике махал руками Шакеев, подавая сигналы на «Украйну».
Николай упал, что-то бахнуло несколько раз. «Снаряды», — успел подумать он, и тут же что-то взвизгнуло рядом и больно пронзило его бедро: будто какое-то невидимое чудище вцепилось в него острыми зубами, пытаясь выгрызть и сожрать кусок плоти. Одновременно раздался страшный скрежет. Оглянувшись, Николай увидел, как корма, зияя безобразной черной дырой с оборванными краями, отделившись и поднявшись вертикально, стремительно погружалась в воду. Через секунду и нос корабля, на котором был Николай, стал быстро тонуть.
Холодная вода забралась под одежду, омыла, как покойника, но одновременно обожгла и вернула рассудок. Сердце заколотилось, забилось частой дробью.
«Надо всплыть», — пульсировало в голове, но ботинки, заполненные водой, намокшая тяжелая форма тянули вниз: не сопротивляйся, все закончится, никаких страданий, лишь тишина и вечность… Раненая нога немела. «Я займусь этим позже», — подумал он и стал освобождаться от ботинок, погружаясь все ниже и ниже.
Дом Сандальневых в Берново
Фото: из архива семьи Сандальневых
Вспомнил слова матери: «Бейся, как волк, как настоящий Вольф, и скорее возвращайся домой!»
«Бьюсь, мама, бьюсь!» — мысленно ответил он покойнице.
Глотая воду, Николай взмолился: «Господи Иисусе Христе, Сыне Божий, помилуй мя, грешнаго!»
Наконец, уже почти без сознания, он смог вынырнуть на поверхность. Жадно глотая воздух, давясь им, кашляя, осмотрелся.
В черной траурной воде плавали обломки миноносца: деревянные доски, решетки, койки. Оставшийся в живых экипаж из последних сил старался зацепиться за них. Мертвые тела тех, кого стихия вытолкнула на поверхность, качались на волнах рядом с пока еще живыми людьми
Николай понимал, что сейчас «Украйна» — идеальная мишень для подлодки, и что капитан колебался: спасать оставшийся от «Казанца» экипаж или как можно скорее уходить под берег, укрываясь от немецкой подводной лодки. Судя по доносящимся с попутным ветром крикам, среди экипажа «Украйны» была паника.
Николаю удалось зацепиться за пробковый жилет, оказавшийся рядом. Он поискал глазами Шакеева, но его не было. Холодная вода обжигала. Выдернув свой ремень, Николай сделал петлю, надел ее на ногу и перетянул бедро. Сознание мутилось. Он уже не понимал, сколько времени прошло с момента взрыва и крушения «Казанца». На «Украйне» все медлили.
«Ну что ж, замерзнуть и заснуть — не самая худшая смерть». Николаю вспомнилось, как уже замерзал однажды, когда лошадь сбросила во время погони за зайцем. Тогда решил, что будет добиваться Катерины. Катерина… Как далеко она была сейчас… Мысль о ней согрела, он что есть силы заработал ногами, закричал и вдруг почувствовал, как чьи-то руки поднимали его, как кто-то срезал одежду, растирал его окоченевшее тело. Кто-то протянул кружку горячего чая со спиртом. «Спасен!» — было последней мыслью, и он потерял сознание...
Будет интересно. Автор раздаст автографы и ответит на вопросы любознательных читателей. В качестве специального гостя выступит фольклорный коллектив «Славяночка» Тверского государственного университета. Пришедшие получат уникальную возможность познакомиться со старинными обрядами Старицкого района Тверской области и услышать народные песни в аутентичном исполнением. Пройдет викторина с вручением призов от автора. Не пропустите!