«Путешествия напоминают болезни, которые надо вылечить»

Писатель и критик Дмитрий Бавильский рассказал «Литературно» о своем романе «Красная точка», книжных жанрах нового времени и путешествиях по Италии, которой не существует.
Дмитрий Бавильский 
/ фото Сержа Головача

 
На днях Дмитрий Бавильский, автор книг «Едоки картофеля» и «Ангелы на первом месте», вышел в финал премии для литературных критиков «Неистовый Виссарион», а до этого — опубликовал новый роман «Красная точка» и завершил работу над итальянским травелогом «Желание стать городом». О том, почему «Красная точка» работает как машина времени, что такого современные писатели забыли в прошлом веке и как создавать путеводители в эпоху твиттера, Дмитрий Бавильский рассказал редактору «Литературно» Арине Буковской. 


Вы как-то назвали роман «Красная точка» главной книгой жизни — еще до того, как он был написан. Сейчас текст завершен и опубликован. Есть ощущение, что главная работа жизни выполнена?

Пока «Красная точка» опубликована частично. Отдельные фрагменты ее разошлись по разным журналам и сайтам, и читателю сложно все собрать воедино, поскольку разные части романа выдержаны в разном ритме, а общий замысел складывается только, если пройти весь путь вместе с персонажами и страной до самого эпилога, в котором дух Галины Старовойтовой, наконец, объяснит, что же, собственно говоря, с нами всеми происходило и происходит. Несмотря на то, что действие «Красной точки» происходит в 1978-1999 годах, написан роман для того, чтобы показать своим современникам, откуда растут наши сегодняшние проблемы. То есть у книги масса опций, но одна из важнейших — показать, как мы потеряли свободу, не успев обрести ее как следует. На самом деле, «Красная точка» — первая часть эпопеи, для которой я задумал еще несколько автономных книг, поэтому я до сих пор считаю, что, да, этот труд может вполне меня пережить и остаться свидетельством о времени, в котором мы все жили.


У книги масса опций, но одна из важнейших — показать, как мы потеряли свободу, не успев ее обрести


А какие еще опции вы имеете в виду?

Важнейшая функция «Красной точки», начинающейся как традиционный роман о «годах застоя», чтобы затем незаметно вырулить на оригинальные жанрово-технологические материи, служить машиной времени для моих соседей по поколению. Наш опыт — одной ногой в социалистическом прошлом, а другой — в псевдокапиталистическом настоящем — уникален. Поэтому многие мои сверстники постоянно оборачиваются назад — то ли в ностальгии, то ли из-за сильнейших проявлений стокгольмского синдрома, но прошлое для нас — важнейшая константа измерения настоящего, настолько все мы травмированы полной сменой жизненных координат. Травма стояния на голове не проходит и постоянно зудит в подкорке установками, какие в нас с детства вкладывала советская школа. Поэтому мне важно было построить «Красную точку» как вполне материальный аналог машины времени.

Как вы этого добивались?

Для этого нужно было не только собрать и выразить бытовой и жизненный опыт «времен застоя», который бы опознавался каждым как свой родной (для этого я проводил большую исследовательскую работу, растянувшуюся примерно года на три), но и с помощью некоторых технических и интонационных ухищрений создать внутри книги ритмические структуры, которые воздействуют на читателя не только как умозрительные, но и вполне физически ощутимые объекты. Я осознанно выстраивал роман, который бы пульсировал как нечто вполне материальное. Как музыка, забирающая нас своими волнами.


Многие мои сверстники постоянно оборачиваются назад — то ли в ностальгии, то ли из-за сильнейших проявлений стокгольмского синдрома, но прошлое для нас — важнейшая константа измерения настоящего, настолько все мы травмированы полной сменой жизненных координат


У «Красной точки» масса уровней и этажей — так вот на каждый из них я цеплял самые разные опции: от сугубо личных до творческих и технологических, когда одновременно заряжены и осуществляются десятки параллельных процессов — вот знаете, как кабели в тоннеле метрополитена, которые тянутся параллельно движению состава.

Публиковать «Красную точку» отдельной книгой планируете?

Я веду переговоры с одним издательством, но пока все под вопросом, поэтому говорить об этом преждевременно. Вдруг не срастется.

Есть мнение, что современные российские авторы пишут о чем угодно, лишь бы не о сегодняшнем дне — в основном о XX веке, конечно. Как вы думаете, когда мы отработаем травму прошлого столетия?

То, что нынешние писатели продолжают обращаться к опыту прошлого, причем как близкого, так и дальнего, говорит о том, что он еще не проработан. В нашем обществе нет инстанций, которые бы могли дать точные определения тому, что происходило с Россией и СССР в ХХ веке. С другой стороны, настоящее плохо поддается фиксации, особенно если это не жанровая литература — почти всегда нужна хоть какая-то временная дистанция, чтобы опыт прошлого отстоялся: даже великие тексты Достоевского и Толстого написаны с дистанции. Это теперь, вечность спустя, они кажутся выросшими из актуальной реальности, но можно легко посчитать, какой период миновал между наполеоновскими войнами и годами, когда Толстой складывал «Войну и мир». Ловить современность проще жанровой литературе, базирующейся на схемах. Именно поэтому ей все равно, что в эти схемы забивать, прошлое, настоящее или будущее.


