Язык не может быть темой и целью прозы, как материал не может быть темой и целью произведения. Деревянный дом, построенный ради самого дерева, такая же бессмысленность, как памятник камню или бронзе. Это, конечно, не означает, что язык не является живой плотью словесного творчества или, лучше сказать, его воздухом, его стихией, но язык прозы, существующий ради самого себя, это, на мой взгляд, просто языкотворческий блеф.
Поэтому я с большой осторожностью приступал к чтению нового романа сотрудника Пушкинского дома, специалиста по древнерусской литературе Евгения Водолазкина "Лавр". Его предыдущий роман "Соловьев и Ларионов", вошедший в свое время в "шорт-лист" премии "Большая книга", в целом был хорош, но, может быть, именно потому, что там не было филологического диктата, а была живая, интересным языком рассказанная история.
Но "Лавр" - проза несомненно филологическая, и написать ее мог только специалист по средневековой Руси. При этом, сам же определяя жанр своей книги как "неисторический роман", автор подчеркивает, что это и не историческая проза, что герои его вымышленные, хотя, возможно, и восходящие к каким-то прототипам.
Это очень рискованная игра. И если бы Евгений Водолазкин написал свой роман, исключительно стилизуясь под язык XV - начала XVI веков, это было бы, скорее всего, искусственно и невыносимо для чтения.
Автор выбрал другой путь. Будучи филологом, а не постоянно практикующим литератором, он обладает исключительным чутьем на жанр романа. Он строит его исходя из образа главного героя, средневекового знахаря и целителя, который на протяжении книги меняет несколько имен, тем самым и несколько раз изменяя свою сущность. От мальчика-сироты, которого воспитывает в доме на краю кладбища и обучает искусству народной медицины его дед, Арсений проходит путь до Лавра, схимонаха и признанного народом и церковью праведника. При этом весь его путь - это искупление тяжкого греха, который повлек за собой смерть молодой женщины и их общего ребенка. И этот грех заключался в эгоизме любви. После смерти Устиньи Арсений становится Устином и как бы проживает жизнь своей возлюбленной. В этой истории есть, конечно, некое зеркальное, т.е. обратное отражении жития Ксении Петербуржской, недаром и автор - петербуржец. Но это все же иная история.
Пересказывать роман бесполезно. Он очень сложно построен и насыщен таким количеством ярких деталей средневекового народного и церковного быта, что при всей вымышленности становится своего рода "энциклопедией русской жизни" данной эпохи. К тому же в роман врывается европейский сюжет, еще более его осложняя.
Этот роман нельзя прочитать быстро, он требует медленного чтения. Порой детали здесь куда важнее развития сюжета, но еще важнее - точная настройка зрения, не побоюсь этого, духовная настройка.
В романе очень много места посвящено исцелению тела, но еще больше исцелению души. И если про все удивительные "фокусы" средневековой народной медицины читать просто и интересно (это настолько захватывающее чтение, что порой книга напоминает увлекательный справочник, где названия трав и способы приготовления различных снадобий сами по себе становятся "романом"), то история исцеления души ввергает нас в тьму вопросов, на которые автор не спешит дать ответы, да, собственно, их не дает, а только описывает трудный путь и опыт.
При этом язык романа нередко ошеломляет. Водолазкин свободно переходит от средневековой речи к современной, и часто это происходит в пределах одного абзаца. "Что убо о сем речеши, записывал он в сердцах на куске бересты. И как это женщины таких к себе подпускают? Кошмар". Его герои, живущие в XV веке от Рождества Христова, "позабывшись", могут вдруг процитировать Экзюпери: "Мы в ответе за тех, кого приручили". Речь идет о волке, который живет в доме Арсения и его деда.
Но самое удивительное, что это не раздражает. Это придает роману должный элемент игривости, легкости, где смыслы мерцают и перекликаются. Ведь, в конце концов, мы в самом деле всегда были "в ответе за тех, кого приручили". Но есть в романе очень жестокие сцены, странно напоминающие Андрея Платонова.
Это очень многослойный, но и очень живой роман. В нем много тьмы, но все его герои светятся. У романа страшный конец, однако смысл его освещается простой и человечной правдой. Пройдя круги немыслимых испытаний, Арсений-Устин-Амвросий-Лавр окончательно искупает своей грех, по сути, новым грехом.
Чтобы спасти молодую женщину, зачавшую от случайного мужчины, старец берет этот грех на себя и лжет народу. Он теряет дар целительства, но умирает как праведник. Тем не менее старец завещает волоком оттащить его тело в лес на съедение диким зверям - нередкий поступок для святых того времени. За сценой наблюдает заморский купец Зигфрид, и купец недоумевает.
"Что вы за народ такой, - говорит купец Зигфрид. - Человек вас исцеляет, посвящает вам всю свою жизнь, вы же его всю жизнь мучаете. А когда он умирает, привязываете к его ногам веревку и тащите его, и обливаетесь слезами.
- Ты в нашей земле уже год и восемь месяцев, - отвечает кузнец Аверкий, - а так ничего в ней и не понял.
- А сами вы ее понимаете? - спрашивает Зигфрид.
- Мы? - Кузнец задумывается и смотрит на Зигфрида. - Сами мы ее, конечно, тоже не понимаем".
Евгений Водолазкин написал глубоко русский роман, как бы пафосно это ни звучало. В нем есть тьма и свет, смрад, но и духовная сила. Одного в нем нет.
В этом романе вовсе нет фальши.
Текст: Павел Басинский (писатель)
Российская газета