Опрос о графомании. Часть 1. "Графоман – это сломанный механизм самокритики…"
11 сентября 2021 ● РЕВИЗОР.РУ
Коллективное интервью "Ревизора.ru" на вечно актуальную тему.
Фото: stihi.ru
Наш портал продолжает практику литературных опросов. Публикация второй части опроса о графомании последует через несколько дней.
Елена Сафронова, литературный критик, корреспондент-редактор портала "Ревизор.ru", инициатор опроса о графомании.
Фото: Ревизор.ru
…Впервые с понятием "графомания" я близко столкнулась, можно сказать, в позапрошлой жизни, в амплуа "хорошей рязанской поэтессы" (в 1990-х годах). На занятия так называемого "литактива" местного писательского союза иногда приходил суровый немолодой мужчина с проседью в черных волосах. От него редко кто из пишущих юнцов слышал доброе слово. Зато часто и с экспрессией человек провозглашал: "Графоманы!.."
То был Александр Николаевич Архипов (1935 – 2001), один из рязанских "классиков" позднесоветского периода, член местного отделения СП СССР (с 1975 года; в 1995 году стал членом Союза писателей России). Говорят, он этот возглас отпускал и среди "взрослых" поэтов, пытавших вступить в союз. И порой кого-то из тех жаждущих оставляли без вожделенных "корочек", заставляя поступать по второму и даже третьему разу. Предполагалось, что за время до нового приема авторы усовершенствуют свою писательскую манеру, "набьют руку", в общем, станут более достойны. В молодости я побаивалась Архипова за его прямоту и резкость на грани грубости. И только сейчас поняла, что ключевым словом здесь была "прямота". Он не лукавил с поэтами, а выражал свои мысли откровенно, не заботясь о приличиях. Понятие "графомания" в устах Архипова имело оценочный смысл. Может, и некорректный, но без лицемерия.
…Прошло тридцать лет. Александра Архипова давно нет на свете. На интернет-ресурс "Патриотический портал Рязанского региона" его стихотворение "Коловрат", посвященное Евпатию Коловрату:
Тяжела рука
У Коловрата,
Оттого и легок
Синий меч.
Князь на князя шел,
А брат на брата,
Только не о том
Сегодня речь.
Где стоял недавно
Город стольный,
С черным пеплом
Кружится пурга...
И Евпатий говорит:
"Достойно
Наши люди
Встретили врага.
Опоздали мы
Помочь Рязани...
Други-соколы!
Прямым путем,
Не страшась
И с седел не слезая,
Нынче ж за кочевником
Пойдем… -
размещено под чужим именем. Это один из авторов, принятых в СПР не с первого раза. Возможно, в том сыграла роль строгость Александра Архипова… Хотя лет сорок назад у автора встречались поэтические удачи – например, стихотворение об умирающем на улице от чьего-то удара псе.
И так меня он мутным взглядом мерил,
Как будто в муке силился сказать:
"О люди! Я же вам настолько верил,
Что даже не пытался убежать".
Техническое несовершенство глагольных рифм, тривиальное стихосложение, назидательность и сентиментальность, вторичность по отношению к "Рыжей дворняге" Эдуарда Асадова и "Песни о собаке" Сергея Есенина частично искупаются искренним порывом душевного сочувствия слабому. Став, наконец, членом СП, автор уверенно пошел по пути конъюнктуры, и результаты не замедлили:
Наш язык он всегда побеждал,
Тридцать три величавые буквы,
Каждой есть в небесах пьедестал,
Всего мира несут они звуки!
Наш язык полон Божеских сил
И стараньям врагов не заглушен.
И идут впереди средь небесных светил,
Два великих – Есенин и Пушкин!
Приводится в орфографии и пунктуации публикации в сборнике "Поэтический клуб "Автор". Странно, когда русский язык воспевают строчками, что не в ладах с грамматикой.
История с "Коловратом" загадочная. Было ли то намеренное присвоение стихов рязанского классика, или досадная ошибка составителей портала, неясно (за всю историю литературы ни один плагиатор честно не признавался в содеянном). Стихи провисели в таком виде четыре года, никем не замеченные. Потом я обратила на них внимание и предала огласке факт и фото страниц из сборников Архипова со стихотворением "Коловрат". Доподлинно известно: имярек был информирован о том, что ему "присвоено" стихотворение Александра Архипова в публичном пространстве, но не предпринял ничего, чтобы прекратить неловкую ситуацию. Затем он умер. Стихотворение Архипова продолжает оставаться под другой подписью. Несмотря на то, что теперь факт "путаницы" в культурной среде Рязани известен, ни властные структуры, отвечающие за "Патриотический портал…", ни литературные деятели не заботятся об исправлении имени автора. Хотя страдает репутация уже двоих усопших. Напротив, казус породил два тезиса в свою поддержку, как ни дико звучит. "Мне все равно, кто написал стихи, которые мне нравятся" (проистек из кругов, близких к псевдоавтору "Коловрата") и "Для плагиата можно найти смягчающие обстоятельства" (выдвинут одной из старейших рязанских писательниц). В переносном смысле этот парадокс тоже можно, вероятно, назвать "графоманией": графомания духа, графомания ответственности за свое дело, графомания человеческих отношений и графомания представления о литературе.
Уровень стихов, которые сегодня пишут члены рязанских писательских союзов, значительно уступает Александру Архипову, умершему 20 лет назад. У Архипова образования было – семилетка и ремесленное училище. Но запятые он расставлял грамотно и слова употреблял в должных спряжениях и склонениях! Люди с высшими образованиями и членскими билетами ныне высказываются так:
Одна сказала дама средних лет,
Что я не поэтесса, но Поэт.
И что строки изысканной успеху
Обязана Серебряному веку.
Мне все равно, хула ли, похвала,
Коль все они от правды в дальней дали.
Серебряному веку серебра
Не хватит на стихов моих медали.
Несмотря на явные проблемы с падежами в этом тексте, и на несооветствующий им апломб, коллега автора по союзу, филолог и кандидат педагогических наук, авторитетно заявила: "Нормальные стихи, отнюдь не графоманские!" Так в мой обиход вошла понятийная категория "рязанская стихотворная норма", для которой территориальность имеет смысл. "Рязанские стихотворные нормы" в изобилии встречаются в официальных региональных изданиях, в том числе осуществленных с помощью областного Минкульта. Писательских союзов стало больше, а требований к качеству стихов для приема в них – заметно меньше, чем 30 лет назад…
1. Благодарю, что вы стоптали жизнь мою,
Благодарю, что истязали ревностью и страхом
За то, что вас любила, и люблю,
И отвергала всех других на зависть свахам.
(…)
За то, что презираю я себя
За слабость и доверчивость натуры,
За то, что не любили вы меня
И помыкали мною как ничтожной дурой!..
2. Михаилу Лермонтову
Взыскующий мятежный дух
пронзает вечные пределы,
и ловит звездных ветров слух
собрата младшего напевы
о светлых далях и мечте,
обманчивых улыбках счастья
и о потерях в суете
себя в других и без причастья.
3. Пусть у врагов душонки лезут в пятки,
Но я тебя, душа, не посрамлю,
Упрись в груди в колючие лопатки,
Пока я нечисть во поле рублю.
4. Но не сердца стук, не стук копыт
В этот миг разносится по бору –
Это дятел на сосне стучит,
Словно приглашает к разговору.
И завёл я с ним такую речь
Молчаливо, но вполне серьёзно:
- Как помочь тебе, чтобы сберечь
От болезни – сотрясенья мозга?
Надо отметить, что в российской поэзии Рязань известна совсем другими стихами и другими именами (потому все перлы и не подписаны). Не Есенина имею в виду. В современной Рязани жили и писали Александр Брятов, Сергей Свиридов, Алексей Колчев, которых литераторы со всей страны уважали за поэтические таланты, звали на фестивали и помогали выпускать книги в других городах. Но есть несколько важных деталей. Все эти поэты не были членами местных и вообще никаких писательских союзов. Все они не позиционировали себя ни в творчестве, ни в жизни, как "рязанские авторы". И все они не "делали погоды" в официальной рязанской литературе и не печатались в местных альманахах. И все они уже не живы.