Настоящее плохо поддается фиксации — почти всегда нужна хоть какая-то временная дистанция, чтобы опыт прошлого отстоялся


А литература нового времени есть всегда, она никогда не переводилась. Хотя, может быть, и не в виде художественно законченного произведения, но документального сырья, которым переполнены блоги и соцсети. Кстати, вполне возможно, что завтрашняя литература и будет большей частью произрастать именно на территории интернета. Время постоянно ускоряется, количество информации растет, внимания становится все меньше, оно все больше и больше рассеивается. Способы потребления словесности, безусловно, меняются. Они уже сейчас не такие, как в доинтернетовскую эпоху. Ну, а дальше «черты нового» будут только нарастать и радикализироваться.

Вы только что завершили работу над книгой об Италии. Расскажите о ней.

Для издательства «Новое литературное обозрение» я делал по просьбе редактора Галины Ельшевской, ведущей серию «Очерки визуальности», итальянский травелог «Желание стать городом». Две осени назад я проехал три десятка итальянских городов в Ломбардии, Венето, Умбрии, Тоскане, Марке и Эмилии-Романии. До этого у меня выходил «Музей воды», дневник, который я вел покуда осваивал Венецию, день за днем посвящая обходу ее церквей и музеев — принципиально описывая лишь то, что доступно любому туристу, были бы только время да желание. Теперь пришла пора других исторических и культурных центров Италии, позволяющих сделать такую многообразную, многоэтажную книгу — немного нон-фикшн, немного фикшн, слегка документальный роман, отчасти документ.

Вот и еще один довольно необычный жанр.

Да, мне кажется, что самые интересные пути развития словесности лежат через смешение разнонаправленных жанров и дискурсов. Такие конструкции позволяют объединять прикладной интерес (мои травелоги можно ведь использовать в качестве субъективного путеводителя) и отвлеченные литературные материи, решая массу попутных вопросов. Люди прячутся за фактуру, когда им нечего сказать по сути. Мои травелоги, с одной стороны, оказываются частью единого информационного поля, добавляя к старым книгам, сайтам и путеводителям дополнительную правду одного, совершенно отдельного человека, а с другой — это жанровый и информационный эксперимент. Так как паломничество по общеизвестным достопримечательностям нужно мне не само по себе, но как игра, в которой можно сэкономить на объяснении сюжета — ведь все знают, что такое Венеция, чем славна Пиза и каковы особенности историко-культурного развития Сиены, выразившиеся в специфике ее живописной школы.  Для меня эти итальянские дневники — книги о восприятии действительности современным человеком, которое, на мой взгляд, имеет некоторые особенности.

В чем же тогда современность вашего подхода к травелогам?

У новой книги есть подзаголовок «Итальянский дневник эпохи Википедии и Твиттера». Наличие «Википедии» позволяет срезать с текста жир лишних энциклопедических сведений — любой современный травелог устраивает себя как дополнение к бесконечному количеству первоисточников и других медиа. Твиттером следует пользоваться для того, чтобы сохранить свежесть своих впечатлений — ведь чем меньше проходит времени между непосредственным восприятием и его записью, тем такой текст ярче, четче и оригинальнее. Впечатления имеют тенденцию к окаменению. Они теряют внутреннюю гибкость, схематизируются, бледнеют.


Наличие «Википедии» позволяет срезать с текста жир лишних энциклопедических сведений — любой современный травелог устраивает себя как дополнение к бесконечному количеству первоисточников и других медиа


Именно поэтому путевые впечатления в этой книге имеют три агрегатных состояния. Во-первых, немедленные записи в режиме «стоп-кадра» на месте. Во-вторых, вечерние заметки «перед сном», обобщающие маршруты одного дня и очередного города. В-третьих, это «аналитика» и «попутные песни», накапливающиеся к концу поездки или каждого конкретного периода. Из всех событий и достопримечательностей, которые валились на меня несколько месяцев, в количествах, превышающих любые человеческие возможности, я выбирал собственные «кротовьи норы», предлагая читателю выработать свои идеи для путешествия. В-четвертых, это позволяет соревноваться с предшественниками, которые посещали те же самые места много веков до меня. Это тоже интересно сравнивать — то, что возникло в наши времена с тем, что столетиями остается неизменным.

И какова же Италия Дмитрия Бавильского?

Первая фраза моего нового итальянского травелога — «Никакой Италии не существует»: конечно, любое путешествие оказывается вглубь самого себя. Для того и ездим, чтобы выпасть из привычки и актуализировать внимательность. Есть мнение, что весь литературный проект Льва Толстого вырос из одной ранней попытки описать один свой мартовский день. Описывать можно все, что угодно — Джойс взял и описал один день из жизни обычного Блума. Вопрос в том, для чего это делать. Например, в юности меня сильно перепахала феноменология Гуссерля, и мне до сих пор важна тема интенциональности, то есть направленности сознания на объект.


Первая фраза моего нового итальянского травелога — «Никакой Италии не существует»: конечно, любое путешествие оказывается вглубь самого себя. Для того и ездим, чтобы выпасть из привычки и актуализировать внимательность


Интенция никогда не бывает чистой и незамутненной: на картину в музее смотрит человек определенного пола и возраста, голодный или сытый, спокойный и здоровый, но, может быть, раздраженный дорогой до музейного зала, впечатлениями дороги, попутчиками, встречами с ними, съеденным бифштексом. Все это обычно в классических травелогах опускается, точно авторы едут паломничать ради каких-то безусловных шедевров или же описания карнавала. Муратов, на которого вынуждены ориентироваться все русские путешественники в Италию, подробно описывает историю средневековых городов и сияние сиенской школы, но почти не упоминает бытовых обстоятельств своих перемещений. Изредка, правда, он упоминает марку автомобиля, используя при этом местоимение «мы»… Муратов создает умозрительную и достаточно искусственную композицию культурного путешествия, как бы висящего в облаке.

У вас была другая цель?

В отличие от Муратова или Ипполитова, я даже не стараюсь сделать вид, что искусство интересует меня ради искусства: скорее, путешествия напоминают мне болезни, которые мы должны вылечить. Мне хотелось создать текст, который обволакивал бы читателя и переносил его зачем-то на Апениннский полуостров, который, таким образом, становится на время чтения местом конкретной человеческой жизни. Я знаю, что мои читатели обладают повышенной степенью осознанности. Они знают, зачем им тратить время на такую книгу, предпочитая ее всем другим. Поэтому одна из важнейших моих задач — соединить трепет сиюминутного с некоторыми типическими чертами сознания современного человека. Чтобы книга насыщала не только экфрасисами и экскурсиями по замкам и пинакотекам (художественный музей это всегда автопортрет города, поэтому портретная галерея итальянских городов оборачивается в книге чредой музеев), но и всем объемом переживаний моих соседей по времени — социальных, политических и, разумеется, экзистенциальных, раз уж любое путешествие — это попытка убежать от смерти.

Анализ впечатлений от чужой страны влияет как-то на восприятие собственной?

Это само собой. Любые русские книги — они о России, какой бы Марс с Венерой не описывали. Чем плотнее вгрызаешься в Италию, тем четче книга выходит о том, что ждет паломника дома. И чем хуже положение дел на родине, тем сильнее возрастает значение таких книг, способных вплетаться в интернет-серфинг, встраиваясь между поиском картинок, наблюдением за спутниковыми картами и какими-то своими культурными интересами. Утешение — важнейшая функция искусства, а мне своим травелогом хотелось дать людям лишний повод выпасть из повседневности. Заинтересовать читателя теми или иными картинами или коллекциями, городами или архитектурными комплексами. Тут надо понимать, что я не искусствовед и не историк — я восприниматель, дающий органы своих чувств в аренду читателю.


Любые русские книги — они о России, какой бы Марс с Венерой не описывали. Чем плотнее вгрызаешься в Италию, тем четче книга выходит о том, что ждет паломника дома


То есть, если человеку не нравится в России, вы предлагаете ему почитать вашу книгу об Италии и утешиться?

Я пытаюсь выйти за рамки одномерного текста, чтобы восприятие книги стало объемным, физическим и физиологическим даже. Тщательное выстраивание ритма, выходящее в моей работе чуть ли не на первое место (при том, что я не пишу «ритмической прозы») необходимо мне как раз для «материализации сновидений». Не для каких-то там отвлеченных эстетских задач, но чтобы обеспечить читателю режим полного погружения в одиночное плаванье, понимаете? Тогда травелог не только утешает, но и насыщает, так как человек принимает его колебания и излучения, точно загар или же музыкальные волны, рассеивая их по своему организму. Вбирая их своим существом.

Присваивая такие тексты, читатель автоматически становится их соавтором. Я осознанно превращаю «Желание стать городом» в сырье, в подспорье для идей, вызревающих в чужой голове. Нужно превратить путешествие во фрагменты пазла, которые каждый может пересобрать в собственном порядке, ведь именно базовая демократичность является важнейшей особенностью современной литературы. Автор уже не нависает над своими читателями, подобно демиургам прошедших времен, но идет с ними вровень, а то и попросту обслуживает чужие интеллектуальные потребности. Для нынешнего писателя нет ничего слаще, чем умереть в своем собеседнике. Ну, или раствориться в чужом сознании так, чтобы читатель был уверен, что до сокровенных открытий дошел сам.

Автор
Редакция
Поделиться
Комментировать

Популярное в разделе