Список чтения: 10 главных русских книг 2010-х

От «Метели» Сорокина до «Дома правительства» Слезкина.

С 1 января мы начинаем писать историю нового десятилетия — 20-х годов XXI века. Самое время зафиксировать, какими остаются в истории 2010-е.

Превращение современников в классики, рождение отечественного метамодернизма и попытка по-новому интерпретировать революцию 1917 года — по просьбе The Village Игорь Кириенков, редактор Bookmate Journal и автор телеграм-канала I'm Writing a Novel, выбрал тексты, которые определили русскую литературу уходящего десятилетия.



«Метель» 

ВЛАДИМИР СОРОКИН
АСТ, Астрель, 2010


Кто как, а Владимир Сорокин въехал в 2010-е на дрожках, запряженных маленькими, размером с куропатку лошадьми. «Метель» играет с топосом «закружились бесы разны»: описывая, как в недалеком будущем доктор Гарин везет в деревню вакцину от загадочного боливийского вируса, автор кивает гениям прошлого — в первую очередь Пушкину (заложившему основу этого сюжета в отечественной классике), Толстому (опубликовавшему в 1895-м «Хозяина и работника») и Булгакову (развивавшему тему врача-подвижника в провинции в «Записках юного врача»), — но это, конечно, не только почтительный книксен. «Метель» — важная часть оригинальной сорокинской мультивселенной, которая была начата еще «Голубым салом»; текст про ползучую китаизацию «неведомых равнин»; еще один разбор-разлом традиционной сюжетной схемы русской литературы — хотя, может быть, не такой радикальный, как в рассказах или «Романе». Эта книга счастливо равноудалена, с одной стороны, от памфлетных «Дня опричника» и «Сахарного Кремля», а с другой — от «Теллурии» и «Манараги» с их привольной футурологией; Сорокин впервые в карьере попробовал вообразить себя благообразным писателем для старшеклассников, и до чего же этот образ оказался ему впору. Безоговорочный — ровня титанам — сорокинский статус был окончательно закреплен в конце десятилетия: сначала благодаря посвященной «Норме» статье Елены Макеенко (вечная память) на «Полке», потом — документальным «Сорокин трипом».



«Горизонтальное положение»

ДМИТРИЙ ДАНИЛОВ
Эксмо, 2010


Образцовый в своем роде антитриллер — роман о неприметной (проснулся — съездил — прилег) жизни, написанный таким же протокольным языком; хроника выгорания — изнурительно подробная и потому какая-то особенно проникновенная. Поэт, драматург и писатель Дмитрий Данилов лучше прочих в 2010-е уловил гул (ну или вой) повседневности, схватил в своих стихах, пьесах («Сережа очень тупой», «Человек из Подольска») и прозе ритм миллионов соотечественников — людей, у которых просто нет сил на какие-то сложные умственные конструкции и многосоставные эмоции. Левые критики могут прочитать этот текст как ценное свидетельство о состоянии человеческого духа при позднем капитализме. Литературоведы обнаружат в книге стилистические новации в духе французского писателя Алена Роб-Грийе, бредившего подробностями и тщательно обставлявшего предметами свои романы. Ну а читатель, который по несколько часов в день проводит в метро и электричках, с высокой вероятностью узнает в этой истории себя — и поразится, что про него или нее сегодня пишут большую прозу, что настоящие литературные авангардисты на личном опыте знают, что такое белое вино «Изумрудная долина», гостиница «Норильск» и неотступное хотение спать.



«Лавр» 

ЕВГЕНИЙ ВОДОЛАЗКИН
Редакция Елены Шубиной, 2012


Специалист по древнерусской культуре Евгений Водолазкин мог стать большой литературной звездой еще в нулевых, но тогда на его «Похищение Европы» (2005) и «Соловьева и Ларионова» (2009) мало кто обратил внимание. Именно «Лавр» — эпическая и одновременно интимная книга про средневекового знахаря, полная неслучайных анахронизмов (отсюда авторское жанровое определение «неисторический роман»), — составила ученому славу русского Умберто Эко; занимающийся довольно узкой темой исследователь неожиданно для себя самого превращается в известного на всю страну беллетриста. Дело тут, вероятно, в том, что проза Водолазкина — традиционная, но с различимым модернистским смещением — оказалась созвучна настроениям читающей публики первой половины 2010-х: он предложил комфортную, но не архаичную модель письма, соединив условно интеллектуальность и эмоциональность, разум и чувства. На Западе последние десять лет это, отсылая к текстам Дэвида Фостера Уоллеса и Дэйва Эггерса, называют метамодернизмом, и Водолазкина (почему нет) вполне можно назвать одним из первых русских представителей этого направления. Отметим, что до конца 2010-х он выпустил еще два романа: «Авиатор» (2016) и «Брисбен» (2018), регулярно попадая во всевозможные короткие списки — и в раздел культуры The Guardian.