Вернемся к графомании. Ее словарное определение: "Графомания (от греч. графо — писать и греч. мания — безумие, исступление) — болезненное влечение и пристрастие к усиленному и бесплодному писанию". Из тех стихов, что я процитировала, носят признаки "болезненной" графомании один-два. Большинство символизирует другое: творчество на "заданные темы", убеждение, что священный повод или серьезная тематика искупает техническое несовершенство, или неспособность его заметить, уверенность в окружении, где обязательно найдется "эксперт", выражающий восхищение, и собственный непререкаемый статус (хотя "членство" сегодня уже, смкорее, рудимент). Таким образом, то, что кажется графоманией, чаще всего – нечто вроде "общественного договора". Не касаясь политического аспекта теории, вспомним, что говорил на эту тему Жан-Жак Руссо: "Граждане должны по крайней мере в некоторых обстоятельствах быть в состоянии вместе избирать основные нормы, по которым они будут жить, и быть в состоянии пересмотреть эти нормы позже, если они захотят это сделать…" Наивный французский просветитель полагал, что народ может собраться и договориться о нормах, по которым будет жить, по умолчанию представляя себе возвышенность и благородство оных. Увы – далеко не всегда история человечества и его культуры показывает благие итоги "общественных договоров"… Так и в культуре. В каждой культурной и творческой общности формируются собственные понятия о "нормах" и "шедеврах". Где-то они более высокие, а где-то –… Региональные запросы к качеству текстов "местных авторов" обычно более снисходительны, но нельзя обобщать: дело не в региональности как таковой, чему свидетельство, скажем, прекрасная Уральская поэтическая школа.
Как соавтор статьи "Диагноз: Поэт", я полагаю, что клиническое проявление графомании чаще происходит в стихах, потому что стихи традиционно являются средством выплеска негативных эмоций, когда пишущим не до формы, а до облегчения своего состояния. И, если вдуматься, выплескивать боль действительно лучше в стихах, чем в драках… А также у большинства "графоманов" в прямом и переносном смысле не отнять одного положительного качества: беззаветного служения литературе. Добавить "бескорыстного" мешает целый ряд реалий, на которых не буду останавливаться. Как и на том факте, что словом "графоман" по-прежнему любят обмениваться в писательских кругах в порядке ругани – милые бранятся, только тешатся…
Но все эти выводы о природе графомании – лишь мое предположение. Явление это необозримое и неисчерпаемое. Потому мы решили провести опрос, к которому пригласили известных современных поэтов, критиков, литературоведов, редакторов литературных изданий и педагогов и предложили им ряд вопросов:
1. Что такое графомания в вашем понимании? Как ее можно определить?
2. Может ли графоман осознавать, что он именно графоман, или нет? Почему это происходит, на ваш взгляд?
3. Какую роль в развитии графомании играет окружение графомана? Насколько престижным может быть статус поэта или писателя для его ближайшей аудитории?
4. Можно ли поделить ли графоманию как явление на "поэтическое" и "прозаическое" направления?
5. Видите ли вы в графомании какое-то положительные значение для современной литературной ситуации?
Елена Зейферт. Профессор Российского государственного гуманитарного университета, доктор филологических наук. Член Союза писателей Москвы и Союза переводчиков России. Поэт, прозаик, переводчик, критик, исследователь и преподаватель русской литературы и теории литературы.
Фото из личного архива автора.
1. В каком значении я использую слово "графоман"? Это человек, отличающийся болезненной страстью к сочинительству произведений, но не имеющий к этому способностей и производящий слабую вторичную продукцию, которой он ищет "достойное" место и признание в профессиональном сообществе. Он ждёт высокого признания – вот это сверхважно. Любой человек имеет право писать в стол, для себя, трезво оценивая качество написанного. Любительское творчество (стихи, рисунки, танцы) имеет терапевтический эффект, приносит творящему радость. Но оно не обращено к широкому ценителю, "до востребования", а остаётся в узком, чаще домашнем кругу или публикуется на сайтах самиздата типа Стихи.ру или Проза.ру.
Говоря о графомане как о литературной "минус-величине", важно рассуждать не столько о его "произведениях" (уважающий себя критик "творчества" конкретного графомана просто избегает, оставляя его в презрительном молчании), сколько о его поведении. Это поведение характеризуется рядом признаков. Обозначу важнейшие отличия графомана от одарённого человека (я веду речь о тенденциях, а не о жёстких правилах). Наличие 3-5 из указанных признаков в большинстве случаев говорит о графоманской природе творчества.
1. Только внешние источники творчества. Графоман в своём "творчестве" питается извне, а одарённый человек изнутри себя, причём его возможности неисчерпаемы. Эпигон способен писать только после "начиток", напитавшись строчками других авторов. Его внутренний ландшафт гол. Он может обложиться и книгами других авторов, и словарями иностранных слов, высекая искры оттуда. Одарённый человек тоже обращается к внешним источникам, но в отличие от графомана пропускает их через себя в акте духовного присвоения. "Чужое слово" не монтируется в ткань произведения, а растёт вместе с ней, являясь её живой частью. У графомана цитата – зола, у одарённого писателя – новое деревце, новая кровеносная система. Заимствования у эпигона варьируются от дурных цитаций до плагиата.
Помню, была расстроена рассказом одного пришедшего ко мне в литературную мастерскую, но немолодого уже литератора-любителя о том, что он пишет, только "начитавшись произведений других авторов". "Мандельштамом я уже насытился, пройденный этап". Другой пример – поэтесса, которая после посещения вечера переводов неделю интенсивно и неважно переводит, после школы сонета – пишет искусственные сонеты, жадно примеряет на себя, как пальто, всевозможные стили, формы, приёмы.
Здесь возможны две параллели: предмет быта и предмет искусства, первый старится и кормится с чужих рук, другой – не стареет и насыщен внутренними истоками, или вторая параллель: кукла и вещь (вещь в философском понимании).
2. Сверхактивность в поэтическом социуме. Графоман очень активен, сверхактивен, он посещает много мероприятий, везде стремится читать свои "вещи". Он "горит душой" за "общее дело". Он не энергийный, заряженный духовностью, но энергичный, активный. Его лицо легко найти на фоторепортажах многих и многих литературных мероприятий, порой за вечер он обходит несколько таких презентаций.
3. Безудержность творчества. Одарённый человек, если может, не пишет, графоман пишет всегда.
4. Отсутствие в произведениях целостности. В "произведениях" графомана нет гармонии, в то время как в произведениях одарённого человека, как в живом организме, всё взаимосвязано благодаря гармонии. Подлинное произведение целостно, все его уровни и элементы пронизывают друг друга, метафора в нём, к примеру, внутренний скульптор всего произведения, а не вишенка на торте.
5. Отсутствие этапа вызревания произведения. Графоман "творит" без важного дословесного этапа, ибо он не выращивает произведение, а стругает его, как изделие.
6. Преобладание произведений "на заказ", их конъюнктурность. Графоман очень социален, контактен. Он любитель писать произведения "на заказ" – поздравительные стихи, стихи к датам. После мимолётного знакомства он непременно найдет вас в интернете и зафрендит, если сочтёт, что вы можете быть ему полезны в литературных делах. Возможно, посвятит вам стихи. Графоман конъюктурен, он охотно напишет "на злобу дня".
7. Художественное многослововие. "Произведения" графомана нередко отличаются избыточностью, многословием, его несёт, он не может остановиться. Послесловесное в его "вещах" почти всегда авторское, а не читательское, как в бережных подлинных произведениях.
8. Нежелательный, не заложенный автором комический эффект. Графоман нередко создаёт "вещи", при восприятии которых возникает нежелательный, не заложенный автором комический эффект. Серьёзное стихотворение у графомана похоже, положим, на пародию, а возвышенное – на оскорбительное. Это происходит от стилевой глухоты эпигона.
9. Излишний пафос. Графоман зачастую носитель пафоса, от которого мурашки по коже.
10. Отрицание любой критики в свой адрес. Графоман считает любую критику в свой адрес травлей, подлинный автор ищет в критике конструктивные моменты и отвергает её, только не найдя их.
11. Раздувание своего социального псевдопрофессионального статуса. Если одарённому человеку достаточно поставить подпись, состоящую из его литературного имени, то графоман стремится обрасти регалиями и выпячивать их. Он – литературный критик, он – поэт, – он – член всевозможных, чаще сомнительных сообществ.
12. Отсутствие или радикальная заниженность самокритики. Отсутствие сомнений в своём даре. Графоман не самокритичен, он уверен в своём голосе и своём даровании. "Критики будущего поймут меня", "у известных художников есть "карманные критики", а я просто не озаботился их приобретением". Одарённый человек сомневается в своих силах, он всегда на пути к совершенству. Здесь напрашивается другая параллель: сумасшедший, который считает себя здоровым, и нормальный человек, который сомневается в своём здоровье. Из-за отсутствия самокритики графоман не способен создать целиком состоявшееся произведение и убивает даже случайные удачные строки в нём нагромождением неживых конструкций. Художественное произведение настолько талантливо, насколько при его создании у одарённого автора был включён механизм самокритики. Графоман – это сломанный механизм самокритики, он допускает в свои стихи и средние, и откровенно плохие строки, они видятся ему достойными. "Минус-величина" очень стремится заседать в жюри, учить, проводить мастер-классы – здесь его хлебом не корми, а дай принять участие в "важном", побыть ментором, маэстро. Эпигон обычно готовит "наследие для потомков", создаёт и хранит свои черновики, беловики, аудиофайлы с декламацией псевдотворчества, одолевает литературоведов и критиков по всем средствам связи с просьбами написать о нём (если критик не ответил на письмо, эпигон ему напишет в соцсети или отыщет номер телефона); подлинный автор не всегда внимателен к своему архиву.
2. Сам графоман не может определить, что он графоман. Это связано с психологической деформацией личности. Я не употребляю здесь слово "графомания" в значении психической болезни, оставляя это русло исследования профессионалам в области психологии и психиатрии.
3. Если говорить о поэтических наставниках, то графомана вылечить нельзя, можно только утяжелить. Обучить неодарённого литератора – словно сделать кирасира из драгуна. (Исключение: робкие ученические, а порой и графоманские ранние шаги в будущем подлинного автора, но этот этап "графомании" очень кратковременный). Все большие имена живых и умерших писателей для графомана – лишь источники, которые можно переработать в своё "творчество". Самая потешная, но и довольно опасная для читателя прослойка поэтического сообщества – это графоманы, мимикрирующие под "сложных поэтов". Не знает человек толк в поэзии, но начитался словаря иностранных слов и Хайдеггера, обзавёлся учёными степенями, и вот уже любите и жалуйте. Явление.
Читательское окружение графомана далеко не всегда скудно. Немалая часть публики за отсутствием поэтического вкусового рецептора будет видеть в "сообщениях в рифму" минус-величины высокий месседж, обделяя вниманием подлинные имена.
Статус подлинного поэта или прозаика всегда будет престижным, хоть и наша эпоха давно уже не литературоцентрична.
4. Есть графоманы – неплохие версификаторы, им даётся техническая сторона стиха. Есть выносливые графоманы, способные написать большие тома прозы. Поделить так можно, потому что "стих" и "проза" – это два типа художественной (и квазихудожественной) речи, вне зависимости от качества.
5. В. Жирмунский, анализируя "массовую продукцию", ценил её за способность копировать яркие жанровые и стилевые признаки. Этим же отличается и пародия. Графомания с её ненамеренным комическим эффектом – прекрасное зеркало, отражение значимых явлений литературного процесса. Графоманы пишут после "начиток" и, конечно, копируют оригинал. А это интересно для исследователя литературы.
Михаил Павловец. Кандидат филологических наук, доцент Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики" (Москва). Автор ряда работ, посвященных русскоязычному поэтическому авангарду, неофициальной и современной поэзии.
Фото из личного архива автора.
1. Многозначное понятие. В нейтральном смысле – одержимость письмом и сочинительством (имеет аналоги у не расстающихся с карандашом и блокнотом художников или готовых часами музицировать музыкантов). В этом смысле такая одержимость – большое подспорье таланту. Но в негативном смысле графомания – та же одержимость, но с выключенной функцией контроля и критического отношения к самому себе, помноженная на дефицит одаренности и общей культуры. В таком смысле графомания – это творческая оголтелость малоодаренного и не самокритичного человека.
2. Именно отключенная функция самоконтроля и критической авторефлексии – главная помеха для осознания себя графоманом. Впрочем, как и алкоголик, графоман может смутно догадываться, что он алкоголик письма, и это становится для него дополнительным источником боли и оголтелости. Видимо, как и в какой-нибудь игромании или фанатизме такая графомания приобретает психопаталогические формы и требует помощи со стороны специалистов (как известно, людомания – болезненное пристрастие к игре – это диагноз).
3. Я как-то сформулировал для себя так: графоман, как правило, ищет признания у своего круга и довольствуется восторженными оценками своих родных и близких – но хочет быть прочитанным человеком из экспертного сообщества, и поэтому обивает пороги признанных писателей, критиков, литературоведов, литературных редакций – или забрасывает их письмами. Ему мало напечататься в "графоманском" издании – он хочет попасть на страницы "Знамени", но не верит профессиональной критике, подозревая ее в коррупции, в том, что имеет дело со "шлагбаумами" – такой с антисемитским душком ярлычок для тех, кто не пускает в "большую литературу" настырных графоманов. Профессиональный же автор, напротив, хочет быть читаемым широким кругом читателей, но признания ищет у экспертного сообщества, нуждаясь в экспертной оценке и доверяя ей больше, чем восторженным отзывам мамы или безымянных авторов комментов на сайте, где вывешена его книга. На обидный коммент он не отреагирует – а вот злая рецензия в уважаемом им издании может его сильно ранить и даже убить.
Впрочем, как недавно показала Евгения Вежлян в своем исследовании, сегодня графоманы научились создавать "зеркала" литературных институций – с журналами, премиями, чтениями, рейтингами – и это позволяет им купировать слишком серьезные обострения их креативной оголтелости, направлять ее в институциализированную нишу – а заодно становиться писателями для тех, кому не по зубам более сложно устроенная литература (что, конечно, неплохо).
4. Здесь надо тогда определиться, чем "поэзия" отличается от "прозы" и всегда ли она стихотворна… Думаю, стихоплетство – это разновидность графомании как пристрастие к письму, но не в строчку, а в столбик. Но стихи бывают и нарративными, и лирическими – вопрос, куда простираются амбиции автора: он считает себя заслуживающим чужого внимания рассказчиком и выдумщиком – или же человеком с уникальным ментальным опытом, достойным быть разделенным с другими людьми. Или всем сразу, новым "нашим всем". Поэзия же бывает и прозаической – и тогда мы имеем дело с развернутыми излияниями в строчку, нечто в духе "потока сознания" или эссеистики…
5. Не буду оригинальным: графомания – это гумус и питательная почва для взращивания вполне себе культурных злаков на литературной ниве. Не помню, кто первым стал делить начинающих авторов на "графоманов" и "эпигонов" – сегодня мне это кажется моей собственной типологией, но я явно ее у кого-то подхватил. В общем, графоманы, при наличии у них не только стараний, но и зерна таланта, имеют шанс – даже оставаясь довольно непахаными в вопросах литературного контекста и развития – вдруг способны интуитивно нащупать новые пути слова, которые незаметны для того, кто несет на себе груз причастности к традиции и хорошо освоил все литературные конвенции и табу. У эпигона же – другая стезя: ему нужно выбраться из-под глыбы великого творца, раздавившего его, - избавиться от пресловутых "мандельштамов" ("пастернакипи", "бродскизмов" и т.п.). Тут можно вспомнить, как Пастернак, по его собственному свидетельству, выбирался из-под влияния одного великого графомана, в свою очередь преодолевшего собственную графоманию: "Когда я узнал Маяковского короче, у нас с ним обнаружились непредвиденные технические совпадения, сходное построение образов, сходство рифмовки. Я любил красоту и удачу его движений. Мне лучшего не требовалось. Чтобы не повторять его и не казаться его подражателем, я стал подавлять в себе задатки, с ним перекликавшиеся, героический тон, который в моем случае был бы фальшив, и стремление к эффектам. Это сузило мою манеру и ее очистило".
Ну и, повторю, я считаю, что лучше, если человек будет писать стихи или прозу, чем "убивать слонов и людей". И этически, и экологически лучше. Более того, он может привести к книжке своего собственного читателя, а сам, при удачном стечении обстоятельств, стать литературной единицей…
Галина Нерпина. Поэт, переводчик, главный редактор журнала "Кольцо "А", секретарь Союза писателей Москвы. Автор ряда поэтических книг и авторской программы "Кастальский ключ" на "Радио России" (1990-е годы).
Фото из личного архива автора.
1. На мой взгляд, четкого определения графомании и ее границ нет. Это понятие достаточно широкое, и с точки зрения смысла, который мы в него вкладываем, и с точки зрения формы непосредственно. Есть этимологическое определение слова "графомания", которое все знают: это патологическая страсть к сочинительству. Но ведь страсть к сочинительству — это же не знак плохого качества. Корней Чуковский, например, в полной мере испытывал эту страсть к сочинительству, просто не мог не писать каждый день. Сохранилось двадцать девять тетрадей с его дневниковыми записями… Это не считая стихов, статей, воспоминаний, замёток и т.д. И таких примеров в литературе немало.
Другое дело, что мы давно уже не воспринимаем понятие "графоман" в буквальном смысле слова, мы сразу же применяем к нему эстетические критерии. И здесь уже начинается битва вкусов. Мне как человеку, пишущему стихи, привычнее говорить о поэзии. Так вот поэтическая графомания — это огромный материк, со своими иерархиями и авторитетами. У Владислава Ходасевича есть замечательная статья "Ниже нуля", в которой он как раз и говорит о своего рода отрицательной иерархии в поэзии, где есть и свои "гении", и свои, так скажем, отрицательные ценности. Ходасевич даже коллекционировал книжки графоманов, его всю жизнь чрезвычайно интересовало это явление, некоторые стихи из своей коллекции он именовал "перлами".
2. Мы уже условились, что в данном контексте мы говорим именно об эстетических графоманах. Если верить Ходасевичу, то бóльшая часть графоманов склонна к решению огромных и сложных проблем религиозного, философского и исторического порядка. Мы сейчас говорим о "настоящих" графоманах, о графоманах высокой пробы. В момент сочинительства такой графоман чувствует себя, вероятно, равным Гёте или Данте. Это такие психопатические личности, в которых сочетается мания величия с комплексом непризнанности.
Но есть и вполне уравновешенные и даже одаренные сочинители, которые превосходно владеют всеми навыками версификации, но чьи произведения неизменно вызывают чувство чего-то несостоявшегося. Как говорил режиссёр Эфрос о таких пьесах и постановках: не взлетела. Это плохие стихи, очень похожие на хорошие. И таких много, а с выросшим средним уровнем стихосложения становится всё больше.
3. В советское время официальный статус писателя, его членство в союзе писателей было признанием его состоятельности и успешности. Член Союза писателей СССР, насколько я знаю, имел право раз в пять лет издавать свою книгу в государственном издательстве, не говоря уже о всяких бытовых льготах и поощрениях. Писатель мог содержать всю свою семью. Недаром существовали среди литературных острословов такие смешные определения, как "мупис" — муж писателя, "сыписы" и "дописы" — сыновья и дочери писателя, и так далее… Самое очаровательное — это "мудопис", муж дочери писателя. Все имели какие-то бонусы. С развалом советской империи все бытовые льготы закончились. Заработать сочинительством (если это не коммерческий проект) стало задачей практически невыполнимой. Произошёл отток средней руки ремесленников, которые кормились литературой. Остались или настоящие писатели, для которых нет другого способа существования, или графоманы — для которых тоже нет другого способа, но в уже иной системе координат.
4. Существует даже "научная" графомания, пишутся громадные философские, психологические и тому подобные трактаты, как правило, далекие даже от элементарного знания предмета. Прозаических же графоманов едва ли не больше, чем поэтических. В отличие от стихов, плохая проза иногда приносит доход. Огромное количество прозаической макулатуры, которыми завалены прилавки, тому свидетельство. Но не будем путать графоманские сочинения с коммерчески успешными проектами. Это другая тема, заслуживающая отдельного обсуждения. Коммерческие проекты бывают очень талантливыми и успешными. Например, серия романов "Приключения Эраста Фандорина", принесшая его автору Борису Акунину вполне заслуженную и практически всенародную славу.
5. К этому явлению нельзя относиться чересчур эмоционально. Присутствие графоманов в литературе неизбежно, это как соотношение света и тени. Читатель сам должен оттачивать свой вкус, это трудная и многолетняя задача. Вкус к хорошей литературе формируется с детства, взрослому человеку непросто научиться отличать настоящее от подделки. Литературные журналы в меру своих сил могут помочь своим читателем сориентироваться в безбрежном море современной литературы. Главное, чтобы этим занимались не дилетанты, а профессионалы. Круг замкнулся.
Евгений Коновалов. Поэт, литературный критик, лауреат премии журнала "Арион". Доцент Ярославского государственного университета, кандидат физико-математических наук. Автор четырех книг стихотворений.
Фото из личного архива автора.
1. В нашей стране, к сожалению, плохо понимают слова с греческими и латинскими корнями, от патриотизма до демократии включительно. Мне хочется, чтобы графомания понималась столь же буквально, что и клептомания с агорафобией. То есть как болезненное стремление к многописанию, безотносительно к качеству последнего. И в графоманах мы с равными основаниями числили бы Йозефа Геббельса, Дарью Донцову или Лопе де Вегу. Увы, устоявшимся является другое понимание графомании: не количественное, но качественное. И слово "графоман" стало ярлыком, тем более обидным, что бессмысленным. Плохо то, что вошло в моду навешивать его на всех подряд – вместо более изощренных и убедительных способов определять место и масштаб литературного явления. Так обедняется литературная рефлексия. Судя по всему, и мне далее придется пользоваться общепринятым и формально неправильным пониманием этого слова. То есть понимать под графоманом автора литературно бездарных сочинений, многочисленных или нет.
2. Думаю, бывает по-всякому, и это зависит от личных качеств, прежде всего, интеллектуального свойства. Мало кто способен не задумываться вовсе о качестве того, что он пишет. Ответ на подобный вопрос, хоть самостоятельно выстраданный, хоть полученный от знакомого или редактора литературного журнала, часто оказывается печальным. Можно принимать это в расчет или нет, как, видимо, и поступает большинство графоманов. Некоторые, вероятно, склонны подозревать каждого нового зоила в зависти или некомпетентности. Честно говоря, нет особого желания отслеживать нюансы подобной психики. Куда симпатичнее те глубокие внутренние сомнения, что переживают действительно талантливые люди.
3. Для литератора очень важно подобрать себе хорошее окружение, и чем меньше в нем будет графоманов, тем лучше. Портится слух, не говоря о настроении. Поэтому и на этот вопрос мне придется отвечать умозрительно. Неумеренные фанфары в молодости сильно повышают шансы на графоманию в зрелости. Иногда писатель заканчивается на том, что становится членом какого-нибудь союза писателей. Тем более на фоне прогрессирующей литературной некомпетентности и обилия союзов писателей. Что до статуса поэта сейчас, то – просто смешно, и это смех здорового сорта. Вообще, понимание искусства и любовь к нему снижают шансы самому заделаться графоманом. Не говоря уж о самоиронии. Вот, пожалуй, вся достоверная статистика на сей счет.
4. Классифицировать можно всё, что угодно, но лично я не вижу в этом подразделении большого смысла. Куда интереснее подумать вообще о современном понимании границы между поэзией и прозой, но это уже совсем другой вопрос. Единственное, что бросается в глаза: всё-таки в повседневной жизни мы – привет мольеровскому Журдену – пишем и разговариваем прозой. Поэтому в прозе, вероятно, границы и критерии литературного качества более размыты, чем в поэзии. Труднее отличить чью-нибудь жизненную писанину от хорошей прозы, а блог от книги. На том многие современные "прозаики" и вышли в писатели. Впрочем, и среди поэтов умение держать форму нынче не в моде, как и прочие элементы профессионализма.
5. Как говаривал Герцен, мы не врачи, мы – боль. Вероятно, и читательская боль от графомании может сигнализировать о чем-то важном. А равно и отсутствие такой боли. Своего рода лакмусовая бумажка нашей воспринимающей способности. Это если мы ищем такое значение для себя лично. С другой стороны, изредка попадаются стилистически выдающиеся графоманы, по выражению Ходасевича, гении с другой стороны. Чтение Уильяма Топаза Макгонаголла или Виктора Колосовского способно доставить изощренное, пусть и специфическое, наслаждение. Другой замечательный, но выдуманный пример в том же роде – стихи капитана Лебядкина из "Бесов" Достоевского.
Если же говорить в целом, то посредственность неизбежна и многочисленна. Если хотите, в этом ее положительное значение. Таланты с ней борются и от нее отталкиваются, стало быть, и растут над собой. Гений вписывает ее в ткань мироздания и тем оправдывает.
Спасибо участникам настоящего опроса! Продолжение следует!
Наш портал продолжает практику литературных опросов. Публикация второй части опроса о графомании последует через несколько дней.
Елена Сафронова, литературный критик, корреспондент-редактор портала "Ревизор.ru", инициатор опроса о графомании.
Фото: Ревизор.ru
…Впервые с понятием "графомания" я близко столкнулась, можно сказать, в позапрошлой жизни, в амплуа "хорошей рязанской поэтессы" (в 1990-х годах). На занятия так называемого "литактива" местного писательского союза иногда приходил суровый немолодой мужчина с проседью в черных волосах. От него редко кто из пишущих юнцов слышал доброе слово. Зато часто и с экспрессией человек провозглашал: "Графоманы!.."
То был Александр Николаевич Архипов (1935 – 2001), один из рязанских "классиков" позднесоветского периода, член местного отделения СП СССР (с 1975 года; в 1995 году стал членом Союза писателей России). Говорят, он этот возглас отпускал и среди "взрослых" поэтов, пытавших вступить в союз. И порой кого-то из тех жаждущих оставляли без вожделенных "корочек", заставляя поступать по второму и даже третьему разу. Предполагалось, что за время до нового приема авторы усовершенствуют свою писательскую манеру, "набьют руку", в общем, станут более достойны. В молодости я побаивалась Архипова за его прямоту и резкость на грани грубости. И только сейчас поняла, что ключевым словом здесь была "прямота". Он не лукавил с поэтами, а выражал свои мысли откровенно, не заботясь о приличиях. Понятие "графомания" в устах Архипова имело оценочный смысл. Может, и некорректный, но без лицемерия.
…Прошло тридцать лет. Александра Архипова давно нет на свете. На интернет-ресурс "Патриотический портал Рязанского региона" его стихотворение "Коловрат", посвященное Евпатию Коловрату:
Тяжела рука
У Коловрата,
Оттого и легок
Синий меч.
Князь на князя шел,
А брат на брата,
Только не о том
Сегодня речь.
Где стоял недавно
Город стольный,
С черным пеплом
Кружится пурга...
И Евпатий говорит:
"Достойно
Наши люди
Встретили врага.
Опоздали мы
Помочь Рязани...
Други-соколы!
Прямым путем,
Не страшась
И с седел не слезая,
Нынче ж за кочевником
Пойдем… -
размещено под чужим именем. Это один из авторов, принятых в СПР не с первого раза. Возможно, в том сыграла роль строгость Александра Архипова… Хотя лет сорок назад у автора встречались поэтические удачи – например, стихотворение об умирающем на улице от чьего-то удара псе.
И так меня он мутным взглядом мерил,
Как будто в муке силился сказать:
"О люди! Я же вам настолько верил,
Что даже не пытался убежать".
Техническое несовершенство глагольных рифм, тривиальное стихосложение, назидательность и сентиментальность, вторичность по отношению к "Рыжей дворняге" Эдуарда Асадова и "Песни о собаке" Сергея Есенина частично искупаются искренним порывом душевного сочувствия слабому. Став, наконец, членом СП, автор уверенно пошел по пути конъюнктуры, и результаты не замедлили:
Наш язык он всегда побеждал,
Тридцать три величавые буквы,
Каждой есть в небесах пьедестал,
Всего мира несут они звуки!
Наш язык полон Божеских сил
И стараньям врагов не заглушен.
И идут впереди средь небесных светил,
Два великих – Есенин и Пушкин!
Приводится в орфографии и пунктуации публикации в сборнике "Поэтический клуб "Автор". Странно, когда русский язык воспевают строчками, что не в ладах с грамматикой.
История с "Коловратом" загадочная. Было ли то намеренное присвоение стихов рязанского классика, или досадная ошибка составителей портала, неясно (за всю историю литературы ни один плагиатор честно не признавался в содеянном). Стихи провисели в таком виде четыре года, никем не замеченные. Потом я обратила на них внимание и предала огласке факт и фото страниц из сборников Архипова со стихотворением "Коловрат". Доподлинно известно: имярек был информирован о том, что ему "присвоено" стихотворение Александра Архипова в публичном пространстве, но не предпринял ничего, чтобы прекратить неловкую ситуацию. Затем он умер. Стихотворение Архипова продолжает оставаться под другой подписью. Несмотря на то, что теперь факт "путаницы" в культурной среде Рязани известен, ни властные структуры, отвечающие за "Патриотический портал…", ни литературные деятели не заботятся об исправлении имени автора. Хотя страдает репутация уже двоих усопших. Напротив, казус породил два тезиса в свою поддержку, как ни дико звучит. "Мне все равно, кто написал стихи, которые мне нравятся" (проистек из кругов, близких к псевдоавтору "Коловрата") и "Для плагиата можно найти смягчающие обстоятельства" (выдвинут одной из старейших рязанских писательниц). В переносном смысле этот парадокс тоже можно, вероятно, назвать "графоманией": графомания духа, графомания ответственности за свое дело, графомания человеческих отношений и графомания представления о литературе.
Уровень стихов, которые сегодня пишут члены рязанских писательских союзов, значительно уступает Александру Архипову, умершему 20 лет назад. У Архипова образования было – семилетка и ремесленное училище. Но запятые он расставлял грамотно и слова употреблял в должных спряжениях и склонениях! Люди с высшими образованиями и членскими билетами ныне высказываются так:
Одна сказала дама средних лет,
Что я не поэтесса, но Поэт.
И что строки изысканной успеху
Обязана Серебряному веку.
Мне все равно, хула ли, похвала,
Коль все они от правды в дальней дали.
Серебряному веку серебра
Не хватит на стихов моих медали.
Несмотря на явные проблемы с падежами в этом тексте, и на несооветствующий им апломб, коллега автора по союзу, филолог и кандидат педагогических наук, авторитетно заявила: "Нормальные стихи, отнюдь не графоманские!" Так в мой обиход вошла понятийная категория "рязанская стихотворная норма", для которой территориальность имеет смысл. "Рязанские стихотворные нормы" в изобилии встречаются в официальных региональных изданиях, в том числе осуществленных с помощью областного Минкульта. Писательских союзов стало больше, а требований к качеству стихов для приема в них – заметно меньше, чем 30 лет назад…
1. Благодарю, что вы стоптали жизнь мою,
Благодарю, что истязали ревностью и страхом
За то, что вас любила, и люблю,
И отвергала всех других на зависть свахам.
(…)
За то, что презираю я себя
За слабость и доверчивость натуры,
За то, что не любили вы меня
И помыкали мною как ничтожной дурой!..
2. Михаилу Лермонтову
Взыскующий мятежный дух
пронзает вечные пределы,
и ловит звездных ветров слух
собрата младшего напевы
о светлых далях и мечте,
обманчивых улыбках счастья
и о потерях в суете
себя в других и без причастья.
3. Пусть у врагов душонки лезут в пятки,
Но я тебя, душа, не посрамлю,
Упрись в груди в колючие лопатки,
Пока я нечисть во поле рублю.
4. Но не сердца стук, не стук копыт
В этот миг разносится по бору –
Это дятел на сосне стучит,
Словно приглашает к разговору.
И завёл я с ним такую речь
Молчаливо, но вполне серьёзно:
- Как помочь тебе, чтобы сберечь
От болезни – сотрясенья мозга?
Надо отметить, что в российской поэзии Рязань известна совсем другими стихами и другими именами (потому все перлы и не подписаны). Не Есенина имею в виду. В современной Рязани жили и писали Александр Брятов, Сергей Свиридов, Алексей Колчев, которых литераторы со всей страны уважали за поэтические таланты, звали на фестивали и помогали выпускать книги в других городах. Но есть несколько важных деталей. Все эти поэты не были членами местных и вообще никаких писательских союзов. Все они не позиционировали себя ни в творчестве, ни в жизни, как "рязанские авторы". И все они не "делали погоды" в официальной рязанской литературе и не печатались в местных альманахах. И все они уже не живы.
Вернемся к графомании. Ее словарное определение: "Графомания (от греч. графо — писать и греч. мания — безумие, исступление) — болезненное влечение и пристрастие к усиленному и бесплодному писанию". Из тех стихов, что я процитировала, носят признаки "болезненной" графомании один-два. Большинство символизирует другое: творчество на "заданные темы", убеждение, что священный повод или серьезная тематика искупает техническое несовершенство, или неспособность его заметить, уверенность в окружении, где обязательно найдется "эксперт", выражающий восхищение, и собственный непререкаемый статус (хотя "членство" сегодня уже, смкорее, рудимент). Таким образом, то, что кажется графоманией, чаще всего – нечто вроде "общественного договора". Не касаясь политического аспекта теории, вспомним, что говорил на эту тему Жан-Жак Руссо: "Граждане должны по крайней мере в некоторых обстоятельствах быть в состоянии вместе избирать основные нормы, по которым они будут жить, и быть в состоянии пересмотреть эти нормы позже, если они захотят это сделать…" Наивный французский просветитель полагал, что народ может собраться и договориться о нормах, по которым будет жить, по умолчанию представляя себе возвышенность и благородство оных. Увы – далеко не всегда история человечества и его культуры показывает благие итоги "общественных договоров"… Так и в культуре. В каждой культурной и творческой общности формируются собственные понятия о "нормах" и "шедеврах". Где-то они более высокие, а где-то –… Региональные запросы к качеству текстов "местных авторов" обычно более снисходительны, но нельзя обобщать: дело не в региональности как таковой, чему свидетельство, скажем, прекрасная Уральская поэтическая школа.
Как соавтор статьи "Диагноз: Поэт", я полагаю, что клиническое проявление графомании чаще происходит в стихах, потому что стихи традиционно являются средством выплеска негативных эмоций, когда пишущим не до формы, а до облегчения своего состояния. И, если вдуматься, выплескивать боль действительно лучше в стихах, чем в драках… А также у большинства "графоманов" в прямом и переносном смысле не отнять одного положительного качества: беззаветного служения литературе. Добавить "бескорыстного" мешает целый ряд реалий, на которых не буду останавливаться. Как и на том факте, что словом "графоман" по-прежнему любят обмениваться в писательских кругах в порядке ругани – милые бранятся, только тешатся…
Но все эти выводы о природе графомании – лишь мое предположение. Явление это необозримое и неисчерпаемое. Потому мы решили провести опрос, к которому пригласили известных современных поэтов, критиков, литературоведов, редакторов литературных изданий и педагогов и предложили им ряд вопросов:
1. Что такое графомания в вашем понимании? Как ее можно определить?
2. Может ли графоман осознавать, что он именно графоман, или нет? Почему это происходит, на ваш взгляд?
3. Какую роль в развитии графомании играет окружение графомана? Насколько престижным может быть статус поэта или писателя для его ближайшей аудитории?
4. Можно ли поделить ли графоманию как явление на "поэтическое" и "прозаическое" направления?
5. Видите ли вы в графомании какое-то положительные значение для современной литературной ситуации?
Елена Зейферт. Профессор Российского государственного гуманитарного университета, доктор филологических наук. Член Союза писателей Москвы и Союза переводчиков России. Поэт, прозаик, переводчик, критик, исследователь и преподаватель русской литературы и теории литературы.
Фото из личного архива автора.
1. В каком значении я использую слово "графоман"? Это человек, отличающийся болезненной страстью к сочинительству произведений, но не имеющий к этому способностей и производящий слабую вторичную продукцию, которой он ищет "достойное" место и признание в профессиональном сообществе. Он ждёт высокого признания – вот это сверхважно. Любой человек имеет право писать в стол, для себя, трезво оценивая качество написанного. Любительское творчество (стихи, рисунки, танцы) имеет терапевтический эффект, приносит творящему радость. Но оно не обращено к широкому ценителю, "до востребования", а остаётся в узком, чаще домашнем кругу или публикуется на сайтах самиздата типа Стихи.ру или Проза.ру.
Говоря о графомане как о литературной "минус-величине", важно рассуждать не столько о его "произведениях" (уважающий себя критик "творчества" конкретного графомана просто избегает, оставляя его в презрительном молчании), сколько о его поведении. Это поведение характеризуется рядом признаков. Обозначу важнейшие отличия графомана от одарённого человека (я веду речь о тенденциях, а не о жёстких правилах). Наличие 3-5 из указанных признаков в большинстве случаев говорит о графоманской природе творчества.
1. Только внешние источники творчества. Графоман в своём "творчестве" питается извне, а одарённый человек изнутри себя, причём его возможности неисчерпаемы. Эпигон способен писать только после "начиток", напитавшись строчками других авторов. Его внутренний ландшафт гол. Он может обложиться и книгами других авторов, и словарями иностранных слов, высекая искры оттуда. Одарённый человек тоже обращается к внешним источникам, но в отличие от графомана пропускает их через себя в акте духовного присвоения. "Чужое слово" не монтируется в ткань произведения, а растёт вместе с ней, являясь её живой частью. У графомана цитата – зола, у одарённого писателя – новое деревце, новая кровеносная система. Заимствования у эпигона варьируются от дурных цитаций до плагиата.
Помню, была расстроена рассказом одного пришедшего ко мне в литературную мастерскую, но немолодого уже литератора-любителя о том, что он пишет, только "начитавшись произведений других авторов". "Мандельштамом я уже насытился, пройденный этап". Другой пример – поэтесса, которая после посещения вечера переводов неделю интенсивно и неважно переводит, после школы сонета – пишет искусственные сонеты, жадно примеряет на себя, как пальто, всевозможные стили, формы, приёмы.
Здесь возможны две параллели: предмет быта и предмет искусства, первый старится и кормится с чужих рук, другой – не стареет и насыщен внутренними истоками, или вторая параллель: кукла и вещь (вещь в философском понимании).
2. Сверхактивность в поэтическом социуме. Графоман очень активен, сверхактивен, он посещает много мероприятий, везде стремится читать свои "вещи". Он "горит душой" за "общее дело". Он не энергийный, заряженный духовностью, но энергичный, активный. Его лицо легко найти на фоторепортажах многих и многих литературных мероприятий, порой за вечер он обходит несколько таких презентаций.
3. Безудержность творчества. Одарённый человек, если может, не пишет, графоман пишет всегда.
4. Отсутствие в произведениях целостности. В "произведениях" графомана нет гармонии, в то время как в произведениях одарённого человека, как в живом организме, всё взаимосвязано благодаря гармонии. Подлинное произведение целостно, все его уровни и элементы пронизывают друг друга, метафора в нём, к примеру, внутренний скульптор всего произведения, а не вишенка на торте.
5. Отсутствие этапа вызревания произведения. Графоман "творит" без важного дословесного этапа, ибо он не выращивает произведение, а стругает его, как изделие.
6. Преобладание произведений "на заказ", их конъюнктурность. Графоман очень социален, контактен. Он любитель писать произведения "на заказ" – поздравительные стихи, стихи к датам. После мимолётного знакомства он непременно найдет вас в интернете и зафрендит, если сочтёт, что вы можете быть ему полезны в литературных делах. Возможно, посвятит вам стихи. Графоман конъюктурен, он охотно напишет "на злобу дня".
7. Художественное многослововие. "Произведения" графомана нередко отличаются избыточностью, многословием, его несёт, он не может остановиться. Послесловесное в его "вещах" почти всегда авторское, а не читательское, как в бережных подлинных произведениях.
8. Нежелательный, не заложенный автором комический эффект. Графоман нередко создаёт "вещи", при восприятии которых возникает нежелательный, не заложенный автором комический эффект. Серьёзное стихотворение у графомана похоже, положим, на пародию, а возвышенное – на оскорбительное. Это происходит от стилевой глухоты эпигона.
9. Излишний пафос. Графоман зачастую носитель пафоса, от которого мурашки по коже.
10. Отрицание любой критики в свой адрес. Графоман считает любую критику в свой адрес травлей, подлинный автор ищет в критике конструктивные моменты и отвергает её, только не найдя их.
11. Раздувание своего социального псевдопрофессионального статуса. Если одарённому человеку достаточно поставить подпись, состоящую из его литературного имени, то графоман стремится обрасти регалиями и выпячивать их. Он – литературный критик, он – поэт, – он – член всевозможных, чаще сомнительных сообществ.
12. Отсутствие или радикальная заниженность самокритики. Отсутствие сомнений в своём даре. Графоман не самокритичен, он уверен в своём голосе и своём даровании. "Критики будущего поймут меня", "у известных художников есть "карманные критики", а я просто не озаботился их приобретением". Одарённый человек сомневается в своих силах, он всегда на пути к совершенству. Здесь напрашивается другая параллель: сумасшедший, который считает себя здоровым, и нормальный человек, который сомневается в своём здоровье. Из-за отсутствия самокритики графоман не способен создать целиком состоявшееся произведение и убивает даже случайные удачные строки в нём нагромождением неживых конструкций. Художественное произведение настолько талантливо, насколько при его создании у одарённого автора был включён механизм самокритики. Графоман – это сломанный механизм самокритики, он допускает в свои стихи и средние, и откровенно плохие строки, они видятся ему достойными. "Минус-величина" очень стремится заседать в жюри, учить, проводить мастер-классы – здесь его хлебом не корми, а дай принять участие в "важном", побыть ментором, маэстро. Эпигон обычно готовит "наследие для потомков", создаёт и хранит свои черновики, беловики, аудиофайлы с декламацией псевдотворчества, одолевает литературоведов и критиков по всем средствам связи с просьбами написать о нём (если критик не ответил на письмо, эпигон ему напишет в соцсети или отыщет номер телефона); подлинный автор не всегда внимателен к своему архиву.
2. Сам графоман не может определить, что он графоман. Это связано с психологической деформацией личности. Я не употребляю здесь слово "графомания" в значении психической болезни, оставляя это русло исследования профессионалам в области психологии и психиатрии.
3. Если говорить о поэтических наставниках, то графомана вылечить нельзя, можно только утяжелить. Обучить неодарённого литератора – словно сделать кирасира из драгуна. (Исключение: робкие ученические, а порой и графоманские ранние шаги в будущем подлинного автора, но этот этап "графомании" очень кратковременный). Все большие имена живых и умерших писателей для графомана – лишь источники, которые можно переработать в своё "творчество". Самая потешная, но и довольно опасная для читателя прослойка поэтического сообщества – это графоманы, мимикрирующие под "сложных поэтов". Не знает человек толк в поэзии, но начитался словаря иностранных слов и Хайдеггера, обзавёлся учёными степенями, и вот уже любите и жалуйте. Явление.
Читательское окружение графомана далеко не всегда скудно. Немалая часть публики за отсутствием поэтического вкусового рецептора будет видеть в "сообщениях в рифму" минус-величины высокий месседж, обделяя вниманием подлинные имена.
Статус подлинного поэта или прозаика всегда будет престижным, хоть и наша эпоха давно уже не литературоцентрична.
4. Есть графоманы – неплохие версификаторы, им даётся техническая сторона стиха. Есть выносливые графоманы, способные написать большие тома прозы. Поделить так можно, потому что "стих" и "проза" – это два типа художественной (и квазихудожественной) речи, вне зависимости от качества.
5. В. Жирмунский, анализируя "массовую продукцию", ценил её за способность копировать яркие жанровые и стилевые признаки. Этим же отличается и пародия. Графомания с её ненамеренным комическим эффектом – прекрасное зеркало, отражение значимых явлений литературного процесса. Графоманы пишут после "начиток" и, конечно, копируют оригинал. А это интересно для исследователя литературы.
Михаил Павловец. Кандидат филологических наук, доцент Национального исследовательского университета "Высшая школа экономики" (Москва). Автор ряда работ, посвященных русскоязычному поэтическому авангарду, неофициальной и современной поэзии.
Фото из личного архива автора.
1. Многозначное понятие. В нейтральном смысле – одержимость письмом и сочинительством (имеет аналоги у не расстающихся с карандашом и блокнотом художников или готовых часами музицировать музыкантов). В этом смысле такая одержимость – большое подспорье таланту. Но в негативном смысле графомания – та же одержимость, но с выключенной функцией контроля и критического отношения к самому себе, помноженная на дефицит одаренности и общей культуры. В таком смысле графомания – это творческая оголтелость малоодаренного и не самокритичного человека.
2. Именно отключенная функция самоконтроля и критической авторефлексии – главная помеха для осознания себя графоманом. Впрочем, как и алкоголик, графоман может смутно догадываться, что он алкоголик письма, и это становится для него дополнительным источником боли и оголтелости. Видимо, как и в какой-нибудь игромании или фанатизме такая графомания приобретает психопаталогические формы и требует помощи со стороны специалистов (как известно, людомания – болезненное пристрастие к игре – это диагноз).
3. Я как-то сформулировал для себя так: графоман, как правило, ищет признания у своего круга и довольствуется восторженными оценками своих родных и близких – но хочет быть прочитанным человеком из экспертного сообщества, и поэтому обивает пороги признанных писателей, критиков, литературоведов, литературных редакций – или забрасывает их письмами. Ему мало напечататься в "графоманском" издании – он хочет попасть на страницы "Знамени", но не верит профессиональной критике, подозревая ее в коррупции, в том, что имеет дело со "шлагбаумами" – такой с антисемитским душком ярлычок для тех, кто не пускает в "большую литературу" настырных графоманов. Профессиональный же автор, напротив, хочет быть читаемым широким кругом читателей, но признания ищет у экспертного сообщества, нуждаясь в экспертной оценке и доверяя ей больше, чем восторженным отзывам мамы или безымянных авторов комментов на сайте, где вывешена его книга. На обидный коммент он не отреагирует – а вот злая рецензия в уважаемом им издании может его сильно ранить и даже убить.
Впрочем, как недавно показала Евгения Вежлян в своем исследовании, сегодня графоманы научились создавать "зеркала" литературных институций – с журналами, премиями, чтениями, рейтингами – и это позволяет им купировать слишком серьезные обострения их креативной оголтелости, направлять ее в институциализированную нишу – а заодно становиться писателями для тех, кому не по зубам более сложно устроенная литература (что, конечно, неплохо).
4. Здесь надо тогда определиться, чем "поэзия" отличается от "прозы" и всегда ли она стихотворна… Думаю, стихоплетство – это разновидность графомании как пристрастие к письму, но не в строчку, а в столбик. Но стихи бывают и нарративными, и лирическими – вопрос, куда простираются амбиции автора: он считает себя заслуживающим чужого внимания рассказчиком и выдумщиком – или же человеком с уникальным ментальным опытом, достойным быть разделенным с другими людьми. Или всем сразу, новым "нашим всем". Поэзия же бывает и прозаической – и тогда мы имеем дело с развернутыми излияниями в строчку, нечто в духе "потока сознания" или эссеистики…
5. Не буду оригинальным: графомания – это гумус и питательная почва для взращивания вполне себе культурных злаков на литературной ниве. Не помню, кто первым стал делить начинающих авторов на "графоманов" и "эпигонов" – сегодня мне это кажется моей собственной типологией, но я явно ее у кого-то подхватил. В общем, графоманы, при наличии у них не только стараний, но и зерна таланта, имеют шанс – даже оставаясь довольно непахаными в вопросах литературного контекста и развития – вдруг способны интуитивно нащупать новые пути слова, которые незаметны для того, кто несет на себе груз причастности к традиции и хорошо освоил все литературные конвенции и табу. У эпигона же – другая стезя: ему нужно выбраться из-под глыбы великого творца, раздавившего его, - избавиться от пресловутых "мандельштамов" ("пастернакипи", "бродскизмов" и т.п.). Тут можно вспомнить, как Пастернак, по его собственному свидетельству, выбирался из-под влияния одного великого графомана, в свою очередь преодолевшего собственную графоманию: "Когда я узнал Маяковского короче, у нас с ним обнаружились непредвиденные технические совпадения, сходное построение образов, сходство рифмовки. Я любил красоту и удачу его движений. Мне лучшего не требовалось. Чтобы не повторять его и не казаться его подражателем, я стал подавлять в себе задатки, с ним перекликавшиеся, героический тон, который в моем случае был бы фальшив, и стремление к эффектам. Это сузило мою манеру и ее очистило".
Ну и, повторю, я считаю, что лучше, если человек будет писать стихи или прозу, чем "убивать слонов и людей". И этически, и экологически лучше. Более того, он может привести к книжке своего собственного читателя, а сам, при удачном стечении обстоятельств, стать литературной единицей…
Галина Нерпина. Поэт, переводчик, главный редактор журнала "Кольцо "А", секретарь Союза писателей Москвы. Автор ряда поэтических книг и авторской программы "Кастальский ключ" на "Радио России" (1990-е годы).
Фото из личного архива автора.