«Время секонд-хэнд»

СВЕТЛАНА АЛЕКСИЕВИЧ
Время, 2013


В 2010-х Нобелевскую премию по литературе вручили писательнице, которая сочиняет на русском языке. То есть как сочиняет: Светлана Алексиевич стала лауреаткой одной из самых престижных книжных наград в мире за «многоголосное творчество», работая, скорее, как монтажер, соединяющий реплики-судьбы в масштабное историческое полотно. Ее «Нобеля» хочется уподобить «Оскару», который — против всех правил — вдруг дали документальному фильму; теперь это (журналистика, публицистика, научпоп — в широком смысле нон-фикшн) тоже может считаться высокой словесностью: санкция получена. «Время секонд-хэнд» — последняя на сегодняшний день книга Алексиевич — посвящена растерянности (пост)советского человека после либеральных экономических реформ. Автор трактует 90-е как эпоху колоссальных потрясений, период эмоционального обвала и утраты ориентиров: ее герои — не беспечные рейверы, пользующиеся новыми возможностями, а те, кого логика рынка чуть не вынесла в кювет. Читатель этой довольно монотонной, несмотря на постулируемую полифонию интонаций и мнений, прозы вправе задаться вопросом о писательской технике Алексиевич, пределах ее вмешательства в пассажи персонажей, но не отметить интерес к одному из самых неоднозначных периодов российской истории невозможно.

Любопытным образом Алексиевич стала важной фигурой для современного кино и ТВ: создатель «Чернобыля» Крэйг Мэйзин черпал вдохновение в «Чернобыльской молитве», а Кантемир Балагов задумал «Дылду», прочитав «У войны не женское лицо».



«Живые картины»

ПОЛИНА БАРСКОВА
Издательство Ивана Лимбаха, 2014


До этой книги читатели знали Полину Барскову по меньшей мере в двух ипостасях: как одного из самых ярких русских поэтов и как глубокого исследователя ленинградской блокады. В прозаических «Живых картинах» эти две оптики накладываются друг на друга и создают уникальный эффект: как будто абстрактно-исторический ужас, отделенный от нас 70 годами мирной, в общем, жизни, становится нашим естеством. Не то чтобы Барскова специально норовит уколоть читателя, рассказывая о том, что переживали обитатели осажденного города, или советские писатели, аллегорически изложившие свой опыт сопротивления системе в рассказах о природе, или она сама — ты сам как-то срастаешься с этим точными, резкими, местами таинственными предложениями. Невозможно себе представить, чтобы такая манера вдруг стала доминировать в русской словесности, но это, безусловно, откровение для тех, кто все 2010-е ждал возможности принципиально иного письма — не разбиравшегося с советским детством на языке условного Нагибина и не пытавшегося оригинальничать, тиражируя, к примеру, набоковские приемы. В 2015 году книга взяла премию Андрея Белого — награду, уже больше 30 лет привечающую поиск и эксперимент; абсолютно заслуженно.



«Жития убиенных художников»

АЛЕКСАНДР БРЕНЕР
Гилея, 2016


Не то мемуары, не то записки арт-критика, не то манифест о свернувшем не туда современном искусстве — бренеровские «Жития…» плохо поддаются строгим жанровым определениям, зато предлагают читателю экстремальный опыт сосуществования с автором: злым, остроумным, наделенным исключительным языковым чутьем. Легендарный перфомансист, который на поводке водил Кулика по Москве, вызывал Ельцина драться на Лобном месте и рисовал доллар на картине Малевича, совершил на бумаге, может быть, самую дерзкую свою акцию, здорово спутав карты тем, кто наблюдал за литературой в 2010-е. Бренер явил собой новую инкарнацию Эдички (образ, от которого сам Лимонов в последние годы почему-то открещивается), вернул в русскую прозу интонацию хамоватой сентиментальности, не имеющей, однако, ничего общего с комбатантскими стенаниями другого героя эпохи — офицера, политика и автора «Обители» Захара Прилепина. Бренер — не столько как автор, сколько как герой — много рисуется, но с куда большим азартом он рисует окружающих. В каком-то смысле его книга относится к традиции не слишком дружелюбного шаржа, который, однако, сообщает о человеке куда больше, чем почтительный портрет в интерьере. Успех Бренера в определенных кругах стимулировал интерес к прозе художников в целом: так, в коротком списке «НОС-2019» оказались «Моабитские хроники» Юрия Лейдермана, а плодовитый, как всегда, Павел Пепперштейн снова стал любимым писателем инфлюенсеров, не вылезающих из «Мутабора». Как и после выхода «Мифогенной любви каст» в начале нулевых.