1. На мой взгляд, четкого определения графомании и ее границ нет. Это понятие достаточно широкое, и с точки зрения смысла, который мы в него вкладываем, и с точки зрения формы непосредственно. Есть этимологическое определение слова "графомания", которое все знают: это патологическая страсть к сочинительству. Но ведь страсть к сочинительству — это же не знак плохого качества. Корней Чуковский, например, в полной мере испытывал эту страсть к сочинительству, просто не мог не писать каждый день. Сохранилось двадцать девять тетрадей с его дневниковыми записями… Это не считая стихов, статей, воспоминаний, замёток и т.д. И таких примеров в литературе немало.
Другое дело, что мы давно уже не воспринимаем понятие "графоман" в буквальном смысле слова, мы сразу же применяем к нему эстетические критерии. И здесь уже начинается битва вкусов. Мне как человеку, пишущему стихи, привычнее говорить о поэзии. Так вот поэтическая графомания — это огромный материк, со своими иерархиями и авторитетами. У Владислава Ходасевича есть замечательная статья "Ниже нуля", в которой он как раз и говорит о своего рода отрицательной иерархии в поэзии, где есть и свои "гении", и свои, так скажем, отрицательные ценности. Ходасевич даже коллекционировал книжки графоманов, его всю жизнь чрезвычайно интересовало это явление, некоторые стихи из своей коллекции он именовал "перлами".
2. Мы уже условились, что в данном контексте мы говорим именно об эстетических графоманах. Если верить Ходасевичу, то бóльшая часть графоманов склонна к решению огромных и сложных проблем религиозного, философского и исторического порядка. Мы сейчас говорим о "настоящих" графоманах, о графоманах высокой пробы. В момент сочинительства такой графоман чувствует себя, вероятно, равным Гёте или Данте. Это такие психопатические личности, в которых сочетается мания величия с комплексом непризнанности.
Но есть и вполне уравновешенные и даже одаренные сочинители, которые превосходно владеют всеми навыками версификации, но чьи произведения неизменно вызывают чувство чего-то несостоявшегося. Как говорил режиссёр Эфрос о таких пьесах и постановках: не взлетела. Это плохие стихи, очень похожие на хорошие. И таких много, а с выросшим средним уровнем стихосложения становится всё больше.
3. В советское время официальный статус писателя, его членство в союзе писателей было признанием его состоятельности и успешности. Член Союза писателей СССР, насколько я знаю, имел право раз в пять лет издавать свою книгу в государственном издательстве, не говоря уже о всяких бытовых льготах и поощрениях. Писатель мог содержать всю свою семью. Недаром существовали среди литературных острословов такие смешные определения, как "мупис" — муж писателя, "сыписы" и "дописы" — сыновья и дочери писателя, и так далее… Самое очаровательное — это "мудопис", муж дочери писателя. Все имели какие-то бонусы. С развалом советской империи все бытовые льготы закончились. Заработать сочинительством (если это не коммерческий проект) стало задачей практически невыполнимой. Произошёл отток средней руки ремесленников, которые кормились литературой. Остались или настоящие писатели, для которых нет другого способа существования, или графоманы — для которых тоже нет другого способа, но в уже иной системе координат.
4. Существует даже "научная" графомания, пишутся громадные философские, психологические и тому подобные трактаты, как правило, далекие даже от элементарного знания предмета. Прозаических же графоманов едва ли не больше, чем поэтических. В отличие от стихов, плохая проза иногда приносит доход. Огромное количество прозаической макулатуры, которыми завалены прилавки, тому свидетельство. Но не будем путать графоманские сочинения с коммерчески успешными проектами. Это другая тема, заслуживающая отдельного обсуждения. Коммерческие проекты бывают очень талантливыми и успешными. Например, серия романов "Приключения Эраста Фандорина", принесшая его автору Борису Акунину вполне заслуженную и практически всенародную славу.
5. К этому явлению нельзя относиться чересчур эмоционально. Присутствие графоманов в литературе неизбежно, это как соотношение света и тени. Читатель сам должен оттачивать свой вкус, это трудная и многолетняя задача. Вкус к хорошей литературе формируется с детства, взрослому человеку непросто научиться отличать настоящее от подделки. Литературные журналы в меру своих сил могут помочь своим читателем сориентироваться в безбрежном море современной литературы. Главное, чтобы этим занимались не дилетанты, а профессионалы. Круг замкнулся.
Евгений Коновалов. Поэт, литературный критик, лауреат премии журнала "Арион". Доцент Ярославского государственного университета, кандидат физико-математических наук. Автор четырех книг стихотворений.
Фото из личного архива автора.
1. В нашей стране, к сожалению, плохо понимают слова с греческими и латинскими корнями, от патриотизма до демократии включительно. Мне хочется, чтобы графомания понималась столь же буквально, что и клептомания с агорафобией. То есть как болезненное стремление к многописанию, безотносительно к качеству последнего. И в графоманах мы с равными основаниями числили бы Йозефа Геббельса, Дарью Донцову или Лопе де Вегу. Увы, устоявшимся является другое понимание графомании: не количественное, но качественное. И слово "графоман" стало ярлыком, тем более обидным, что бессмысленным. Плохо то, что вошло в моду навешивать его на всех подряд – вместо более изощренных и убедительных способов определять место и масштаб литературного явления. Так обедняется литературная рефлексия. Судя по всему, и мне далее придется пользоваться общепринятым и формально неправильным пониманием этого слова. То есть понимать под графоманом автора литературно бездарных сочинений, многочисленных или нет.
2. Думаю, бывает по-всякому, и это зависит от личных качеств, прежде всего, интеллектуального свойства. Мало кто способен не задумываться вовсе о качестве того, что он пишет. Ответ на подобный вопрос, хоть самостоятельно выстраданный, хоть полученный от знакомого или редактора литературного журнала, часто оказывается печальным. Можно принимать это в расчет или нет, как, видимо, и поступает большинство графоманов. Некоторые, вероятно, склонны подозревать каждого нового зоила в зависти или некомпетентности. Честно говоря, нет особого желания отслеживать нюансы подобной психики. Куда симпатичнее те глубокие внутренние сомнения, что переживают действительно талантливые люди.
3. Для литератора очень важно подобрать себе хорошее окружение, и чем меньше в нем будет графоманов, тем лучше. Портится слух, не говоря о настроении. Поэтому и на этот вопрос мне придется отвечать умозрительно. Неумеренные фанфары в молодости сильно повышают шансы на графоманию в зрелости. Иногда писатель заканчивается на том, что становится членом какого-нибудь союза писателей. Тем более на фоне прогрессирующей литературной некомпетентности и обилия союзов писателей. Что до статуса поэта сейчас, то – просто смешно, и это смех здорового сорта. Вообще, понимание искусства и любовь к нему снижают шансы самому заделаться графоманом. Не говоря уж о самоиронии. Вот, пожалуй, вся достоверная статистика на сей счет.
4. Классифицировать можно всё, что угодно, но лично я не вижу в этом подразделении большого смысла. Куда интереснее подумать вообще о современном понимании границы между поэзией и прозой, но это уже совсем другой вопрос. Единственное, что бросается в глаза: всё-таки в повседневной жизни мы – привет мольеровскому Журдену – пишем и разговариваем прозой. Поэтому в прозе, вероятно, границы и критерии литературного качества более размыты, чем в поэзии. Труднее отличить чью-нибудь жизненную писанину от хорошей прозы, а блог от книги. На том многие современные "прозаики" и вышли в писатели. Впрочем, и среди поэтов умение держать форму нынче не в моде, как и прочие элементы профессионализма.
5. Как говаривал Герцен, мы не врачи, мы – боль. Вероятно, и читательская боль от графомании может сигнализировать о чем-то важном. А равно и отсутствие такой боли. Своего рода лакмусовая бумажка нашей воспринимающей способности. Это если мы ищем такое значение для себя лично. С другой стороны, изредка попадаются стилистически выдающиеся графоманы, по выражению Ходасевича, гении с другой стороны. Чтение Уильяма Топаза Макгонаголла или Виктора Колосовского способно доставить изощренное, пусть и специфическое, наслаждение. Другой замечательный, но выдуманный пример в том же роде – стихи капитана Лебядкина из "Бесов" Достоевского.
Если же говорить в целом, то посредственность неизбежна и многочисленна. Если хотите, в этом ее положительное значение. Таланты с ней борются и от нее отталкиваются, стало быть, и растут над собой. Гений вписывает ее в ткань мироздания и тем оправдывает.
Спасибо участникам настоящего опроса! Продолжение следует!