«Петровы в гриппе и вокруг него»

АЛЕКСЕЙ САЛЬНИКОВ
Редакция Елены Шубиной, 2016


Автор, претендующий наравне с Гузель Яхиной, Евгенией Некрасовой и Александром Стесиным на статус главного открытия десятилетия; роман, который обсуждали с тем же жаром, что и «Маленькую жизнь» Ханьи Янагихары. Сальников оказался объектом на редкость естественного обожания, и это нельзя списать на маркетинговую спецоперацию или заговор критиков. Книгу про диковатое семейство Петровых, вместе и поодиночке галлюцинирующих в канун Нового года, как водится, несколько захвалили в прессе и телеграм-каналах, но это не так важно: в России появился текст и писатель, которых вполне можно представить в букеровском или пулитцеровском шорт-листе; тот самый чаемый премиальный нормкор — с сюжетом, своеобычным синтаксисом и (еще одно отрадное обстоятельство) немосковским местом действия. Другие вещи Сальникова — дебютный «Отдел», третий роман «Опосредованно» — приняли гораздо сдержаннее, но и у них есть свои фанаты (естественная опять же ситуация, когда читатели предпочитают не всеми признанный хит, а что-то более завиральное). Впрочем, как раз на бестселлер заглядываются мастера культуры из смежных сфер: зимой в «Гоголь-центре» можно будет увидеть спектакль Антона Федорова по «Петровым…», а в кино — похоже, сразу после каннской премьеры — фильм Кирилла Серебренникова с Чулпан Хаматовой и Иваном Дорном. Что сказать: ровно так и создается новый (Сальникову — 41) культурный истеблишмент, который будет диктовать правила в 2020-е — или решительным образом их нарушать.



«Рассказы»

НАТАЛИЯ МЕЩАНИНОВА
Сеанс, 2017


«Школа», «Еще один год», «Аритмия», «Сердце мира», «Шторм» — Наталия Мещанинова поучаствовала как сценаристка или постановщица в несколько важнейших телевизионных и кинематографических проектах десятилетия. На экране это почти всегда были истории про других: девятиклассниках и их семьях, провинциальных врачах, коррумпированных полицейских. В свою очередь, «Рассказы» — проза с очень выразительным авторским «я», в которой автор находит новый, невероятно раскованный способ описания травмы, физического и психологического потрясения от столкновения с жестокой реальностью. Этот короткий сборник о боли и страдании производит впечатление, сопоставимое с «Маленькой жизнью»: эффект — обухом по голове — тот же, просто потребовалось меньше страниц. Пока непонятно, продолжит ли Мещанинова писать прозу или бесповоротно сосредоточится на кино, но факт остается фактом: в 2010-е годы в русской литературе появился язык для описания абьюза — главным образом благодаря этой книге с убитой Лорой Палмер на обложке.



«Памяти памяти»

МАРИЯ СТЕПАНОВА
Новое издательство, 2017


2010-е, помимо прочего, ознаменовались серией переводов крупнейшего немецкого писателя конца XX — начала XXI века В. Г. Зебальда, и поэт Мария Степанова была одним из главных его энтузиастов. Ее собственная книга — роман, эссе, автофикшн, опыт семейной истории — одновременно продолжает вдумчивую зебальдовскую работу со временем и памятью и уходит немного в сторону, обращаясь сразу к нескольким интеллектуальным традициям. Это очень европейский текст, который не желает топтаться между родимыми осинками, несмотря на всю к ним нежность; автор — безо всякого, однако, гонора — стремится на равных вступить в разговор с влиятельными мертвецами, цитируя не кумиров, но, как сказал бы скончавшийся в 2018 году Олег Юрьев, «сотоварищей по выживанию». Дерзость ума и стилистический блеск произвели довольно ошеломительный эффект: стало понятно, что в русской литературе буквально на наших глазах появился шедевр и что его способны оценить даже те институции, которые мы привыкли ругать за робость и косность. «Памяти памяти» принесла Степановой «Большую книгу», и это, пожалуй, самое смелое и самое бесспорное решение жюри за десятилетие, лучше не было.



«Дом правительства»

ЮРИЙ СЛЕЗКИН
АСТ: Corpus, 2019


Книга русско-американского историка Юрия Слезкина вышла на английском в 2017 году — аккурат к 100-летней годовщине революции. Русская версия добралась до родины автора только через два года — все потому, что он, по сути, переписал текст. Эта огромная работа, посвященная обитателям Дома на набережной, оказалась тут в двусмысленном положении: лежащая в ее основе привлекательная и очень спорная концепция «большевики — это милленаристская секта» послужила хорошей вывеской для потенциальных покупателей, но что-то подсказывает, что слезкинский волюм осел на полках, как сказали бы в пушкинские времена, неразрезанным. Между тем «Дом правительства» написан скорее прозаиком, а не кабинетным ученым; скрупулезно подобранный материал выстроен абсолютно в романной логике, и упомянутые в аннотации Толстой и Гроссман — лишь две великие тени, которые тревожит автор. Во многом это трибьют Юрию Трифонову — недооцененному писателю, осмыслявшему советскую систему изнутри, с позиции наследника красной аристократии, почти целиком истребленной в конце 30-х. Россия готовится перейти в 2020-е, не доспорив про Гражданскую войну и всемирно-историческое значение Октября, и, может статься, книга Слезкина окажется одним из текстов, которые помогут если не примириться с историей XX века, то увидеть ее во всей пугающей и захватывающей сложности.

Автор
Текст ИГОРЬ КИРИЕНКОВ
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе